— А незаконный сын Ричарда — Джон?
— Генрих VII назначил ему содержание в двадцать фунтов в год, но именно он стал его первой жертвой.
— Как так?
— По подозрению в том, что он принял приглашение переехать в Ирландию.
— Вы шутите?
— Совсем нет. Ирландия считалась центром тогдашних недовольных, и Йорки были там популярны. Получить приглашение оттуда значило подписать себе смертный приговор, хотя я не понимаю, чего было Генриху беспокоиться из-за Джона. «Шустрый добродушный юноша», не более того.
— И тем не менее прав на корону у него было побольше, чем у Генриха, — съязвил Грант, — ибо он был незаконным, но единственным сыном короля, тогда как Генрих — праправнуком незаконного сына младшего сына короля.
Они помолчали.
— Все правильно, — сказал Каррадин, прервав затянувшуюся паузу.
— Что правильно?
— То, что вы думаете.
— Похоже на то. Этих двоих не было в списке. Они опять помолчали.
— Итак, до сих пор убийства совершались под прикрытием закона, — подвел итог Грант. — Убийства, но законные убийства. А малолетним детям никаких обвинений предъявить нельзя.
— Нельзя, — согласился Каррадин, внимательно наблюдавший в окно за воробьями. — Следовательно, тут требовалось что-то другое, все-таки они были важными персонами.
— Согласен. — С чего начнем?
— С того, кто где был и что делал в первые месяцы правления Генриха. Скажем, в первый год. Где-то там должна быть накладка. Помните, как в приготовлениях к коронации принца?
— Помню.
— А вы нашли что-нибудь о Тирреле? Кто он такой?
— Нашел. Он оказался совсем другим, нежели я себе представлял.
— Да? Вы уверены?
— Уверен. Он был влиятельным человеком, наш сэр Джеймс Тиррел из Гиппинга. Член многих… как вы их называете… советов при Эдуарде IV. При Ричарде с ним тоже все было в порядке. Не знаю только, участвовал ли он в битве при Босуорте. Многие явились туда слишком поздно. Вы это знали? Правда, я не уверен, что это важно. Как бы то ни было, но он не лакей. А раньше я представлял его себе только лакеем.
— Интересно. Ну а потом, при Генрихе?
— Вот… Здесь-то и начинается самое интересное. Для человека, столь верного и близкого к Йоркам, у него слишком хорошая жизнь. Генрих послал его констеблем в Гин. Потом послом в Рим. Он был одним из тех, кто заключал мирный договор с Карлом VIII в 1498 году. Генрих пожаловал ему пожизненный доход с некоторых земель в Уэльсе, но заставил обменять его на доходы с графства Гин. Непонятно только зачем.
— Понятно, — сказал Грант.
— Зачем?
— А вас не удивляет, что вся его карьера связана с пребыванием вне Англии? Даже последний подарок.
— Да, теперь удивляет. И как вы это объясняете?
— Никак. Может быть, он страдал легкими и ему был показан Гин. Наверное, мы слишком начитались всяких историй. Похоже на пьесы Шекспира, которые можно интерпретировать до бесконечности. И долго он наслаждался этим счастьем?
— Довольно долго. До 1502 года.
— А что случилось в 1502 году?
— Генрих от кого-то узнал, будто Тиррел хотел помочь одному из Йорков, находившемуся в Тауэре, бежать в Германию. Он послал на осаду замка в Гине целый гарнизон Кале, который, на его взгляд, действовал недостаточно быстро, поэтому он послал туда еще и лорда-хранителя печати… Если вы знаете, что это такое. — Грант кивнул. — Послал лорда-хранителя печати… Ну и названия вы, англичане, придумали для своих чиновников! Он послал его предложить Тиррелу охранную грамоту, если он поднимется на корабль в Кале…
— Не может быть!
— Дальше вы и сами могли бы додумать. Тиррел был заключен в Тауэр и обезглавлен «в великой спешке и без суда» шестого мая 1502 года.
— А его признание?
— Не было.
— Как не было?
— Не смотрите на меня так. Я не виноват.
— Я думал, он признался в убийстве принцев.
— Так пишут в книгах, но это все сообщения о его признании, а самого признания нигде нет. Вы меня понимаете?
— Значит, Генрих не обнародовал его признания?
— Нет. Его личный историограф Полидор Вергилий составил сообщение о том, каким образом было совершено убийство. Но это уже после смерти Тиррела.
— Если Тиррел признался, что убил по наущению Ричарда, почему ему не предъявили официального обвинения и не судили открыто?
— Понятия не имею.
— Ладно. Итак, о признании Тиррела узнали только после его смерти.
— Да.
