Алексей выскочил на улицу и увидел, как трое оренбургских казаков, предводительствуемые Благово, гонят ему навстречу, в монастырский двор, двух «серых», свистуновских телохранителей. Казаки прикладами повалили их на землю, встали рядом с карабинами наперевес. Благово кинулся к Лыкову, хотел обнять, постеснялся посторонних и только крепко пожал руку.
— А где Федор Иванович?
Тут же, словно дожидался, внутри хлопнул выстрел.
— Федор! — выкрикнули хором оба сыщика и, мешая друг другу, бросились в гостевые кельи. Какая-то фигура, скорчившись, осторожно выходила из свистуновской горницы. Алексей узнал крутые плечи Буффало, осторожно тронул его за рукав:
— Ты ранен? Кто стрелял?
Буффало со стоном разогнулся, потер спину, сердито выдохнул:
— Чертов радикулит! На память о Додж-сити оставил, растуды его в качель…
Алексей и Павел Афанасьевич недоуменно и настороженно смотрели на него.
— Федор Иваныч, ты не ранен? Мы слышали выстрел…
— Пойдемте быстрей на улицу, надоело мне на покойников смотреть, — вместо ответа сказал Буффало и вышел на монастырский двор. — Как тут хорошо-то… Выстрел был, но я не ранен. Это Свистунов застрелился.
— Как застрелился? Из чего?
— Из пальца, — коротко ответил Буффало и пошел к воротам. — Эх, рыбку бы здесь половить, да Арсений Иванович не даст. Да и вообще, домой пора…
— Брось дурить, Федор, — начал горячиться Лыков. — Из какого пальца?
Но Благово успокаивающе потрепал его по плечу:
— Алексей Николаевич, что пристал к человеку! Ну, застрелился, ну, из пальца. Чего в жизни не бывает. Это же Свистунов!
И Лыков сразу успокоился:
— Действительно, что со мной такое? Это же Свистунов!
Все трое рассмеялись и так, смеясь, вышли на берег. Со стороны Ворсмы гудело множество голосов; большая толпа собралась на выезде и напирала на казачью спешенную цепь, грозя ее прорвать.
— Что он делает! — разволновался Благово. — Я же дал все инструкции!
Но тут казаки рывком отдалились от толпы шагов на двадцать и грянул залп. Толпа закричала и принялась разбегаться вдоль по проезжей улице прочь от солдат. Грохнул второй залп, крик перешел в какой-то звериный вой, и через минуту улица совершенно опустела; лишь по огородам, теряя лапти и картузы, улепетывали перепуганные хлысты.
— Вот это другое дело, — довольно констатировал Благово. — Ни капли крови, и бунт усмирен; разве только кого медвежья болезнь поразила.
— У нас тут зато крови… — начал было Алексей, как вдруг за их спинами раздались выстрелы. Не сговариваясь, все трое бросились обратно в ворота монастыря, Буффало на бегу ловко вставил в «ремингтон» новый барабан.
Во дворе катался по земле раненный в голову казак; второй, стоя на одном колене, держал на прицеле пленных «серых» и гостевые кельи, голос третьего доносился из игуменских покоев:
— Выходи, хад, я тебя нашинкую!
— Кто-то живой мертвым притворился, а потом ожил, — сразу понял Буффало. — Ловко!
— И убежал в подземный ход, — добавил Благово.
— Ничепоруков! — вспомнил Алексей и рванул обратно за ворота, на берег. — Эй! Батя! Приготовься, прямо к тебе бежит! Внимательней!
Возле бани мелькнула кряжистая фигура квартального и исчезла.
— Услышал или нет? — взволнованно спросил Алексей у Благово. Тот, не отвечая, смотрел, закусив губу, на тот берег. Потом сказал нервно:
— Помолчи! Мы уже ничего не сможем сделать, только разве молиться. Он опытный человек, должен справиться.
Из бани донеслись приглушенные выстрелы, и все стихло. Прибежал Буффало, сказал:
— Остальные мертвые. Игнат это…
Теперь все трое напряженно всматривались в фальшивую баню на берегу. До нее было не более ста саженей, но не земли, а воды. Прошло несколько непереносимо длинных секунд, потом из проема вышел Ничепоруков с револьвером в руках. Крикнул с порога:
— Этот готов! Еще будут? Эй! Мне еще кого ж дать?
