— Чрезвычайно интересный человек, графиня, — продолжал Вадецкий с непринужденностью старого друга дома. — Владелец золотых рудников, известный охотник на медведей…
Графиня подняла руку (тонкие пальчики были усыпаны огромными самоцветами), Бестужев ее поцеловал, не ударив в грязь лицом — хотя княжеским (да и вообще каким бы то ни было) титулом он не мог похвастать, господа офицеры российской императорской гвардии, даже бывшие, недостатком галантных манер не страдают, в грязь лицом не ударят…
Вадецкий вопросительно глянул на светловолосую — судя по всему, она была ему незнакома.
— Позвольте представить, господа, — сказала графиня, перехватив этот взгляд. — Мисс Луиза Хейворт… между прочим, ваш собрат по ремеслу, господин Вадецкий. Луиза, да будет вам известно, — репортер одной из самых известных газет Северо-Американских Соединенных Штатов. Американцы, в отличие от косной старушки Европы, давно смирились с тем, что женщины смело вторгаются в области, считавшиеся исконно мужскими…
Американка протянула руку, Бестужев приготовился столь же галантно ее поцеловать — но мисс Хейворт встряхнула его ладонь энергичным и сильным, вполне мужским рукопожатием. Правда, в этой стройной, довольно красивой особе не было ничего от мужеподобных суфражисток и их духовных сестер, русских курсисток с их короткими стрижками и вопиющей небрежностью в одежде.
Бестужев насторожился, едва услышав о профессии этой симпатичной особы и ее американском происхождении. Среди прочих охотников за аппаратом Штепанека, заявлявшихся к профессору Клейнбергу, фигурировала и некая американская журналистка, описанная профессором как «красивая и эмансипированная». И вот теперь, изволите ли видеть… Красивая, эмансипированная американская журналистка, объявившаяся опять-таки там, где обосновался Штепанек… Прикажете считать это совпадением и допустить, что речь идет о двух разных женщинах? Толковый жандарм в такие совпадения не должен верить нисколечко…
— Вы отлично стреляете, мисс Хейворт, — сказал Бестужев, отчего-то испугавшись вдруг, что она прочтет по лицу его мысли: кто их ведает, хватких американских девиц…
— Хотите попробовать? — с явным вызовом осведомилась мисс Хейворт, положив руку на револьвер.
Графиня смотрела на них с веселым нетерпением. Бестужев принял вызов: шагнул вперед, вынул браунинг, в момент загнал патрон в ствол и, почти не целясь, произвел четыре выстрела, ведя дулом справа налево. Четыре пузатых расписных горшочка из остававшейся на полке невредимой полудюжины разлетелись в черепки. Он без труда снес бы и два оставшихся, но решил сохранить в обойме половину патронов — запасной у него при себе не было, а при сложившихся обстоятельствах не стоит ходить безоружным, даже здесь… Вряд ли Гравашоль испытывает пиетет к особнякам знати, глупо думать, что он не рискнет сюда вторгнуться, если узнает…
— Браво! — графиня хлопнула в ладоши. — Вы поддержали реноме мужчин, князь… Вы всегда носите при себе оружие? Даже в тихой Вене? Или это национальная русская привычка?
— Скорее уж сибирская, графиня, — сказал Бестужев чуточку легкомысленным тоном завсегдатая светских гостиных. — В наших диких краях даже дети с определенного возраста ходят с оружием — никогда не знаешь, где тебя подстерегает медведь, с ним можно столкнуться нос к носу в любой момент…
Краешком глаза он отметил брошенный на него Луизой взгляд — чересчур пристальный, чересчур испытующий, вроде бы не свойственный очаровательной девушке, пусть даже репортеру, пусть даже раскованной американке. Интересно было бы проникнуть в ее мысли, да нет такой возможности…
— Боже мой, какой ужас! — Графиня округлила глаза в наигранном страхе. — Вы мне расскажете, князь? Медведей я видела только в зоологическом саду… впрочем, однажды и дикого, в Банатских лесах, но он прошел по склону очень далеко от нас, на расстоянии почти мили, мы и не рассмотрели толком… А вы, наверное, столько их убили…
— Приходилось, — скромно сказал Бестужев.
