— Да я ж, ваш благородь, русским языком объясняю: нету лошадок, нету! А те, что в конюшне, те сугубого назначения! — отвратительным скрипучим голосом отвечал субъект, в коем мы признали почтового комиссара.
— Какого такого сугубого назначения? — напирал Яков Иванович.
Почтовый комиссар пропустил вопрос мимо ушей, окинул взором меня и Алессандрину и нахмурился:
— А вы кто такие будете?
Я приподнялся, дал ему в морду, и он перелетел кубарем через табурет. Графиня вскрикнула, а штабс-капитан издал стон, выражавший и сочувствие чиновнику, и неодобрение моим действиям, и одновременное признание их необходимости.
Пока мужик поднимался с пола, я нашарил в кармане полтинник. Почтовый комиссар пошатывался, на глаза его навернулись слезы, и он часто моргал, не забывая охать и причитать скрипучим голосом. Когда влажная пелена спала и взгляд его сделался осознанным, я протянул ему монету. И он ее взял.
В эту секунду скрипнула дверь, появился Рябченко. С громкими стонами он пошел через избу, натыкаясь на предметы и не обращая ни на кого внимания. Почтовый комиссар провожал Петрушу взглядом, и глаза его наливались кровью по мере продвижения Рябченко к выходу. Петруша вышел на улицу, чиновник оборотил ко мне недовольную физиономию и осторожно осведомился:
— А это кто?
Я поднес кулак к его носу и ответил:
— Чиновник сугубого назначения.
— А-а-а, — с пониманием кивнул он, скосив глаза на мою руку.
— Ну, запрягай своих лошадок! — велел я. — И еще, любезный, сделай так, чтобы твоего голоса я более не слышал! Уж больно отвратительно он звучит.
Петруша Рябченко, справив во дворе нужду, вернулся и присел на лавке в закутке. Он громко стенал и то вскидывал больную голову, то ронял ее на руки. Он ничего толком не помнил. А если какие-либо картины и всплывали в его сознании, то вряд ли он соотносил их с реальностью, скорее принимал за последствия пагубного пристрастия к утешительным средствам.
Я наблюдал за ним исподтишка, но допустил оплошность, и глаза наши встретились. Его взгляд приобрел новое выражение, будто Петруша вспомнил о чем-то. Он поднялся со скамьи и прошел в общую комнату.
Беспокойство охватило меня, я не спускал с него испытующего взора. Петруша остановился и, опершись о стол, заплетающимся языком выговорил:
— Позвольте, господа… честь имею… Коллежский секретарь Рябченко… Петр Ардалионович…
Я с облегчением вздохнул. Он меня не узнал. А взгляд его сделался осмысленным лишь от того, что других людей рядом с собою заметил.
— Благодарствуйте, Петр Ардалионович, — ответил я и поднес ему стакан. — Вот, подправьте-ка здоровье. С утра очень правильно будет.
Он с отвращением отвернулся, но я силой влил в него утешительное средство. Первый же глоток принес ему облегчение, он выхватил стакан и осушил его залпом.
— Э-эх, — протянул Петруша с горечью, поднял и, показав нам опустошенный стакан, продолжил: — Все съедает она, господа! Верите ли? Даже долгов наделал… Наградные[28], господа, и те уже истратил, считай…
— Что он говорит? — спросила графиня.
— Недоволен, что водка кончилась, — ответил я.
Яков Иванович смотрел на Рябченко с нескрываемым отвращением.
— Ну ничего! Ничего! — с неожиданным воодушевлением произнес Петруша. — Скоро дела мои поправятся! Дядя мне уже пообещать изволили! Дядя-то у меня знаете кто?! О-о-о! Вот в Москву съезжу и все! Все будет хорошо!
Отвращение в глазах Якова сменилось ненавистью. Казалось, будь это можно, отставной штабс-капитан убил бы на месте этого пьяницу.
— Да вы бы прилегли, милостивый государь, — предложил я Петруше. — Лошадей нет покамест.
Я подставил ему плечо. Он поднялся и, ничуть не стесняясь, повис на мне. Я препроводил его в закуток и помог расположиться на лавке. Яков вздохнул с досадой.
Я подивился тому, что отставной штабс-капитан так близко к сердцу воспринял пагубную страсть практически незнакомого ему человека.
Вдруг хлопнула дверь, и какой-то незнакомец радостным баритоном пропел:
— Здравствуйте, господа путешественники! А позвольте спросить: есть ли среди вас Петр Ардалионович Рябченко?
И тут меня осенило. Я обернулся, сделал шаг и, оказавшись в дверном проеме, сказал:
— Я Рябченко.
