Юрий Бурносов - Четыре всадника

Ознакомительная версия.

— Карлики? — оживился Бальдунг. — Уж сколько лет я не видывал ни одного! Стало быть, они еще выбираются на свет? Верно, их подтолкнули к тому проделки Люциуса и сгустившаяся многодневная тьма, говорят же, что, коли одна нечисть полезла из дыры, жди и вторую, а за ней и третью… Осторожно, мудрая хириэль, они могут укусить!

Гаусберта успела с чрезвычайным проворством отдернуть руку, и карлик лишь щелкнул зубами, не в силах просунуть свое гадкое личико меж прутьями.

— Вот уж находка так находка! — радостно воскликнула Гаусберта. — Вы и представить себе не могли, хире Фолькон, сколь полезен окажется ваш груз!

— Я полагал, что сии отвратные недомерки едино и годны, что для ученых мужей — пускай описывают их повадки и ужимки, как делают это с заморскими обезьянами и разными склизкими чудами, — заметил Фолькон в растерянности. — На что же они нам?

— Как известно, карлики эти из мира, чуждого нашему, — пояснила девушка, дразня карлика подобранной с полу палочкой. — Верно, вы понимаете, что и Люциус — существо давно уже не нашего мира. Соответственно и убить или поранить его нельзя оружием, что изготовлено в нашем мире, ибо оно для него почитай что не существует.

— Что же пользы от карликов? — все еще ничего не понимая, спросил юноша.

— Гофрид Мельник писал в книге, именуемой «Удаление греха», что достаточно окунуть меч в святую воду, чтобы и сам меч стал святой — и сталь его, и эфес. Окунем же и мы мечи в нечто, принадлежащее миру, чуждому нам, но своему для прахоподобного Люциуса. Для сего, ежели верить книгам, надобно истолочь карликов живыми в ступе и сей субстанцией смазать оружие — мечи и стрелы, кинжалы и пули, — дабы стали они разящими.

— Как сие жестоко! — пробормотал Мальтус Фолькон, но Гаусберта уже отправилась искать ступу и пест.

Хозяин предоставил ей просимое, даже не спрашивая зачем; и ступа, и пест оказались весьма старыми, в незапамятные времена выточенными из розового камня, — размером пест был с человеческую руку и премного весил, а ступа — достаточно глубока и просторна.

Карлики, кажется, почувствовали беду и забились в углы клеток, а физиономии их не выражали ничего, кроме беспросветной злобы. Осторожно, дабы карлики не задали стрекача, Гаусберта вытряхнула их через открытые дверцы в ступу и поспешила прибить пестом. Некоторое время в комнате раздавался лишь хруст костей и чмокание соков, разминаемых тяжким пестом, отчего юный Фолькон, не удержав рвотных позывов, выбежал в коридор. Гаусберта прилежно перетирала останки карликов, добавляя в ступу некую жидкость из небольшого флакона до тех пор, пока все вместе не превратилось в омерзительную с виду однородную кашицу.

— Теперь субстанция должна настояться, — пояснила Гаусберта, отставляя окровавленный пест в сторону.

Возможно, совершенное девушкой действо и в самом деле кто-то назвал бы прежестоким, но Бофранк с некоторых пор не тратил времени на рассуждения по поводу жестокости, справедливости и прочих категорий, кои весьма расплывчаты и трактуются совсем по-разному в разных же случаях применения.

— Мы же встретимся с верным человеком грейсфрате Шмица, как сказал хире Бофранк, — продолжала Гаусберта, — и в самом деле попробуем поговорить с Баффельтом со всей пристрастностью, на которую способны. И еще: хире Бофранк, полагаю, вы уже поняли, что тот подлый удар нанес вам брат ваш Тристан. Все указывает на то, что он служит тем силам, коим мы противостоим; впредь старайтесь быть осторожнее и остерегайтесь брата.

— Правду ли вы говорите, хириэль Гаусберта? — спросил Бофранк в сомнении. — Я не видел, кто ударил меня.

— Может, я и не права, но предпочла бы знать, где сейчас пребывает ваш брат, — сказала Гаусберта. — Ибо лучшие друзья и близкие родственники порою оказываются на поверку первейшими нашими врагами.

И, припомнив историю Проктора Жеаля, Бофранк не смог с нею не согласиться.

Отверзнув очи, Тристан Бофранк долго не мог понять, где он находится. Лежал он прямо на полу, а почти что над его головою нависало нечто отвратительное, и аббат с натугою силился понять, что бы это могло быть…

О боже!

