— Переодевайся, Стефан, — велел он.
Смущенный и взволнованный ученик повернулся к Джиллу, ища совета. Тот предпринял бесплодную попытку взять ситуацию под контроль и покровительственно махнул суфлеру рукой.
— Не нужно ждать мальчика, — нервно произнес он. — Я сам провожу его.
— Переодевайся, — тихо повторил Николас.
После долгой паузы Джилл кивнул Стефану, и тот стащил с себя парик и платье. Николас открыл дверь и сделал шаг в сторону. Актер понял, что означал этот жест. Не оглядываясь, он быстро вышел из комнаты, где только что разбились его надежды. Барнаби проиграл еще одну битву.
Воскресное утро Лоуренс встретил, как обычно, в приходской церкви святого Леонарда в Шордиче вместе с женой, детьми, учениками и слугами. Он с жаром пел, горячо молился и отстоял всю службу. Внешне он казался довольным жизнью благочестивым семьянином, и никто из прихожан, теснившихся вокруг на скамьях, не догадывался, что полноватая дама, его жена, подозревает мужа в измене.
Угроза со стороны Армады укрепила протестантскую церковь и позволила ей распространить свое влияние даже на нерадивых членов паствы. В страхе перед вторжением врага англичане торопились на утрени и вечерни, чтобы помолиться об избавлении от гишпанцев, а победу Англии прославляли с каждой кафедры страны перед толпой благодарных граждан. Летом и осенью тысяча пятьсот восемьдесят восьмого года церковным старостам в городах и деревнях стало некого корить за редкие посещения церкви. Эпидемия страха перед Армадой и Римом пополнила ряды протестантов и изгнала тоску по славным временам, когда процветала старая религия.
Но Лоуренс Фаэторн и до того уделял много внимания духовной пище. Он достаточно пожил на этом свете, чтобы помнить католические ритуалы, восстановленные во время правления Марии, и радовался, когда после вступления на престол Елизаветы Англия вернулась к протестантизму. Лоуренс был очарован «Книгой общей молитвы»[21] и наслаждался прекрасным языком, которым она была написана. В церковных ритуалах чувствовалась некая театральность, привлекавшая Фаэторна, и он всегда был готов поучиться чему-нибудь у священника, который распространял актерское мастерство на кафедру проповедника.
Когда в конце службы Фаэторн еще раз опустился на колени, то не стал закрывать глаза во время молитвы. Он не сводил взгляда с алтаря, и его губы расплылись в блаженной улыбке. Марджери Фаэторн искоса посмотрела на мужа и подумала, что, возможно, он встал на путь исправления — такое сияние исходило от его лица. Однако Фаэторна переполняла вовсе не радость христианина. Его загипнотизировал цвет напрестольной пелены — благородный синий оттенок с золотым шитьем. Точь-в-точь как корсет платья, в котором леди Розамунда Варли пришла в «Куртину».
Николас Брейсвелл сразу же поделился хорошей новостью с Сэмюелем Раффом. Он сообщил, что Барнаби Джилл изменил свое мнение об актере, умолчав, однако, почему именно. Рафф так обрадовался, что чуть не задушил суфлера в объятиях.
— Просто бальзам на сердце, Ник! Должно быть, ты обладаешь даром убеждения!
— Неоспоримые доводы и искусство слова сделали свое дело.
— Мне нужно поговорить с Джиллом?
— Не стоит, — поспешно ответил Николас. — Оставьте разногласия в прошлом, Сэм. Уверен, Джилл не захочет возвращаться к этому вопросу.
Они пришли в «Голову королевы» на утреннюю репетицию и стояли сейчас перед гримерной. Разговор друзей прервал громкий голос:
— Николас, родное сердце!
— Доброе утро, Фаэторн.
— Доброе утро, сэр, — пробормотал Рафф, отойдя на пару шагов.
Лоуренс одарил Раффа дружелюбной улыбкой, а потом обратился к Николасу, и суфлер сразу догадался, о чем пойдет речь.
— Хочешь, чтобы я доставил письмо?
— Безотлагательно, Ник.
— Нельзя ли поручить это Джорджу Дарту?
— О нет! — вскричал Фаэторн. — Не хочу оскорбить получательницу, отправив такого жалкого посыльного. Это работа для настоящего мужчины, а не для безусого юнца с беличьей мордой вместо лица. — Фаэторн вытащил из дублета письмо и запечатлел на конверте долгий поцелуй, прежде чем вручить его Николасу. — Отдай лично в руки. И дождись ответа.
— Хорошо.
Хихикнув, он игриво стукнул Николаса по спине и направился в гримерную, чтобы поделиться своей радостью с остальными актерами.
Сэмюель Рафф снова подошел к Николасу, подняв брови.
— Правильно ли я понял, о какой даме идет речь?
