Отчего-то ужасно волнуясь, Ника осторожно переступил порог и огляделся. Олега нигде не было.
— Где же… Олег? — выговорил магистр, задыхаясь.
Сивуха пристально смотрел на него:
— Пойдемте…
Он по-прежнему говорил шепотом, медленно и как-то странно задумчиво.
Николас вышел на середину просторного помещения, огляделся и задрожал: Олег лежал на полу, возле стола — там же, где упал от толчка в грудь. Красное кимоно разметалось по полу, и показалось, будто мальчик лежит в огромной луже крови.
Вскрикнув, Фандорин подбежал к лежащему. Нет, крови не было, но открытые глаза преступника смотрели в потолок взглядом пустым и безжизненным.
— Мертв, — шепнул Николасу на ухо депутат. — Я ему голову приподнял, а она, как на нитке. Перелом шейных позвонков. Это вы его толкнули. А он о край стола ударился. Вот этим местом.
Жесткий палец Аркадия Сергеевича ткнул Нику пониже затылка.
Только сейчас Фандорин заметил, что глаза у Сивухи такие же мертвые, как у лежащего. Будто смотрят и не видят.
— Я не хотел его убивать! — пробормотал магистр. — Это он хотел меня… Видите, меч лежит! А вон там, на столе таблетка. Это яд! И доктор — видите? — показал он на тело Зиц-Коровина. — Убит выстрелом из шприца!
Тяжелая рука Аркадия Сергеевича легла ему на плечо.
— Тсс! Не надо кричать. Нехорошо, — с укором сказал депутат. — Я знаю, что вы не хотели его убить. Просто вы толкнули моего мальчика слишком сильно. Много ли ему надо? У него такие хрупкие косточки. Как у ребенка.
Сивуха перевел взгляд на мертвеца.
— Смотрите, какой он красивый. Какие у него тонкие черты лица, какие золотые волосы. Правда, он похож на ангела? — Он неожиданно хихикнул. — Я вам сейчас смешную историю расскажу. Это Олежек придумал вас нанять. Но на одни деньги, говорит, этот интеллигентик не клюнет. Тут нужен магнит попритягательней. Давай, говорит, пап, ему нимфетку эту подсунем. Жалость — вот на что мы его подцепим. Саша Морозова сначала ни в какую не соглашалась. Тогда Олежек к ней в виде ангела явился. Наутро звонит она мне, согласна, говорит. Видение мне было. Явился златовласый ангел, разрешил.
Тихий восхищенный смех перешел во всхлип, депутат шмыгнул носом, а Ника вспомнил, как Саша, увидев Олега в коридоре, сказала: «на ангела похож».
— Отлетел мой ангел-хранитель. Навсегда… Аркадий Сергеевич беззвучно заплакал. То есть слезы-то текли, но лицо в плаче участвовать будто отказывалось, оставалось совершенно неподвижным. Да и голос не дрожал.
— Да, вот еще что, — перешел Сивуха на деловой тон. — Я там на столе чек положил. На шестьдесят тысяч евро. На имя Александры Филипповны Морозовой. Она эти деньги честно заработала. Отдайте ей. И простите вы ее Бога ради, а то она ведь с ума сойдет. Это она всё из-за брата. Ничего не поделаешь — цельный человек. Если кого полюбит, ни перед чем не остановится. Вроде нас с Олегом… Ну, что еще? — Он как бы задумался, но смотрел по-прежнему не на собеседника, а на мертвого сына. — Вам я ничего не должен, потому что ни одно из поручений до конца вы не выполнили. Разве что… — Он взял со стола синюю папку. — Держите. На — память об этой веселой истории. Мне больше не нужно. Из-за этой проклятой пачки бумаги я потерял сына… Пить хочется.
Он повернулся и неуклюже, словно вслепую, пошел мимо столов. Задел плечом стеллаж, с него на пол посыпались книги.
Аркадий Сергеевич присел на корточки, аккуратно подобрал их, положил на стол. А одну — старую, растрепанную — как взял, так и застыл с нею в руках.
— «ФОКУСНИК-МАНИПУЛЯТОР. Занимательное пособие для маленьких волшебников». Это я ему купил, когда он семилетним курс лечения в больнице проходил. Тогда медицина еще вся бесплатная была. В Филатовской он лежал. Крошечный такой лягушоночек. Очень он этой книжкой увлекся. Фокусы мне показывал. Как из синего раствора сделать желтый. Как вынуть из уха орешек. Мой маленький фокусник-манипулятор…
Сивуха издал странный звук. Сначала показалось — рыдание, но нет, это был просто взрыв судорожного кашля.
Чтобы смочить горло, взял початую бутылку минералки, поднес к губам, но прежде, чем отпить, сунул в рот лежавшую на столе таблетку.
— Стойте!!! — выкрикнул Ника.
Но на горле Аркадия Сергеевича уже дернулся кадык.
— Вы что наделали!? — прохрипел Фандорин — куда-то вдруг подевался голос. — Суйте кулак в горло, вас вырвет!
Депутат пожал плечами.
