В минуту - усталости как не бывало. Люди хотя и вымокли до нитки, но не ждали, когда перестанет ливень, - с новым упорством двинулись вперед, туда, где сквозь поредевшие деревья уже блестело солнце.
Туркам этот ливень был очень некстати: их широкие шаровары намокли, отяжелели, мешали в ходьбе, а ружейные патроны, которые турки обычно насыпали в карманы, быстро промокли.
Выскочив на опушку леса, апшеронцы увидели, как по полю неуклюже, точно стреноженные, бежали из лесу неприятельские солдаты.
За лесом расстилалась обширная поляна, покрытая кустами терновника.
На холмах белели палатки турецкого лагеря, виднелись батареи.
Апшеронцы и суздальцы, сильно поредевшие в бою, рота за ротой высыпали из лесу на солнышко. Солдаты с удивлением глядели на раскинувшийся перед ними турецкий лагерь, над которым по небу кривой азиатской шашкой изогнулась великолепная радуга.
В это время из лесу выскочил на коне Суворов.
Мундир его был мокр, лицо посерело от усталости, но большие голубые глаза глядели весело и зорко.
Он сегодня ни на минуту не выходил из боя. Он поспевал всюду подбадривал измученных солдат, увлекал их вперед.
От пленных турок Суворов уже знал, что за лесом стоит вся сорокатысячная армия Абдул-Резака и главного янычарского аги. Он не предполагал, что турецкая армия так близко и что она встретит их в поле, перед Шумлой. Но Суворов был доволен, что Каменский не оказался впереди: он, конечно, пустился бы на все прусские "чудеса" - медлил бы ударить на врага, а враг тем временем укрылся бы под стенами крепости.
Ждать нечего. Нужно ударить, ошеломить!
Пусть русских впятеро меньше, но турки не знают, сколько у Суворова войск. И сколько еще может выйти из лесу.
Суворов заторопил пехоту. Сильно поредевшие апшеронцы, суздальцы и севцы строились в батальонные каре.
Из лесу, тарахтя и звеня, выкатились десять пушек капитана Базина
Турки увидали выстраивающегося неприятеля и уже открыли огонь. Ядра с треском разрывались в лесу - во все стороны летели щепы от дубов и ясеней.
– Ишь, со злости пошел лучину колоть! - смеялся Зыбин.- Ты где это был, парень? Мы уж тебя поминать хотели! - обернулся он к Башилову.
– Отстал, дяденька…
– Молодец - пробился! - похвалил его Огнев. Раздалась команда. Каре двинулись вперед, на турецкий лагерь. С флангов скакали казаки и гусары.
Решимость чаще выигрывает
сражение, нежели сила.
Ксенофонт
Абдул-Резак, сидя на своем арабском жеребце, глядел вниз, в лощину. Ему не нужна была зрительная труба - Абдул-Резак и без нее прекрасно видел быстрыми черными глазами.
Абдул-Резак смотрел и не верил.
Он был ошеломлен внезапным появлением русских у Козлуджи. Еще несколько часов тому назад все считали, что русские стоят где-то под Гирсовом, верст за полтораста от Козлуджи. Абдул-Резак и направлялся туда, чтобы отнять у неверных этот важный пункт, а они вдруг очутились здесь.
Но не только это озадачивало Абдул-Резака - русские войска сегодня вели бой не так, как обычно.
Европейцы боялись стремительных, следующих одна за другой, лихих атак турецкой конницы, которая с диким воем, точно ураган, налетала на врага. Застигнутые в открытом поле, неверные тотчас же сбивались в одну большую кучу, становились спиной к спине, словно овцы, приготовившиеся отбиваться от волков. А впереди себя обязательно выдвигали деревянные рогатки, чтобы головы неверных не так легко могла достать кривая турецкая шашка.
Но тут, у Козлуджи, было что-то другое. Абдул-Резак привык к тому, что неприятельская пехота стоит на месте громадным, неповоротливым четырехугольником.
А в этот раз русские разбросали свою пехоту по всему полю небольшими квадратами. Сегодня впереди пехоты почему-то не было рогаток, и русские не только старались отбивать турецкие атаки, но и сами быстро шли вперед.
Войска Абдул-Резака сражались как обычно - беспорядочной толпой. Они остервенело кидались на врага. Вперед, как всегда, лезли самые храбрые. Более малодушные напирали на них сзади, не давая передним останавливаться.
Абдул-Резак видел: слева русские отбивали все яростные атаки его спагов и янычар, но справа как будто бы дело шло лучше для турок - в нескольких местах эти плотно сбитые квадраты русской пехоты теряли свою правильную форму.
Абдул-Резак повеселел. Он поглаживал курчавую бороду, хотя его пальцы дрожали при этом: Абдул-Резака все-таки беспокоила неожиданность удара русских и полная неизвестность - сколько же еще укрылось их за этим густым лесом? Сможет ли он противостоять им со своими двадцатью пятью тысячами янычар и пятнадцатью тысячами спагов? Ведь у визиря в Шумле осталось не более тысячи человек. Если Абдул-Резак потерпит на этом поле поражение, русским будет открыта дорога на Балканы.