По совести говоря, он ни разу не был даже на птичьей охоте, а медведей, подобно графине, лицезрел исключительно в зоологическом саду. Будучи в Шантарской губернии, где диких медведей обитало неимоверное количество, вольного косолапого не видел ни разу. И потому лихорадочно припоминал все, что мог читать и слышать о повадках медведей и охоте на них. Будь здесь одна графиня, можно было бы преподнести любую фантазию, наверняка принятую за чистую монету, — но вот эта Луиза… В Северо-Американских Штатах, он читал, медведей в лесных областях хватает, эта шустрая девица, кто ее там знает, может оказаться сведущей в медвежьей охоте, с нее станется… Ну вот, она снова, уверенная, что Бестужев на нее не смотрит, глянула очень уж пытливо…
Из щекотливого положения его выручила графиня, сама того не ведая. Опустившись в массивное высоченное кресло (спинка оказалась аршина на полтора повыше черноволосой головки), она непринужденно сказала:
— Присаживайтесь, князь, побеседуем. Господин Вадецкий, мне помнится, мисс Луиза хотела посмотреть доспехи в рыцарской галерее… Вы уже достаточно хорошо знаете дом…
Это было произнесено с улыбкой, вроде бы небрежно — но за ее словами стояла многовековая привычка повелевать. И упомянутые совершенно правильно расценили это как прямой и недвусмысленный приказ, покладисто покинули Дубовую залу.
— Князь, не приоткроете ли окно? — попросила графиня. — Несносного дыма осталось после ваших с Луизой упражнений столько…
Бестужев без труда справился с высокой аркообразной створкой — петли оказались прекрасно смазаны. Окно опять-таки сработано на старинный манер: маленькие квадратики стекла в массивной дубовой раме. В зале повеяло вечерней свежестью, чуточку сыроватой. Он вернулся к столу и, повинуясь жесту графини, опустился в соседнее кресло.
Графиня разглядывала его с бесцеремонным любопытством избалованного ребенка.
— Впервые вижу русского, тем более князя, — сказала она наконец. — Тем более обитающего в загадочной Сибири…
— Значит, мы в равном положении, — сказал Бестужев. — По чести признаться, я тоже впервые вижу воочию венгерскую графиню.
— И каковы же впечатления? — прищурилась графиня.
— Любой комплимент, по-моему, прозвучит невыразимо пошло…
— Браво, — сказала графиня все с тем же невозмутимым видом и пляшущими в глазах чертиками. — Я вижу, вы красноречие и галантность оттачивали отнюдь не в обществе медведих… медведиц… в общем, отнюдь не в обществе диких хищников.
Бестужев слегка поклонился. Он сидел как на иголках. Его так и подмывало спросить о Штепанеке — но до такой прямолинейной глупости не опустится и начинающий сыщик, следовало непринужденно, небрежно, как бы невзначай вплести этот вопрос в беззаботную салонную болтовню — или навести эту властную, капризную красавицу на соответствующую тему. Но это потребует немало времени и терпения, не будем торопить события. Луиза, Луиза… Нет, таких совпадений попросту не бывает! Ни за что в совпадения не верится.
— Мне кажется, вы несколько скованны, князь?
Придав лицу чуточку простоватое выражение, Бестужев улыбнулся:
— Откровенно говоря, я опасался…
— Чего?
— Того, что мое появление будет встречено без всякого восторга, — сказал Бестужев. — Мне приходилось общаться с венграми, и я давно понял, что некоторые их них нас, русских, прямо-таки ненавидят за… за старые дела.
— Вы о древней истории? — безмятежно улыбнулась графиня. — Я имею в виду, об участии ваших войск в разгроме кошутовского бунта? Да, некоторые видят в этом зло… Успокойтесь, князь, я к их числу не принадлежу. Признаюсь вам по секрету: я, в отличие от многих моих соотечественников, очень отрицательно к этому бунту отношусь и уж никак не признаю за ним гордого наименования «славной революции»… Крайне дурацкое было предприятие, в Венгрии я бы остереглась говорить об этом в полный голос, но здесь, в Вене, да еще с русским… Здесь много причин. Эти болваны — я о революционерах — совершенно не думали о восстановлении монархии. Одни намеревались создать нечто вроде республики благородных магнатов, другие и вовсе нянчились с чернью… Слишком много среди трибунов и вождей оказалось инородцев: словак Кошут, полячишки Бем и Дембинский, сербы Дамьянич и Видович, австрийцы Аулих и Мессенгауэр… Вот уж поистине венгерский мятеж! — иронически усмехнулась красавица. — Даже сам «великий поэт революции» Шандор Петефи только в двадцать лет стал зваться мадьярским именем, а до того преспокойно существовал как Александр Петрович, славянин… Бога ради, не подумайте, что я настроена против славян — мне просто смешны все эти господа, с таким пылом творившие венгерскую революцию, но сплошь и рядом не имевшие в жилах ни капли венгерской крови…