— Да, Сэм.
— А мистер Фаэторн знает о ее репутации?
— Скандальные поступки привлекают Лоуренса.
— Ну, возможно, он не находил бы леди Розамунду Варли столь очаровательной, если бы знал столько же, сколько знаю я. Леди Варли весьма неразборчива в связях. — Рафф понизил голос. — А известно ли мистеру Фаэторну, что она некогда была любовницей графа Банбери?
Чипсайд был самым большим и шумным из лондонских рынков. Сотни крестьян стояли здесь плечом к плечу за прилавками, предлагали товары, лежащие в корзинках, или просто совали их под нос покупателям. Рынок, открывавшийся рано утром с ударом колокола, представлял собой бурлящую массу человеческих тел в котле из шума и вони. Самую лучшую птицу и молоко продавали на Лиденхолл-стрит, а те, кто искал рыбу, отправлялись на Фиш-стрит или на набережную. Но именно на Чипсайд можно было приобрести все сразу, потолкавшись среди многочисленных покупателей и продавцов.
Проходя сквозь бесконечные торговые ряды, Николас Брейсвелл думал о своем. Он неловко чувствовал себя в роли посредника между Лоуренсом Фаэторном и его новой возлюбленной. Во-первых, он симпатизировал миссис Фаэторн, во-вторых, добавился новый штрих, вызывавший беспокойство. Если леди Розамунда состояла в интимной связи с лордом Банбери, то вполне возможно, что Банбери использует роковую красавицу, чтобы нанести удар по труппе соперника.
Николас шел в сторону собора святого Павла. Удар молнии лишил здание колокольни[22], но оно все равно величественно возвышалось над горизонтом. У ограды вокруг стен теснились домики и лавки, а целая армия преступников обчищала карманы горожан как в самом соборе, так и на площади рядом с ним. Даже будучи погруженным в свои мысли, Николас внимательно следил, чтобы рядом не терлись подозрительные личности.
К тому моменту, как Николас очутился у Ладгейт, ему уже окончательно расхотелось участвовать в любовной интриге, которая может навредить всей труппе. Завидев постоялый двор «Белль Совидж», Николас ощутил внутренний трепет. Это место сыграло особую роль в его судьбе: именно здесь, во время веселого представления, которое давала труппа королевы, он впервые почувствовал влечение к таинственной театральной жизни. Холодный апрельский день определил будущее Николаса и направил его к «Уэстфилдским комедиантам». Несмотря на все трудности, Николас искренне любил свою труппу и был готов защищать ее от любой угрозы. Задумчиво глядя на здание постоялого двора, Николас принял решение. В интересах труппы необходимо спасти Лоуренса Фаэторна от последствий набирающей силу страсти.
Добравшись до огромного роскошного особняка четы Варли, Николас передал письмо горничной и узнал от нее, что госпожи нет дома. Николас обрадовался, что не придется доставлять ответ.
Повернув обратно в сторону Сити, Николас снова задумался о своих поисках. Уилл Фаулер перед смертью просил его найти убийцу. Не проходило и дня, чтобы Николас мысленно не повторял слова клятвы. Он обязательно отыщет Рыжебородого.
Николас шел по Флит-стрит, когда вдруг ему в голову пришла мысль, от которой он замер как вкопанный. Избитая девушка в «Надежде и якоре» говорила о свежих ранах на спине клиента, и Николас думал, что Рыжебородого привязали к телеге и протащили по улицам, а потом высекли за какое-то преступление. Но сейчас он вдруг понял, что Рыжебородый мог получить шрамы и иным образом.
Быстрым шагом он двинулся в сторону Брайдвелла. Это огромное несуразное здание из красного кирпича, опоясанное тремя дворами, Генрих Восьмой построил для себя. Здесь жили члены королевской фамилии и останавливались почетные гости из других стран. Через восемь лет дворец отдали французскому посланнику, а со времен Эдуарда здесь обитал народ попроще. Брайдвелл стал исправительной тюрьмой и больницей.
В бывшем королевском дворце поселились сироты, бродяги, мелкие преступники и проститутки. Режим здесь был очень строгим, и когда Николас добрался до места, то имел возможность воочию убедиться в этом. Сюда только что доставили толпу бродяг, и церковные служители прилюдно пороли их. Взрослым — дюжина ударов плетьми, детям — полдюжины. Голые по пояс бродяги визжали и выли от боли, пока их наказывали.
Несколько зевак пришли насладиться зрелищем чужих страданий, но Николас предпочел отвернуться. Ему не доставляло удовольствия смотреть, как плети рассекают кожу, а из ран брызжет кровь. Во время службы на корабле Николасу часто приходилось видеть, как пороли провинившихся, и от жестокости наказания у него всегда сосало под ложечкой.
