Графиня Софья Александровна Бобринская осторожно вошла в гостиную. Но ее осторожность была ненужной, и это она прекрасно знала. Граф, Алексей Алексеевич Бобринский, был по своему обыкновению в отъезде, занятый сахарозаводческими делами, дети в поместье, прислугу она всю отпустила.
Она подошла к высокому венецианскому зеркалу в гостиной. Провела рукой по распущенным волосам. Покачала головой. Она прекрасно понимала всю пагубность своей связи с блестящим кавалергардом Жоржем Дантесом-Геккерном, приемным сыном голландского посланника, через которого они и познакомились. Геккерна она знала и раньше через многие его родственные связи с петербургским светом. Знала и о том, что Геккерн, голландец, по каким-то неведомым причинам перешел из протестантизма в католичество. Говорили, что к этому шагу его склонил кардинал де Роган, его личный друг и друг его семьи. И слышала о той смутной и непонятной истории с бриллиантовым колье, в которую оказался замешан Роган. Рассказывали и о тех усилиях, которые предпринимались его друзьями для освобождения Рогана из Бастилии. И то, что несмотря на это, Геккерн очень близок к королевскому дому Нидерландов. Но вот два года тому назад он приехал в Петербург не один, а с Жоржем, белокурым красавцем, вскружившим голову многим дамам петербургского света. Жорж приехал с такими письмами, с такими рекомендациями, что сразу же попал в самые высшие петербургские круги. Его судьбой стала интересоваться сама императрица. Да, императрица… Софья Александровна была ее самой ближайшей подругой и наперстницей. А как же, супруга самого Бобринского!
Боже, что это за кошмар, когда она идет рядом с мужем, внуком императрицы Екатерины, и вся внутренне содрогается, думая, что вдруг среди этой великосветской толпы кто-нибудь прознал про ее тайну. Она видит Жоржа и каких усилий ей стоит выглядеть равнодушной, она слышит сплетни о нем и его увлечениях, спокойная, холодная, с бушующим внутри огнем. И ее беседы с мужем, таким старым и верным другом! Он рассказывает ей, что говорят его приятели, и среди них его любимец Пушкин, о похождениях кавалергардов. Она говорит: «Фу, какая гадость!», услышав о женщинах Дантеса. Жорж говорит ей, что эти сплетни он поддерживает, заводя легкие флирты, чтобы никому не могло придти в голову, что истина лежит совсем в другом месте. «Как глуп этот свет, — думает она, — как легко опорочить женщину!», имея в виду бедную Наталью Николаевну, распухшую от водянки перед очередными родами. Она знает, что Жорж очень зол на Пушкина. Она слышала, что Пушкин распускает о Жорже ужасные, ужасные слухи, что в этих слухах фигурируют непотребные девки, содомский грех и тому подобное. И еще хвастает, что он первым узнал в борделе пикантные подробности отношений Жоржа и барона и сообщил их обществу. Она не может понять, отчего Пушкин так ненавидит Жоржа. Ее муж обожает Пушкина, но тоже не может понять причины этой ненависти. Упоминание о страсти Дантеса к Наталье Николаевне приводит его в состояние гомерического смеха: «Ну, душенька, — говорит он, — вы все ослепли, что ли? Тут другие бабы мутят воду и эту дурочку используют. Мало того, что она вечно беременна, она еще и близорука. Да к тому же и не разбирается во всех этих хитросплетениях вокруг себя. Это Пушкин все на лету схватывает, но и у него недостаток — африканская страсть. Его прадед, Ганнибал, из ревности свою супругу изничтожил, и этого хотят до того же довести. А Натали ничего ж не соображает!»
Софи очень, очень осторожна. И Жорж тоже. Но как он хочет ребенка от нее! Он как-то сказал ей, прося блюсти тайну, что он королевских кровей, что он незаконнорожденный ребенок сестры Геккерна и нидерландского короля. От того-то, прибавил он, Геккерн столь ласков со мной. Мы с ним одной крови.
Софи боится, но все эти тайны приятно щекочут ее самолюбие. У нее хватает ума держать их при себе. Она вспоминает Идалию Полетику и качает головой. Вот женщина, которая делает свои альковные дела достоянием всего света! Только носится по городу и рассказывает о себе и правду, и небылицы. И все так сплетается в ее рассказах, что и понять ничего нельзя! И Пушкин ее любовник, и Дантес, и вообще все, кому не лень! И Дантес с Пушкиным из-за нее схлестнулись! А Жорж только смеется. Чем больше болтают, тем лучше. Бедный барон, ведь он очень древнего рода, близок к королю, и, если Жорж говорит правду, то дядя ему, и выслушивать от всяких «доброхотов» гадости! Нет, положительно, Пушкин несносен. Сам-то каков, из борделей не вылезает, распутничает в своем Михайловском, весь Петербург об этом знает, сам рассказывает.
