же балахоне. Он стоит ко мне вполоборота, лица под низко опущенным капюшоном не видно. Поднимает руку – приглашающий жест «следуй за мной» – и уходит в толпу. Но позади незнакомца остается легкий светящийся свет, который быстро тает в воздухе. Надо спешить, не потерять его.
Снова оказываюсь на черной улице. Никого, только рассыпающийся гаснущими светлячками, чуть звенящий след в темноте. Спешу. Если догоню, узнаю, кто я. Он даст мне ответ. Под ногами что-то рыхлое и чавкающее. Подвальный запах гнилой картошки. Город исчез, растворился, вокруг пустота.
Надвинулась высокая стена, распахнутые ворота. Над ними колокольня – высокая, вершина тает в черном небе. Светлячки манят внутрь.
Монах – закатанные рукава рясы, одутловатое лицо – рубит топором подвешенную свиную тушу. Рубит со страстью, даже с каким-то болезненным вожделением. Его круглая широкая рожа – желтая, такая же желтая, как и жир по краям туши. И рожа, и жир будто подсвечены изнутри – маяки в непроглядной тьме. Мне сюда? В монастырь? За что?
Нет. Звенящая ленточка облетает хряпающего топором мужика.
Еще один провал незапертых дверей, и я в тоннеле. Впереди далеко – яркий свет. Он бьет из-за спины того самого незнакомца, что выманил меня из зала, полного ремесленников.
Наконец-то. Сейчас я получу все ответы.
Я спешу к нему, бегу все быстрее. Он бежит мне навстречу. Вот он уже совсем рядом, рукой дотянуться можно. Со всей силы врезаюсь в какую-то невидимую преграду. Что это? Стекло? Ощупываю, тот со своей стороны тоже лихорадочно шарит руками. Отступаю на шаг. Да это же зеркало!
Зеркало!
Тот поднимает руки и откидывает капюшон – я откидываю капюшон. Под его капюшоном – под моим капюшоном – волчья морда.
Я тем двором не хожу теперь. Лучше по улице обойти. Не хочу ту бабу в красном встречать. Нет, не боюсь. Просто не хочу. Рано. Не хочу, чтоб она меня видела, пока я не готова. Надо дождаться, когда вырастет во мне сила, когда я стану волком. Вот тогда пусть смотрит. Пусть видит. Пусть боится, знает: не она за мной охотится, смешная, глупая баба, – это я иду по ее следу. Смерть стоит у нее за спиной. Зубастая, лохматая смерть на сильных быстрых лапах. Не сбежишь, не спрячешься.
Ждать недолго осталось. Дозреваю. Чувствую, что сработает. Что перекинусь. Под кожей перекатываются мелкие живчики, как пузырьки шампанского. Кончики пальцев становятся чувствительнее. Запахи усиливаются, потихоньку обретают цвет, я начинаю их видеть. Значит, все хорошо. Еще пара дней, от силы – три. И я выскочу из обрыдшего мерзкого тела, обрету свое собственное. Пусть ненадолго. Я успею. Успею разобраться с ними, с этими недоумками, возомнившими, что они могут поймать меня. Меня, оборотня! Меня, Волчицу!
Он сам придет ко мне. Поляков. Туда, под стены развалившейся часовни. Там, где началась эта грязная вонючая тропа, по которой я бегу уже год. Там же она и закончится. Закольцуется тропа, закольцуется сюжет. Там я буду его ждать. Там я убью его. А потом я убью эту бабу в красном, охотницу. И все на этом прекратится. Я освобожусь от них от всех. Отпадут, как комки грязи с шерсти. И я буду свободна. И никогда больше этот кислый запах похоти не пойдет от меня.
Никогда.
Кто-то сунул мне под дверь открытку. Позавчера. Причем когда я дома был. Когда вечером в квартиру входил, на полу ничего не было. А потом из кухни шел – что это у двери на полу? Поднял. На открытке – часовенка без купола. Красная, кирпичная. Местами белеет оставшаяся на стенах штукатурка. Вокруг кусты, заросли дикие. Вид сверху. Успенская часовня во Власьевой роще. На обратной стороне написано: «Приходи. Ира Поспелова». Я заерзал внутренне: «Что? Зачем она тут?»
Кто угодно мог мне ее подсунуть. Мало ли шутников, вон даже с Семенова бы сталось. А если не шутка? Что, если это он, Ганнибал? Хотя мне уже привычнее называть убийцу Волчицей. Что, если это она? Вызывает меня, так сказать, на очную ставку. Как в Еленином сне. Ночь, тропа, кусты, выщербленная стена, фигура, выходящая навстречу. Мне навстречу.
Перво-наперво отдать бумажку криминалистам – может, отпечатки есть или еще что. Потом подумать. Хотя, конечно, думать я сразу начал. А чего тут думать? Если шутка – ладно, похохочем потом. Нет – надо мчаться на место и ловить гада. Я туда с группой захвата примчусь, а он просто мимо по дорожке пройдет вместе с другими прохожими, может, еще «извините» скажет. Ходят же там люди. Ненаказуемо. Он покажется, только если я один приду.
Блин! Ненавижу эти дешевые детективы: герой выходит на преступника один на один и легким движением крепкой руки повергает врага наземь. Ну, сначала еще как следует по морде наполучает, чтоб зрители напряглись.
И еще вопрос: когда? В послании дата не указана. И время тоже. Что ж мне, туда как на работу ходить? Или вообще там палатку поставить? И вывеску повесить: «Жду»? Или все-таки там указаны и дата, и время? Зачем он Ирой Поспеловой подписался? Может, это и есть время? Поспелова была убита в восемь вечера. И было тогда это чертово полнолуние. А нынешнее полнолуние у нас когда? Полез в лунный календарь в телефоне.
Вот задница! Причем двойная. Во-первых, мобильник схлопнулся – заряд кончился. Бросил пустышку на тумбочку. А во‑вторых, пока я ответа от криминалистов ждал, чуть время не упустил. Праздники восьмомартовские у нас нынче чуть ли не как Новый год – три дня гуляем. А в отделе у них в основном бабы работают – замотали мою открыточку. «Вам, – говорят, – не срочно?» Я плечами пожал – не особо, мол. А полнолуние-то сегодня. А на часах у меня седьмой час. И стою я посреди своей прихожей с пакетом. А в пакете у меня шесть бутылок пива. И собираюсь я пойти к Костику болящему, отметить с ним женский день.
Здесь, в прихожей, и пришла ко мне мысль запоздалая: надо спешить. Ждет меня во Власьевой роще моя смерть. Ну, это она, курносая, так думает.
– Семенов, во Власьеву рощу меня отвези, – выдал с порога, поставив пакет с пивом на пол.
– Ты че? Когда? – стоя передо мной в одеяльном коконе, отозвался Костик.
– Сейчас.
– Я ж на булютне. У меня ж пневмония. Куда я? Давай, Федорыч, завтра, а?
– Нет, Семенов, завтра будет поздно.
