– Его величество слышал о Дне смирения, устроенном вчера герцогом, и хочет услышать о том, как он прошел, от человека, который там присутствовал. – На лице моего начальника отразилось неодобрение, но трудно было сказать, к кому оно относилось: ко мне или же к королю. – Как я понял, он находит эту затею занятной.
– Удивительно, почему его величество не спросит у самого герцога, сэр.
– Возможно, и спросит. – Уильямсон потер глаза: они у него покраснели от постоянного чтения. – Король не сомневается, что герцог его позабавит. Но не факт, что Бекингем расскажет его величеству правду.
Когда тем вечером я явился на аудиенцию к королю, меня проводили в апартаменты леди Каслмейн. Это был плохой знак. Главная фаворитка Карла II в девичестве носила фамилию Вильерс, приходилась кузиной герцогу Бекингему и, как и он сам, отличалась ненасытным аппетитом ко всякого рода интригам. Иногда двоюродные брат и сестра ссорились, иногда выступали союзниками.
В прошлом году, например, они вместе присоединились к группе, стремящейся сместить лорда Кларендона с поста лорд-канцлера. Когда известие о падении Кларендона дошло до леди Каслмейн, она от радости танцевала в вольере для певчих птиц в одной сорочке, не обращая ни на кого внимания. В настоящее время они с Бекингемом все еще были близкими друзьями, и меня отнюдь не радовало, что эта женщина доложит герцогу обо всем, что я скажу королю.
Апартаменты леди Каслмейн располагались в дальнем конце Собственной галереи. Это была длинная, роскошно обставленная анфилада комнат, идущая над воротами Гольбейна на запад, к парку. Был уже поздний час – господин Уильямсон сказал мне, что король выкроит для меня минуту после ужина. Я шел через Собственный сад к недавно построенной для ее светлости личной лестнице в углу. Вокруг меня в дворцовых окнах мерцали свечи, а дорогу тут и там освещали развешенные в саду фонари. Вечер выдался холодный, но сухой.
Оказавшись у входа на лестницу, я назвал свое имя, и охрана пропустила меня. Слуга повел меня по комнатам над воротами в расположенную за ними анфиладу. Расписные потолки, позолоченные карнизы и мебель были здесь такими же роскошными, как и в королевских апартаментах.
Слуга привел меня в аванзал, велел ждать, пока не вызовут, и шепнул что-то на ухо пажу. Паж прошел через внутреннюю дверь, и до меня донеслись музыка и смех.
Я остался в одиночестве. Через дверь постоянно ходили туда-сюда слуги, а иногда также леди и джентльмены. Время шло, отмечаемое боем часов и бурлением в моем пустом желудке.
Наконец появился какой-то мужчина и велел следовать за ним. К моему удивлению, он провел меня не в комнату, где был король, а через еще одну дверь и коридор в маленький кабинет. На стене висел гобелен, изображающий святого Себастьяна, пронзенного стрелами. Перед ним стояла молитвенная скамья. Я подумал, уж не использует ли леди Каслмейн эту комнату как часовню. Она обратилась в католичество несколько лет назад, что не прибавило этой даме популярности у стойких лондонских протестантов, которые и так не любили ее за распутство. Вторая дверь, расположенная напротив той, через которую мы вошли, была приоткрыта, и через щель доносились звуки пира.
Мой проводник приложил палец к губам.
– Ждите, сэр, – прошептал он. – За вами придут.
Комната была освещена только широкой полоской света, проникающего сквозь щель из соседнего помещения. Я сделал шаг вправо и стал смотреть через щель. Музыка стихла. Раздались мужские голоса и взрыв смеха.
– Вот мантия и две полоски на воротничке! – выкрикнул какой-то мужчина. – Жеребец, покажите нам!
– Позвольте, я помогу вам с мантией, сэр, – вступил другой голос, женский.
– Да, сэр, – сказал второй мужчина. – Небрежно одетый священнослужитель – кощунство в глазах Господа.
Потом снова послышался смех и шарканье ног. Я опять сменил положение, что позволило мне видеть смежную комнату: гостиную, меблированную во французском стиле, со множеством свечей, свет которых отражался на позолоте. В помещении было не менее дюжины мужчин и три женщины: кто-то сидел за столом, другие сгрудились у камина.
Одной из дам была леди Каслмейн. За эти годы я мельком видел ее несколько раз, но впервые так близко. Черные волосы, живые голубые глаза. Фаворитка короля стала более упитанной, что отнюдь не уменьшило привлекательности этой красивой, но весьма корыстолюбивой женщины.