Дантес открывает глаза. Он безмерно устал. Устал от всего, что смерчем вьется вокруг него. Он сделал очень многое. Императрица к нему благосклонна. Общество тоже. А император явно насторожен. И ждет лишь случая, чтобы избавиться от него. И Пушкин неспроста шебуршится. Дантес знает, что Пушкин был вызван из ссылки в какую-то жуткую русскую деревню, где он предавался разврату с деревенскими девками, и имел аудиенцию у императора. Ходят слухи, что император его обласкал и стал его личным цензором. Есть один ход, чтобы императору связать руки, хотя бы временно, и обуздать этого безумца Пушкина. Это Катрин, которая влюблена в него до неприличия. Но тут Софи. И, кажется, она уже ждет ребенка. Надо поторопиться. Бумаги, бумаги императрицы должны быть вывезены из России и быть в надежных руках! Корона России, корона Германии! Какие перспективы! Объединение России со всей Европой! Единое мощное государство, самое мощное в мире! Как он рассчитывал, что хотя бы часть этих бумаг находится у Бобринских! Но нет, ничего! И, ужас, буквально на днях ему стало известно, что этих бумаг вот уже что-то около семи лет нет ни в Москве, ни в Петербурге. Это трагедия! Необходимо точно знать, где они! В это замешан Пушкин, император привлек его к своим секретам! Нессельроде намекнул, что Пушкину многое известно. Его люди отследили все поездки Пушкина и, кажется, напали на след. Но до поры до времени все это надо хранить в тайне. Пока не пришло время, не пришло… Возможно, что не он, а тот, кто будет продолжателем Дела займется этим вплотную. Надо следить, надо следить… Но императору это не пройдет даром! Не тем людям он хочет наступить на мозоли! Сенатская площадь покажется ему детским развлечением! Нет, надо объяснить Софи, как обстоят дела. Она на многое смотрит сквозь пальцы, но этого она не вынесет! Женитьба на свояченнице Пушкина! Это невыносимо! Но другого выхода нет — он не может сейчас уехать из России. Пушкин так заведен, что только чудо удерживает от дуэли. И все эти пасквили, все эти глупости — ведь это направлено не против Пушкина, а против него! Одним ударом хотят расправиться и с ним, и с Пушкиным!
— О, Жорж, ты не спишь, — Софи зашла в спальню.
— Иди ко мне, мой ангел, любовь моя, — промурлыкал Дантес, и Софи прильнула к его широкой груди.
Глава 18
Ник и Петрус распрощались с Сафаром на Майдане и потихоньку стали подниматься домой. По дороге их нагнал Аполлинарий, уже переодевшийся в обычное платье вместо костюма тифлисского кинто, и сказал, что в Сеидабаде этой ночью было все тихо и спокойно. Ник попросил Аполлинария остаться этой ночью у него. Ему хотелось поделиться с Аполлинарием теми мыслями, которые пришли ему в голову во время мистерии дервишей.
Петрус, очень довольный проведенным временем, отправился на кухню, чтобы снести вниз, в библиотеку Ника, что-нибудь перекусить, а Ник и Аполлинарий, уютно устроившись в библиотеке, стали обсуждать ход этого странного расследования.
— Такой диапазон, — говорил Ник, — от Пушкина, от блестящего петербургского двора и вдруг — крутящиеся дервиши, средневековый Восток. Почему эти персы отказались вовлеченными в такую странную интригу? И один из них погибает, но не выдает тайны. А тайна, Аполлинарий, явно не в том месте. И бумаги маркиза — что-то он готов отдать и это что-то будет вести в сторону расследование.
— Но, Ник, — возразил Аполлинарий. — Ведь маркиз не успел отдать эти бумаги. Стало быть, все намеки на пещеру, скалу и так далее в стихотворении — все это пока неизвестно тому, кто охотится за этим. Но, но… . Возможно, что маркиз своим собеседникам что-то успел сказать, а бумаги приберегал напоследок. Ведь прошло немало времени после начала встречи в доме на Эриванской до того момента, когда полицейские свистом и шумом спугнули собравшихся. Ведь о чем-то они говорили. И маркиз неспроста оставил кольцо, видимо, в последний момент. Но удивительно, что никаких признаков присутствия в городе людей, похожих по вашему описанию и описанию служанки из духана, нет.