Вскрикнув, Тристан вскочил с полу и отбежал в сторону — и неудивительно, ибо отвратный предмет оказался сморщенным и волосатым задом прегадкой старухи, которая с шумом испражнялась рядом с тем местом, где только что лежал аббат.

Пошатываясь и будучи терзаем жестокой головной болью, Тристан огляделся. Вокруг вповалку лежало множество людей, и аббат вначале с испугом представил, что все они мертвые, но нет — иные шевелились, иные уже ползли к винным бочкам, дабы увлажнить алчущие глотки; дополнял зломерзкую картину вонький запах гари из давно потухшего очага.

— Красавчик-толстячок, — услыхал аббат и в ужасе поспешил прочь.

Оказавшись снаружи, на открытом воздухе, он с наслаждением сделал несколько глубочайших вдохов и попытался вспомнить, что же произошло с ним вчера. Прохладная погода немного освежила его, но все члены и хребет ныли, а желудок то и дело порывался исторгнуть съеденное и выпитое накануне.

Испросив у господа прощения, Тристан Бофранк обтер руками толстощекое лицо свое и, тяжело вздыхая, двинулся вперед по улочке в надежде отыскать путь к дому брата своего.

Редкие прохожие сторонились оборванного, перемазанного блевотиною путника, полагая, что перед ними зачумленный. Собственно, так оно и было: в помрачении своем аббат не видел чумных нарывов и язв у многих лежащих на грязном полу; не распознал он и мертвецов, что уже начали пухнуть и раздуваться…

Но как бы то ни было, Тристан отыскал дом и принялся стучать, покамест не появилась хозяйка.

В грязном и истерзанном толстяке она едва распознала того благообразного и аккуратного, учтивого священнослужителя, что приехал не столь давно навестить своего уважаемого брата.

— Коли вы ищете хире Бофранка, — сказала она, не тратя много времени на беседу, — так ищите его в гостинице «Белая курица»: верно, он там, ибо там обитают все его прибывшие друзья.

Сказавши так, женщина поспешно закрыла дверь, ибо также заподозрила в аббате зачумленного, и поспешила за уксусом, дабы обтереть ручку двери, за которую схватился несчастный. Тот тем временем тяжко вздохнул и, трудно ступая, направился в гостиницу, в помрачении содеяв по пути еще один крайне неосмотрительный поступок, а именно — напившись из ручейка, что струился в каменной чаше на перекрестке. Коли чума еще медлила до того приступить к братоубийце, тут она решила взяться за него основательно…

Бофранк, вопреки словам своей хозяйки, в гостинице отсутствовал, поспешая на встречу с доверенным человеком грейсфрате Шмица.

Сколь ни странно, но это оказался уличный музыкант, одетый, как подобает сему докучливому и пройдошистому племени, в яркие поношенные одежды, изукрашенные дешевыми побрякушками. Он ждал в условленном месте, о коем субкомиссара известил запискою председатель Великой Комиссии, и играл на небольшой лютне некий печальный мотив.

— Верно, вы и будете хире Бофранк? — беззаботно спросил музыкант, оставив струны, когда субкомиссар приблизился к нему.

— Да, это я.

— Печальный у вас вид, ничего не скажешь, удачно описал мне вас грейсфрате. Можете звать меня Франци, — представился музыкант, поднимаясь и убирая лютню в специальный чехол из мешковины, носимый за спиною. — Я лютнист и сочинитель, акробат и жонглер, лицедей и еретик, коли вам угодно. И ежели вы хотите спросить, укажу ли я вам подземный ход, ведущий в монастырь фелицианок, то я отвечу утвердительно.

— Но откуда тебе ведом сей скрытый путь, лютнист? Ты не монах и не священник, насколько я могу судить.

— Люди моего состояния знают много тайн, потому что привыкли вертеть головою, изыскивая, где бы подзаработать или просто неприметно подхватить кусочек или монетку на пропитание, — весело сказал Франци. — В отличие от горожан богатых и степенных, мы посещаем разные места, где говорят об интересном и невиданном, а чего не услышим, то сами примечаем. Отчего бы, скажите, было мне не приметить вход в столь приятное место, как монастырь Святой Фелиции? Правда, я не был уверен, что ход не осыпался и до сей поры проходим, но не так уж давно — а правильнее сказать, месяца три тому — я встретил беглую монахиню, которая выбралась из монастыря как раз из-под…

— Монахиню?! — удивился Бофранк. — Что понудило ее оставить монастырь? Наверное, жестокие порядки и истязания, о которых столько говорят?

Ознакомительная версия.