Неожиданно раздался громкий радостный возглас.
– Тост! – выкрикнул кто-то. – Надо выпить за преподобного джентльмена!
– Клянусь, герцог, вы просто вылитый священник, – заметил другой мужчина. – Сцена много потеряла в вашем лице.
– Еще больше потеряла Церковь, – добавила леди Каслмейн, после чего снова последовал взрыв смеха. – Джордж, вы должны попросить короля сделать вас епископом. – Ее голос стал ласковым. – Вы ведь пойдете ему навстречу, сир, не так ли?
Я услышал тихий смех короля, потом он пробормотал что-то в ответ, но я не разобрал слов.
– Да, воистину, – с пафосом произнес Бекингем громким гнусавым голосом, очень похожим на голос доктора Оуэна. – Я говорю вам: все вы грешники и врата ада зияют перед вами.
В своем роде это было виртуозное исполнение. Герцог, в черном облачении священника, с двумя белыми полосками на воротничке, расхаживал по гостиной взад-вперед, с чувством декламируя импровизированную проповедь:
– Распутная женщина есть греховный соблазн, ее глаза – силки Сатаны, а ее плоть – капкан прегрешения. – Бекингем идеально копировал манеры доктора Оуэна, да и текст, который он произносил, был озорной пародией на вчерашнюю речь священника в Уоллингфорд-хаусе. – Я мог бы ознакомить присутствующих со всеми тридцатью тремя пунктами своей любимой проповеди, но для краткости ограничусь только тремя…
Тут раздались одобрительные возгласы зрителей.
– Еще! Еще! – кричали они и стучали бокалами по столу.
Бекингем продолжал разглагольствовать, не обращая на них внимания:
– А теперь я объясню подробно, что именно подразумеваю под распутной женщиной. Итак, я подразумеваю нечестивую плоть, которая прорывается сквозь границы скромности и устремляется через тернии целомудренности, дабы пастись на омерзительных пастбищах адюльтера и удовлетворять свой ненасытный аппетит омерзительным кормом прелюбодеяния…
– О сир! – воскликнула леди Каслмейн. – Не следует ли мне заткнуть уши, дабы моя скромность не пострадала?
Я сдвинулся на пару дюймов влево, чтобы лучше видеть эту даму. Ее светлость была не единственной пассией короля; мало того, она даже не являлась в настоящий момент его фавориткой, но, безусловно, ни с одной женщиной связь Карла II не продолжалась столь долго. И уж точно никто из любовниц короля не имел на него такого влияния. По слухам, причина этого крылась не только в женских прелестях леди Каслмейн, но и в силе ее характера.
– …В жилищах нечестивцев, – громогласно вещал меж тем Бекингем, срываясь на фальцет, – никто не хочет ничего слышать до тех пор, пока не насытит свои души запретными плодами и не посеет свое ядовитое семя среди колючек скверны…
Господин Уильямсон с особым подозрением относился к леди Каслмейн, хотя ни разу прямо и не говорил мне об этом. Он вообще чувствовал себя неловко, имея дело с женщинами. А уж в обществе фаворитки его величества тем более. Я подозревал, что патрон боялся скрытой власти этой дамы над королем и ее непредсказуемого нрава, в силу чего просто-напросто не мог ни понять, ни предугадать ее интриги. Леди Каслмейн постоянно вмешивалась в политику, а мой начальник был убежден, что представительницы слабого пола этого делать не должны.
– …Таким образом, вы никогда не будете удовлетворены, пока не пропитаетесь омерзительным маринадом развратной мерзости и не превратитесь в отвратительную свинью, годную лишь для развратного стада, которое пасет сам дьявол…
Ее отношения с королем были постоянным предметом обсуждения при дворе. Леди Каслмейн с самого начала правления Карла II была его любовницей и родила ему нескольких детей. Но говорили, что сейчас государь редко спит с ней. В самом деле, у него был целый сонм пассий, например, в данное время его величество был особенно увлечен актрисой по имени Мэри Дэвис. И тем не менее он продолжал осыпать богатствами леди Каслмейн и ее внебрачных отпрысков, не все из которых, по слухам, были от него. Король по-прежнему проводил много времени в ее апартаментах, отдыхал там со своими близкими друзьями. Он относился к леди Каслмейн почти так же, как некоторые мужчины относятся к своим женам, с которыми прожили долгие годы: скорее с непринужденной симпатией, чем со страстью.
