— Не от чего, а от кого — от моего отца.
— От вашего отца? Да вовсе нет. Ведь он хочет вам счастья. Он, бедняга, вас любит!
— Хорошо… Значит, препятствие исходит от кого-то, кто меня не любит, так?
— Конечно, — вскричал Матьё, настороженно следя своими косыми глазами за сменой чувств на лице Бернара, — конечно! Знаете, бывают иногда люди, делающие вид, что вас любят; они тут и там говорят «Мой дорогой Бернар», а на самом деле вас обманывают.
— Ну, так кто же все-таки препятствует моему браку, любезный Матьё? Кто именно? Скажи!
— Да, я вам скажу, а вы схватите меня за горло и задушите.
— Нет, нет, даю слово, клянусь!
— И все же, — сказал Матьё, — позвольте, я от вас отойду пока чуть подальше.
И он отступил на два шага.
Потом, чувствуя себя на этом расстоянии в чуть большей безопасности, он сказал:
— Так вот, неужели вы не видите, что это препятствие исходит от мадемуазель Катрин?
Бернар покрылся мертвенной бледностью, но не пошевельнулся.
— От Катрин? — переспросил он. — Ты тут говорил, что кто-то меня не любит. Так ты утверждаешь, что меня не любит Катрин?
— Я утверждаю, — заявил Матьё, осмелев при виде напускного спокойствия Бернара, — что некоторые девушки, особенно если они отведали парижской жизни, предпочтут быть любовницей богатого молодого человека в столице, чем стать женой бедного молодого человека в деревне.
— Не говоришь же ты о Катрин и о Парижанине, надеюсь?
— О! — ответил Матьё. — Как знать!
— Ах ты мерзавец! — крикнул Бернар, одним прыжком настигая Матьё и схватив его обеими руками за горло.
— Ну, что я говорил?.. — задыхался Матьё, пытаясь вырваться из этого железного объятия. — Вы меня совсем задушите, господин Бернар!.. Черт возьми, я больше ничего вам не скажу.
Бернар хотел все узнать. Пригубивший горькую чашу ревности допивает ее до дна.
Поэтому он отпустил Матьё и его руки бессильно повисли.
— Матьё, — сказал он, — я прошу прощения, продолжай, говори. Но если ты врешь…
И кулаки его сжались, мышцы рук напряглись.
— Что ж, если я вру, — ответил Матьё, — то вы еще успеете разозлиться, но вы начали с того, что рассердились, и я замолкаю.
— Да нет, я не прав, — взял себя в руки Бернар, силясь придать лицу спокойное выражение, в то время как змеи ревности терзали его сердце.
— Ну вот, теперь вы вроде здраво рассуждаете, — заметил Матьё.
— Да, да.
— Но все равно… — тянул бродяга.
— Что все равно?
— Да я хочу, чтобы вы все сами увидели, чтобы, так сказать, сами потрогали руками. Ведь вы из того же теста, что и святой Фома…
— Да, — согласился Бернар, — ты прав, покажи мне то, о чем ты говоришь.
— Я и сам хочу это сделать.
— Ты хочешь?
— Но при одном условии…
— При каком?
— Вы мне дадите слово, что досмотрите все до конца.
— До конца — даю слово. Но как же я узнаю, что уже увидел все целиком?
— Черт побери! Да когда вы увидите мадемуазель Катрин и господина Шолле у Принцева источника!
— Катрин и господин Шолле у Принцева источника?!
— Да.
— И когда я это увижу?
— Сейчас восемь часов… Восемь и сколько? Посмотрите на ваших часах, господин Бернар.
Бернар вытащил часы рукой, которая снова обрела твердость — так атлет ощущает прилив сил с приближением борьбы.
— Восемь часов сорок пять минут, — сказал он.
— Через четверть часа, — уточнил Матьё. — Недолго осталось ждать, не так ли?
— Значит, ровно в девять? — спросил Бернар, проведя рукой по вспотевшему лбу.
— Да, в девять.
— Катрин и Парижанин у Принцева источника! — пробормотал Бернар, все еще окончательно не поверив этому, несмотря на убежденный тон Матьё. — Но что они там будут делать?
— Откуда мне знать? — отвечал Матьё, не упуская ни одного слова, ни одного жеста Бернара и угадывая каждое его душевное движение. — Наверное, встречаются для того, чтобы устроить свой отъезд.
— Свой отъезд?! — повторил Бернар, сжимая голову руками: казалось, он сходит с ума.
— Да, — продолжал Матьё, — сегодня вечером в Виллер-Котре Парижанин спешно занимал деньги.
— Деньги?
— Да, у кого только мог.
— Матьё, — прошептал Бернар, — ты заставляешь меня страдать… Если это только для того, чтобы надо мной посмеяться, то берегись!
