– Конек? – негромко спросил он.
От вошедшего человека веяло опасностью, как от крапленых карт.
– Он самый, – справившись со спазмом в горле, проговорил Иван.
– Я из петроградской ЧК. Большаков моя фамилия. Жить хочешь? – усмехнувшись, спросил человек в кожаном пальто.
– Хочу. – Конек хотел ответить потверже, но не получилось: на последнем слоге голос неожиданно сорвался на противный хрип.
Человек в черном кожаном пальто вытащил из кармана фотографию и показал ее Ивану:
– Этого старика не приходилось встречать?
– Что-то не припоминаю, – честно ответил Конек, перебирая всех тех, у кого когда-то вытянул кошелек. Но такого старика среди них не было, иначе бы запомнил, уж слишком породистым выглядело его лицо.
– А напрасно… Этот старик едва ли не самый богатый человек в России. Его зовут Карл Густавович Фаберже. Поставщик ювелирных изделий его императорского величества. – Спрятав обратно фотографию в карман, Василий твердо проговорил: – Ты должен помочь нам.
– Я со всей охотой, господа-товарищи, – с жаром отозвался Конек.
– Как выполнишь свое дело, обещаю, что жить будешь.
– Что я должен сделать?
– Этот старик держит при себе старый серый саквояж. Ты должен подменить этот саквояж на точно такой же, когда к нему подойдет мужчина в коротком коричневом пальто. Сумеешь?
Задание показалось невероятно легким. Конек невольно расплылся в довольной улыбке:
– У кого вы спрашиваете? У циркача? У фокусника? В цирке я еще и не такие вещи проделывал! Я женщин распиливал на две половины, а потом их заново сращивал, и они живыми оставались! А уж это для меня пара пустяков. Не переживайте, господин хороший, не разочарую. Вот только тут со мной недоразуменьице вышло, даже не знаю, почему меня в острог заперли. Я ведь всей душой за Советскую власть. Можно сказать, крови своей не жалел, когда ее в Петрограде устанавливал! В тюрьмах за политику сидел. Царский режим расшатывал, а меня в казематы заперли вместе с каким-то сбродом! За что, спрашивается? Вы бы, гражданин начальник, похлопотали, чтобы меня отсюда совсем выпустили, после того как я саквояж подменю.
– Хорошо, – согласился через паузу Большаков. – Если сделаешь все, как нужно, можешь убираться отсюда, к чертовой матери!
– Вот это я понимаю! Сразу видно, что настоящая власть пришла. Власть рабочих и крестьян, о своих гражданах печется. Так когда саквояжик-то подменить?
– Сейчас… Мы тебе покажем место, где будет гулять старик. Как подменишь саквояж, передашь его мне. И не думай сбежать, из города просто так не выйдешь. Мы будем за тобой следить.
– Разве же я не понимаю, – обиделся Ваня Конек. – Ко мне с добром… А я такое! Советская власть хоть и народная, но никакого баловства не потерпит. Значитца, как чемоданчик-то подменяю, так сразу к вам.
– Если все понял, тогда пошли!
Вышли из затхлой камеры, где в коридоре их поджидали еще два человека: один – в коротком осеннем коричневом пальто с побитым оспой лицом, другой – в офицерской шинели с отпоротыми погонами.
– Вперед пошел! – скомандовал чекист в кожаном пальто.
Иван в сопровождении молчаливой троицы бодро зашагал по гулкому коридору.
У входа стоял черный автомобиль. Чекист в кожаном пальто открыл заднюю дверь и коротко скомандовал:
– Устраивайся. Там саквояж лежит. Поставишь этот, заберешь другой.
– Понял.
Иван Конек протиснулся в машину. Следом сел человек в офицерской шинели. С другой стороны его тиснул рябой угрюмый мужчина в коричневом пальто. Чекист в кожанке расположился на переднем пассажирском сиденье. Иван невольно поежился, почувствовав себя в тесном плену.
Колеса машины затрещали по полоске оскольчатого зеленого диабаза. Издалека дорога походила на примятую траву, и только россыпь плагиоклазов, блестевших на твердой поверхности бусинками слез, указывала на то, что под ними камень. Покатили вдоль плетней и заборов по неширокой кривой улице к могучей крепости, зажатой с трех сторон невозмутимой холодной Нарвой. Остановились на спуске в узком безлюдном переулке. Сначала из машины косолапо выбрался красноармеец, затем вышел Иван, придавив каблуками россыпь дождевых капель с противоположной стороны высадился рябой. Чекист в кожаном пальто оказался порасторопнее – выскочил раньше всех и с неприязнью поглядывал на точно свинцом налитые тучи, нависшие отяжелевшим от воды брюхом над верхушками близлежащего леса.