— Странно. Вы говорили, яд моментального действия, а я ничего не чувствую. Ноги вот только…
Чуть покачнувшись, он подошел к дивану, где полулежало тело Марка Донатовича. Сел рядом, запрокинул голову назад. Губы медленно раздвинулись в спокойной улыбке.
Домой Николас попал только утром. Всю ночь давал показания и разъяснения, а потом еще навещал Валентину, у которой и в самом деле обнаружилось тяжелое сотрясение мозга — хорошо хоть костей не переломала.
По дороге на Солянку еще заехал на Главпочтамт, дождался открытия и отправил с курьерской службой запечатанный конверт Саше Морозовой. Внутри только чек на шестьдесят тысяч — ни письма, ни даже приписки. Пусть получит то, что хотела, а в остальном, как говорится, Бог простит.
С отправкой чека, конечно, можно было и подождать, но больно уж не хотелось возвращаться в дом, который перестал быть домом. Жене Николас позвонил еще вечером, из милиции. Ничего рассказывать не стал, лишь коротко и сухо сообщил, что у них с Валей срочная работа, ночевать он не приедет.
Все разговоры и объяснения потом, думал он, идя по залитому солнцем двору. Сначала выспаться.
Алтын наверняка уже уехала в редакцию, но подниматься в квартиру он все равно не стал. Она стала чужой, там не уснешь.
Поэтому вошел в соседний подъезд, где офис. Можно отлично устроиться на диване в приемной. Вали нет, никто не разбудит.
Первым делом он опустил жалюзи, чтоб не мешало солнце. Посмотрел на синюю папку, полученную от Аркадия Сергеевича. Надо бы прочесть, чем там у Порфирия Петровича закончилось расследование. Нет, потом. Когда на душе станет полегче, поспокойнее.
Рукопись пока решил запереть в стол.
В кабинете шторы были раздвинуты. Странно, он не помнил, как это сделал.
Положив папку в ящик, Фандорин хотел выйти и вдруг увидел, что у окна, в кресле, спит Алтын.
Жена у Ники и так была вполне миниатюрная, когда же вот так сворачивалась калачиком, то вообще казалась какой-то Дюймовочкой.
Он замер, боясь пошевелиться. Осторожно попятился к двери, и тут, конечно же, скрипнула подлая паркетина.
Алтын проснулась сразу. Из кресла выпрыгнула легко, будто и вовсе не спала. Подлетела к мужу и яростно схватила его за лацканы, для чего ей пришлось подняться на цыпочки.
— Что случилось?! — закричала она. — Почему у тебя молчал телефон! Я всю ночь… — Она задохнулась. — Я же почувствовала! По голосу! Ты снова влип в плохую историю, да? Ты в опасности? Тебя надо спасать? Чтоб она провалилась, эта твоя «Страна Советов»! Неужели нельзя найти себе какое-нибудь нормальное занятие? Да говори же ты, не молчи! Почему ты мне в глаза не смотришь?
Значит, выспаться не удастся, понял Фандорин.
Он мягко высвободился и усталым голосом сказал:
— Зачем ты столько говоришь? И всё про ерунду. Не нужно. Скажи просто: «Случилось страшное несчастье. Я полюбила другого. И не знаю, как быть». Я тебе помогу. Будем как-то выкарабкиваться из этой ситуации вместе. Не теряя человеческого облика. Ну что теперь поделаешь? Полюбила так полюбила. Научусь жить один.
Ее взгляд — вот что было красноречивее любых уверений и оправданий. В глазах Алтын отразилось такое наивное, такое неподдельное изумление, сыграть которое невозможно. Да и не отличалась она никогда актерскими талантами.
— Ты про что это, Ника? — озадаченно спросила жена. — Какого еще «другого»?
— Такого! Пианиста твоего, — пролепетал он. — Я же видел, как ты на него смотрела…
И понял, что это прозвучало полной ахинеей. Поправился:
— Не в том дело. Я почувствовал. Сердцем почувствовал. Ты, может быть, еще сама не разобралась, но мне-то видно. Конечно, он красив, он гений, он открыл для тебя новый мир… Тут он заткнулся, потому что Алтын коротким, точным ударом врезала ему под ложечку, и у Николаса перехватило дыхание.
— Ты что несешь!!! — завопила свирепая татарская женщина и вдобавок еще лягнула его по лодыжке ногой (слава Богу, необутой). — Англичанин хренов! Урод! Бестолочь!
И произнесла еще много всяких слов, в том числе совершенно нецензурных.
Все они, даже самые обидные, показались магистру истории райской музыкой, почище пресловутой «Фантазии фа-минор».
А в конце Алтын разревелась и, горько всхлипывая, сказала уже без ругани:
— Какой же ты дурак, Фандорин… Я люблю не Славу, а его пальцы, его талант. Талант — единственное, что в нем есть. Больше любить его не за что. То есть, может, и есть, но это мне по барабану. Любить я умею только тебя. Потому что ты один, и никого лучше тебя на свете нет. Во всяком случае, для меня.