Уже затемно, усталые и голодные, они подъезжали к Нижнему Новгороду. Вдали горели огни окон, гудел к вечере самый большой в городе колокол Крестовоздвиженского собора, пиликала на Готмановской пьяная гармоника. Все молчали.
— Федор Иванович, — спросил вдруг Благово. — А где же та вещь, из-за которой весь этот сыр-бор? Где рукопись Аввакума?
Буффало, не говоря ни слова, вынул из-за пазухи пачку коричневых листов, показал и тут же убрал обратно.
— Неправильно это, — угрюмо сказал Лыков. — Столько людей за нее погибло. Не может такое быть от Бога. Видать, черту ваш Аввакум писал…
Снова долго ехали молча, потом Ничепоруков ухмыльнулся в усы:
— Слышь, Федор! Когда тебе начальство премию выдадет, не забудь народу проставить. А то я в этой бане запарился, игнатов ваших дожидаясь.
Все дружно рассмеялись. Хорошо было ехать домой, закончив все эти опасные дела.
— Павел Афанасьевич, дозвольте завтра хоть на час позже прийти, — попросил Лыков. — Голова раскалывается, перенервничал.
— На тебе, Лыков, воду нужно возить, и в больших количествах. Молодой, а уже от службы наловчился увиливать. Я в твои годы, когда на вахте стоял, за целый корабль единолично отвечал, четыреста сорок человек экипажу. Быть ровно в шесть! Завтра приезжает действительный тайный советник Абаза, без пяти минут министр финансов. Граф Николай Павлович большое дело задумал, будет уговаривать его увеличить долю отчислений от податей и сборов, что оставляются на нужды города и ярмарки. Важнейший вопрос! От него дальнейшее развитие города зависит. Будешь приставлен к гостю на весь день. Чтобы был в мундире с Георгием и Владимирским крестом — вчера пришло высочайшее утверждение.
— Да где я к шести часам утра крест достану? У меня же его нет еще.
— Мой возьмешь на один день. Меня все равно не будет — уеду на двойное убийство в Воротынец.
— Эх, — грустно сказал Алексей, — видать, не судьба мне выспаться до самой осени.
Вид на Нижний Новгород с ярмарочной стороны.
И россияне, и даже — увы — мои земляки забыли уже, чем была в императорской России Нижегородская ярмарка. Возможно, это произошло оттого, что почти не осталось вещественных следов великого торга: весь его уникальный ансамбль был разрушен. Уцелели лишь Главный дом и два собора, которые, будучи весьма хороши и величественны, не отражают, тем не менее, всего масштаба, красоты и продуманности знаменитого предприятия. Уцелел же Нижегородский кремль, и мы, видя его целостным, лучше представляем гордое боевое прошлое цитадели…
Нам захотелось напомнить о ярмарке несколько необычным способом: сделать ее фоном, декорацией старого детектива. Поэтому и присутствует в рассказе немного тяжеловесная глава, в которой сделана попытка расписать эту декорацию, напомнить забытую и странную музыку старинных русских названий: Кошемный ряд, Мебельнопосудноподносочная линия…
Половина героев нашего рассказа действительно существовала сто двадцать лет назад. Не считая знаменитого графа Игнатьева и легкомысленного губернатора Кутайсова, реальны полицмейстер Каргер и начетчик Петр Васильевич, Иван Найденов и Арсений Морозов (который, кстати, действительно был руководителем влиятельной Рогожской общины). И ныне в Нижнем Новгороде живут прямые потомки полицейского доктора Милотворжского. Даже трактир Кузнецова, самый зловещий на ярмарке притон, сгорел именно летом 1879 года, похоронив под своими развалинами десятки загулявших посетителей. Остров Кавказ (ныне Мочальный остров) на самом деле населялся бандитами и внушал ужас обывателям, а главаря страшной банды персов-душителей звали именно Али-Бер…
И сейчас, бросая с высокого берега взгляд на Стрелку, представьте себе усыпанный пешеходами и экипажами плашкоутный мост, и сотни судов вокруг него, гигантскую подкову Обводного канала и строгие линии Гостиного двора, трактиры и самокаты, роскошные магазины и дощатые портновские балаганы, а главное — тех людей вокруг, что жили тогда и которых давно уж нет на земле…
186,5 сантиметра.
175 сантиметров.
178 сантиметров.
200 сантиметров.
802 метра.
15 метров.
Чернильные орешки — наросты на листьях дуба, содержащие дубильные вещества; использовались для приготовления чернил.
266×64 метра.
13 метров.
32 метра.