Из-за спины донесся протестующий возглас Петруши. Боковым зрением в зеркале я увидел, как настоящий Рябченко поднимается с лавки. Я схватил трубу для оркестра роговой музыки, зажал ее под мышкой и движением заправского игрока на бильярде врезал племяннику фельдмаршала в лоб. Обмякшее тело рухнуло под образом Николая Угодника, а я прикрыл за собою дверь.
Круглолицый румяный господин сиял слащавой улыбкой.
— А-а-а, позвольте отрекомендоваться! Надворный советник Чоглоков Федор Алексеевич, потомственный дворянин, откомандирован встретить вас и сопроводить до самой до Белокаменной! Чтобы нескучно-с было…
Штабс-капитан успел пояснить Алессандрине по-французски, что происходит, и теперь они оба застыли с разинутыми от изумления ртами. Я протянул надворному советнику руку и громко произнес:
— Рябченко, Петр Ардалионович Рябченко! Без всяких титулов! Ну их! Давайте общаться запросто! Дорога длинная предстоит, лучше уж сразу быть накоротке! Петр Рябченко. Для вас просто Петя.
Алессандрина нервно сглотнула и перевела испуганный взгляд на дверь, штабс-капитан нервно озирался по сторонам. Я схватил его за руку и подтолкнул к надворному советнику.
— Мой друг и помощник Яков Иванович. Можно просто Яшей звать, он не обидится. А вы? Как там вас?
— Федор Алексеевич Чоглоков, надворный советник…
— Потомственный дворянин, — закончил я за него. — Отлично! Отлично! Превосходная компания, Федя! Без обид, ладно? Будем на «ты»! Пять минут, господа! Мне только переодеться.
Я вернулся в каморку. Петруша сидел на лавке, потирая ушибленный лоб. Я тюкнул его еще разок, он ударился затылком о стенку и обмяк.
— Извини, дружище, я временно позаимствую твою личность! — пробормотал я, стаскивая с него одежду.
Рябченко остался в исподнем. Я уложил его на лавке головою на сундук и прикрыл тюфяком.
Скрипнула дверь, и в каморку протиснулся Федор Алексеевич.
— Я же просил! — повысил я голос.
Чоглоков с недоумением глянул на зеленый мундир в моих руках и прижал палец к губам.
— Дело исключительно приватное, — прошептал он с гнусной улыбочкой. — Мне поручено передать…
Он бросил подозрительный взгляд на бесчувственного Петрушу и, посчитав оного неопасным, протянул мне пачку ассигнаций.
— Взятка?! — спросил я угрожающим шепотом и поднял Петрушину шпагу.
— Что вы?! Что вы?! — Чоглоков замахал руками. — Скромное вспомоществование. Дорога-то до Москвы… мало ли… нужда какая…
— Ни почестей, ни наград, — ничего для себя лично! — громко продекламировал я, пристегнул шпагу, вырвал из рук надворного советника деньги и шепотом добавил: — Все для Петруши Рябченко.
Он с удовлетворением улыбнулся и вышел.
— За шпагу прости, брат, — вполголоса бросил я на прощание отныне безымянному молодому человеку, оставленному на волю случая и почтового комиссара.
Яков и Алессандрина обменялись удивленными взглядами, когда увидели меня в новой одежде. К слову сказать, Петрушин мундир пришелся мне впору.
— Господа, время дорого, — бодро заявил я. — Вы готовы немедленно выдвигаться?
— Но я только-только прибыл, — промолвил Чоглоков растерянно. — Чайку бы испить…
— Довольствуйся стаканом воды, — бесцеремонно заявил я. — Отдохнем на следующей станции.
Графиня де ла Тровайола пробралась к каморке и проскользнула внутрь. Из-за двери донеслись скрип и шелест одежды. Я испугался, что она приведет в чувство Рябченко, и поспешил в комнатушку. Алессандрина проверяла Петрушин пульс.
— Что ты сделал с ним? — прошептала она сердито.
— Немного утешил, — ответил я.
— Господи, что ты затеял?!
— Все будет хорошо. Я должен узнать, зачем этого недотепу отправили в Москву. Объект его ревизии как-то связан с приготовлениями заговорщиков.
Послышалось покашливание штабс-капитана. Графиня окинула Рябченко сочувственным взглядом и вышла из комнатушки. Я последовал за нею.
— Лошади готовы, — сообщил почтовый комиссар.
Давешняя зуботычина придала ему готовности обслуживать быстро и по первому разряду. Правда, глаза горели желанием спровадить нас поскорее. Впрочем, тут наши устремления совпадали.
Надворный советник успел расположиться за столом.
— В путь, господа, в путь! — Я подхватил его под локти, заставил подняться и подтолкнул к выходу. — После тебя, милостивый государь, после тебя.
Следом я отправил Репу, шепнув ему на ухо:
— Не пускай его обратно!