Абдул-Резак обернулся и сказал своему адъютанту, чтобы к левому крылу послали еще спагов на подмогу.
Через минуту из лагеря вниз, в лощину, помчались тысячи всадников.
Абдул-Резак смотрел, что будет дальше.
Но произошло совсем неожиданное: не успели спаги доскакать до русских, как вдруг на всем скаку круто повернули в сторону и, рассыпавшись по полю, кинулись назад, к Козлуджи.
Дело было в том, что весь левый край турок бежал назад, а за ним побежал и правый. И все сразу перемешалось. Малодушные, бывшие до этого в задних рядах, теперь бежали первыми. Они выбрасывали из карманов патроны, стреляли вверх, швыряли в сторону тяжелые длинные ружья, которые неудобно заряжать и из которых без упора трудно стрелять.
Задних же настигала и рубила русская кавалерия:
Абдул-Резак ясно видел яркие мундиры гусар и казаков.
– Сюбхан аллах! (Великий боже!) - воскликнул он. - Все погибло!
Абдул-Резак прекрасно знал своих воинов: если побежала хоть одна часть с поля, тотчас же ей следовали остальные. В атаке для турок не существовало никаких преград, но зато и в бегстве не было ничего, что бы их остановило. Страх летел быстрее ветра. И страх не просто быть убитым, а быть заколотым штыком: после того как Магомет запретил мусульманам есть свинину и приказал переколоть всех свиней, смерть от штыка считалась у турок позорной.
Абдул-Резак ударил своего бедуина плетью и бросился туда, где стоял толстый ага янычар.
– Останови этих трусов! - закричал он, указывая на бегущих.
– Я говорил тебе - будет плохо, пророк не за нас: когда мы выступали в поход, ветер дул нам в лицо! - ответил ага, поглядывая на столпившихся, тревожно перешептывавшихся между собою янычар.
– Их ружья длиннее наших ятаганов! Мы не хотим, чтоб нас закололи, как свиней! - кричали из толпы. Янычары жались поближе к палаткам, видимо собираясь тоже наутек.
Абдул-Резак круто повернул коня и поскакал к спагам. Но и тут никто не хотел слушать его. Спаги не слушали увещаний ни Абдул-Резака, ни своих начальников. Они навьючивали на лошадей свои и чужие вещи из брошенных палаток и только смотрели, успеют ли еще захватить что-нибудь или нет.
В лагере каждый уже думал только о себе самом. Если бы удалось остановить бегущих, весь страх мгновенно прошел бы и здесь.
Абдул-Резак помчался навстречу бегущим. Запыхавшиеся, красные, потные, они уже вбегали в лагерь, крича: "Вай! Хайди!" (Беда! Вон отсюда!) и вселяли страх и смятение в тех, кто еще кое-как держался.
Абдул-Резак вертелся на бедуине, размахивая выхваченной из ножен саблей, и кричал:
– Остановитесь, трусы! Стойте, презренные ишаки!
Но никто не останавливался. Только со всех сторон кричали ему со злостью и руганью:
– Встречай сам свою смерть!
– Ты на коне, а мы пешие!
– Ты спасешься, а мы погибнем!
– Накажи меня аллах, чтобы я вас покинул! - исступленно кричал Абдул-Резак.- Если хотите, и я с вами буду драться пешим…
Но его слова заглушил визг шлепнувшегося неподалеку ядра: русские пушки уже били по лагерю. Это еще больше усилило смятение.
Весь лагерь охватил ужас. Артиллеристы рубили постромки, собираясь удирать. Янычары кидались к спагам, стараясь как-либо уцепиться за стремя. Спаги били их плетьми, рубили шашками. Пешие стреляли в верховых, чтобы завладеть конем. Какой-то янычар выстрелил даже в самого Абдул-Резака, но промахнулся.
Все окончательно потеряли рассудок.
Абдул-Резак метался по лагерю на коне, кричал охрипшим от отчаяния голосом:
– Дур! Дур! (Стой! Стой!)
Но все его старания были тщетны: турецкая армия бежала врассыпную, куда кто мог.
Букарест изнывал в полуденной истоме. Было безветренно. Стояла удушливая жара.
Пыльные узенькие улочки опустели; даже свиньи, и те забились куда-то в тень.
По бревенчатой мостовой не дребезжала ни одна каруца. Умолкли всегдашние шумливые ферарави и скаумеле [29], притихли, обезлюдели веселые, оживленные ханы [30]. Все обыватели попрятались в дома - забирались в просторные прохладные сени и пили дульчец (Дульчец - холодная вода с вареньем), особенно приятный в такую жару. Только в полутемных сенях и можно было найти спасение от зноя.