— Тише! — окликнул его Матьё.
— Кто-то скачет на лошади, — произнес, прислушиваясь, Бернар.
Матьё дернул Бернара за рукав, указывая другой рукой в сторону, откуда слышался стук копыт:
— Смотрите!
И Бернар увидел, как в полумраке за деревьями мелькает всадник, в котором он узнал ненавистного соперника.
Ни секунды не раздумывая, он резко бросился вперед и спрятался за ближайшим деревом.
Всадник остановился шагах в пятидесяти от кабачка мамаши Теллье, огляделся вокруг и, не видя ничего, что внушало бы тревогу, спрыгнул с лошади, привязав ее затем к дереву, после чего, бросив еще один внимательный взгляд в темноту, направился к дому.
— Вот он, — прошептал Бернар. — Он приехал!
И он хотел броситься тут же навстречу Луи Шолле, но его удержал Матьё:
— Потише! Если он вас сейчас заметит, вы уже ничего не увидите.
— А! Да, да, ты прав.
И Бернар обогнул дерево в поисках местечка потемнее. Тем временем Матьё проскользнул под изгородью подобно змею, роль которого он так успешно выполнял.
Парижанин подошел поближе и оказался в круге света, отбрасываемого свечами, которые оставались на столах, хотя посетители мало-помалу разошлись.
Кабачок, казалось, был совершенно пуст, и Луи Шолле мог решить, что кроме него, здесь никого нет.
— Ей-Богу, — сказал он, оглядывая все вокруг, — по-моему, это кабачок мамаши Теллье, но, черт меня побери, если я знаю, где этот Принцев источник!
Бернар находился так близко от него, что слышал каждое слово.
— Принцев источник! — тихо повторил он.
И он посмотрел вокруг в поисках Матьё.
Но Матьё исчез из поля его зрения: он пролезал под изгородью.
— Эй, мамаша Теллье! — крикнул Луи Шолле. — Мамаша Теллье!
На его зов вышла девушка, помогавшая мамаше Теллье обслуживать посетителей (как мы говорили, ее звали Бабетта).
— Вы звали мамашу Теллье, господин Шолле? — спросила она.
— Да, милая моя, — ответил он.
— А ее нет!
— Так где же она?
— Она пошла в Новый дом, что на дороге в Суасон, к Ватренам.
— Черт! — воскликнул молодой человек, — лишь бы она не столкнулась с Катрин, не помешала бы ей прийти!
— С Катрин! Не помешала бы ей прийти! — взволнованно прошептал Бернар, не упустивший ни одного слова Парижанина.
— Хотя, — продолжал Парижанин, — может статься, все сложится удачно.
И он обратился к Бабетте:
— Поди сюда, милая моя.
— Чем могу служить, сударь?
— Может быть, ты мне поможешь найти то место, которое я ищу.
— Говорите, сударь.
— Принцев источник далеко отсюда?
— О нет, сударь! — ответила девушка. — Это вон там, всего в ста шагах отсюда, самое большее.
— В ста шагах?
Девушка показала рукой на дуб, стоявший напротив кабачка.
— Если встанете у этого дуба, вы его увидите.
— Ну так покажи мне его, милая моя.
Бабетта поднялась вместе с Парижанином на пригорок, где возвышался великолепный дуб, современник Франциска I; за время существования этого дуба вокруг него сменилось уже двенадцать поколений деревьев.
— Смотрите вон туда, где вода поблескивает серебром при свете луны, — это и есть Принцев источник.
— Спасибо, милая моя, — поблагодарил молодой человек.
— Не за что.
— Нет, есть за что, вот тебе и доказательство — плата за труд.
Счастье сделало Луи Шолле щедрым, он вынул туго набитый деньгами кошелек и стал искать в нем подходящую монету.
Но тяжелый кошелек выпал у него из рук, и часть содержимого высыпалась на землю.
— Ну вот, — сказал Шолле, — я уронил кошелек.
— Ой, подождите, я сбегаю за свечой, ни к чему сеять деньги, господин Шолле, они все равно не взойдут!
— О! — пробормотал Бернар, вздрогнув от звука упавшего кошелька. — Значит, Матьё был прав…
Вернувшаяся со свечой Бабетта низко опустила ее, осветив около сотни золотых монет, рассыпавшихся по песку; сквозь ячейки сетчатого длинного кошелька поблескивала вдвое бо́льшая сумма.
Шолле опустился на одно колено и стал собирать золото.
Если бы он не был так поглощен своим занятием, то заметил бы Матьё, высунувшегося из-за изгороди и жадно следящего за ним.
— О, вот и золото! — прошептал бродяга. — Подумать только, у одних его так много, тогда как у других…