– Как ни приеду в этот Ивангород, так все время какая-то непогода: то мокрый снег, то дождь, то какая-то сырость, как сейчас, – с раздражением произнес он. – Митрохин, ты, кажется, из местных? – обратился он к красноармейцу в офицерской шинели.
– Точно так, товарищ Большаков.
– Я что у тебя хотел спросить, здесь все время дождь идет?
– Частенько, – признался красноармеец, – все-таки Финский залив под боком. Бывает, так зарядит, что весь урожай на кусту сгниет.
– Непросто вам.
– Непросто, – согласился тот.
Конек переминался с ноги на ногу, держа в руках саквояж, казавшийся ему сейчас отчего-то невероятно неудобным. Такое впечатление, что товарищи чекисты напрочь позабыли о его существовании, и беременные дождем облака их занимали куда больше, чем дело, ради которого они выехали на окраину города.
Иван недовольно поморщился. Улочки были узенькими, перегороженными посеревшими заборами, из-за которых проглядывали стволы яблонь и налившиеся цветом гроздья рябин. «Особенно далеко не убежишь, сразу заберут, а то и пристрелят», – с тоской подумал Конек, скосив глаза на маузер чекиста.
– Как-то уж привык, – пожал плечами Митрохин, видно, тоже расположенный к неторопливому разговору. – Сейчас я в Петрограде живу, но там тоже сырость, мало чем отличается от здешней. Привык… Ежели переезжать куда-то посуше, скажем, в Москву, то этого дождичка мне будет не хватать.
– Так я пошел? – спросил рябой мужчина в коричневом пальто.
– Давай топай. – Чекист отбросил недокуренную папиросу и, повернувшись к Ивану, строго спросил: – Старика видишь? Вон того, в пальто? В одной руке саквояж, а в другой трость.
В конце улицы, опираясь на трость, брел высокий худощавый старик в синем пальто и низеньком котелке, из-под которого топорщились седые непокорные волосы. Иван тотчас узнал в нем человека с фотографии. Ступая по скользким темно-зеленым диабазовым булыжникам, он проявлял невероятную осторожность: сначала ставил трость, словно проверял камни на прочность – а не провалятся ли? – и только потом, основательно убедившись в надежности, совершал очередной робкий шаг. Внешне ничем не примечательный старик, каких в Петрограде только на одном Невском проспекте можно повстречать не один десяток. В нем не было ничего особенного, и уж тем более он не тянул на звание одного из самых богатых ювелиров России.
– Вижу.
– Как поменяешь саквояж, так сразу же сюда идешь.
– Можно у вас спросить?
– Что у тебя там? – недовольно буркнул чекист.
– А почему бы у него просто не отобрать этот саквояж, так сказать, без хлопот? Я так понимаю, что в его нынешнем положении ему просто некому будет пожаловаться.
– Ты правильно понимаешь, – усмехнулся чекист. – Буквально схватываешь все на лету. А может, тебе в ЧК пойти работать? Нам нужны толковые люди. – Видно, на лице Ивана он прочитал нечто особенное, потому что тотчас добавил: – Пошутил я, не напрягайся. Можно, конечно, и так… Только где гарантия, что за ним никто не наблюдает, а нам неприятности ни к чему. Сделаешь все по-тихому, ты же фокусник, и свободен! Как это у вас там? Вытащить из шляпы за уши кролика… А как он туда попал, никого интересовать не должно.
Старика вдруг неожиданно окликнула молодая элегантно одетая женщина в широкополой шляпе с темно-синей атласной лентой и длинным зонтиком в правой руке. Фаберже рассеянно обернулся и, заметив шагнувшую к нему даму, устремился навстречу, позабыв про мокрые скользкие камни, про возраст, про ботинки, выглядевшие старомодно и невероятно нелепо, и вообще про все на свете!
Старик и молодая женщина трогательно обнялись. Состоявшаяся встреча вполне могла бы напоминать встречу отца и дочери, если бы не нежность прикосновения. Некоторое время они о чем-то мило разговаривали, и старик, преисполненный участия, слегка поддерживал молодую даму за локоток. На изнуренном бременем времени лице можно было наблюдать настоящее довольство и бесноватые искорки, сверкавшие в запавших глазах, потемневших и ввалившихся от старости. Женщина осторожно высвободила свою узкую кисть, одетую в изящную лоснящуюся перчатку, из его когтистых пальцев и повела старика к скверу, где, возможно, и будет поставлена точка в их взаимоотношениях.
– Сейчас он рядом с женщиной. Фокус может не получиться.
– На женщину не обращай внимания, – серьезно произнес Большаков. – Она на твоей стороне. Вы действуете в паре, – показал он на рябого мужчину в коричневом пальто, приближавшегося к скверу. – Как только он заговорит, можешь приступать.