— Тиррел признался, что в 1483 году, то есть почти двадцать лет назад, примчался из Варвика в Лондон, взял ключи от Тауэра у констебля… забыл его имя…
— Брэкенбери. Сэр Роберт Брэкенбери.
— Взял у сэра Роберта Брэкенбери на одну ночь ключи от Тауэра, убил принцев и вернулся с докладом к Ричарду. Таким образом, он делает признание, которое должно прекратить все разговоры о таинственном исчезновении мальчиков, и тем не менее его не показывают народу.
— Не показывают.
— Я бы не решился с этим идти в суд.
— Да, совершенно немыслимо. Никогда в жизни не слышал ничего более мерзкого.
— Они даже не призвали Брэкенбери, чтобы он засвидетельствовал эпизод с ключами.
— Брэкенбери был убит в Босуортском сражении.
— Какой удобный мертвец! — Грант немного помолчал, обдумывая возникшую ситуацию. — Что ж, погибший Брэкенбери — еще один свидетель нашей правоты.
— Каким образом?
— Если все было именно так и по приказу Ричарда ключи кому-то передавались, то в Тауэре должно было остаться множество свидетелей этого события. Просто невероятно, чтобы никто не доложил о нем Генриху, когда тот явился в Тауэр, особенно если мальчики действительно исчезли. Брэкенбери умер. Ричард умер. Но кто-то же из официальных лиц, остававшихся в Тауэре, должен был привести принцев к Генриху. И если он не смог этого сделать, то должен был сказать: «В такую-то ночь констебль отдавал ключи тому-то и тому-то, и с тех пор мальчиков никто не видел». И все должны были громко возмутиться поведением человека, отдавшего ключи. Он стал бы живым доказательством номер один против Ричарда и страусовым пером на головном уборе Генриха.
— Более того, Тиррела слишком хорошо знали, чтобы он мог ходить неузнанным по Тауэру. В маленьком Лондоне в то время он был заметной фигурой.
— Правильно. Следовательно, будь сия история правдива, Тиррела казнили бы в 1485 году прилюдно. Его некому было защитить. — Грант потянулся за сигаретами. — Давайте вернемся к тому, с чего начали. Генрих казнил Тиррела в 1502 году, после чего с помощью прирученных историков объявил, будто Тиррел признался в совершенном им двадцать лет назад преступлении.
— Все так.
— Но он когда-либо объяснял, почему не судил Тиррела за ужасное преступление, в котором тот признался?
— Насколько мне известно, нет. Генрих всегда действовал исподтишка. Он никогда не шел в открытую, тем более когда убивал. Ему всегда требовался камуфляж, чтобы убийство не было похоже на убийство. Чтобы скрыть убийство и найти якобы законное для него основание, он мог ждать много лет. Знаете, что он сделал, едва стал Генрихом VII?
— Нет.
— Казнил несколько человек, которые сражались на стороне Ричарда, обвинив их в предательстве. И знаете, как ему удалось обвинить их на законном основании? Он объявил первым днем своего царствования день, предшествовавший Босуортскому сражению. — Многозначительно замолчав, Брент взял сигарету, предложенную ему Грантом, но долго не выдержал. — И знаете, с рук ему это не сошло. Англичане, благослови их Бог, поставили его на место.
— То есть?
— С очаровательной английской вежливостью они представили ему парламентский акт, согласно которому верный слуга короля не может быть обвинен в измене, приговорен к штрафу или тюремному заключению, и заставили его поставить свою подпись. Ох уж эта убийственная английская вежливость. Они не кричали на улицах, не кидали камни из-за того, что им не понравилось такое мошенничество. Нет, они заставили его проглотить этот составленный разумно и дальновидно парламентский акт, да еще изобразить удовольствие. Держу пари, Генриху было несладко. Увы, мне пора. Ужасно рад, что вы уже сидите. Значит, скоро в Гринвич? А что там, в Гринвиче?
— Прекрасная архитектура и грязная река.
— И все?
— Еще несколько хороших пабов.
— Плывем в Гринвич!
Когда Каррадин ушел, Грант лег и, куря сигарету за сигаретой, долго размышлял о судьбе наследников из семьи Йорков, благоденствовавших при Ричарде III и ушедших из жизни при Генрихе VII.
Некоторые из них, вероятно, на это напросились. Вряд ли записи Каррадина отражают всю картину тогдашней жизни. В них немало наивных суждений, еще больше прямолинейных: белое — это белое, черное — черное. Однако в одном он прав. Все, кто мог стоять между Тюдорами и короной, все были вырезаны под корень.
Без особого энтузиазма Грант взял в руки книгу, которую ему оставил Каррадин. «История жизни и царствования Ричарда III» некоего Джеймса Гарднера. Каррадин уверял, что Гарднера стоило почитать. Доктор Гарднер, по выражению Каррадина, — это «нечто».
