Ознакомительная версия.
Я лишь повел головой и тяжело вздохнул.
— Однако от этого смелого поступка вас удерживал страх. Вы боялись возмездия и не знали, как скрыть следы, куда спрятать труп и, вообще, что говорить судебному следователю, когда он вас вызовет на первый допрос и, потягивая папиросу, будет сверлить лукавым взглядом. Разве нет?
— Угу, — признал я.
— И если бы не я — ваша мечта так никогда бы и не осуществилась. Не научи я вас всем этим премудростям, смогли бы вы отважиться на смелый и решительный поступок, а?
— Нет, наверное…
— То-то же! Однако вы, сударь, не один такой! Сотни тысяч грезят о том, чтобы безнаказанно отнимать жизнь у других, наслаждаться их муками, смотреть, как они корчатся от боли, а самим жить-жить-и-жить на глазах у ползающих в кровавой грязи и молящих о пощаде жалких червяков! И эти мечты давно поселились в их душах. Мне лишь осталось научить их, как объяснить потомкам, что все жертвы были оправданы некой «революционной борьбой», «исторической необходимостью» или «классовым принуждением». Знаете, сколько у меня уже заготовлено таких словечек и лозунгов! И, поверьте, все у нас получится! Да-да!.. Они — мои единомышленники и последователи — станут не только убивать, но, так же как и вы, отрекутся от нашего заклятого врага, от того, которому молятся в этих каменных замках, именуемых церквами. И поверьте, пройдет несколько лет, и от бесполезных строений с позолоченными куполами не останется и следа. А те, что уцелеют, превратятся в коровники и амбары. — Он замолчал на миг, рассмеялся и продолжил: — Представляете, на месте одного из самых почитаемых святилищ устроят бассейн с подогретой водой! — Князь демонов поморщился и добавил: — Правда, по ночам, время от времени, над его поверхностью будет возникать образ снесенного Храма. Но тут уж ничего не поделаешь — происки Ангелов! Зато попов — этих толстобрюхих фанатиков — совсем скоро будут раздевать догола, вымазывать дегтем, обсыпать перьями и водить по улицам как конокрадов! Изнасилование благовоспитанных поповских дочек будет считаться особым шиком. Священники станут каторжниками, а каторжники — судиями! Прелюбодейство будет обыденным явлением! И любой солдат или матрос сможет развлечься с молоденькой графиней, баронессой или княжной — когда захочет! И представьте себе — совсем бесплатно! Для этого — вот потеха! — даже будут выдаваться «мандаты на социализацию девушек в возрасте от 16 до 25 лет, но не более 10 девиц на одного красноармейца».
— Простите, на кого?
— Красноармейцами будут называть тех, кто пойдет за мной. На их суконных шлемах будет красоваться мой знак — красная пятиконечная звезда. Правда, слегка измененная.
— А куда же будет смотреть полиция, городовые? — робко осведомился я.
— Фараонов вспомнили! — хохотнул Князь Тьмы. — Первое время они будут прятаться по чердакам и подвалам, но их все равно отыщут и выволокут за волосы, как крыс за хвосты. Головами оных даже будут играть в этот… — он замялся на миг, — в английский football.
— А царь! Как же царь все это допустит?
— Кровавого Николашку, этого — простите за выражение — «помазанника Божьего», прикончат вместе со всем выводком! И поделом!
Повелитель Тьмы вдруг поднялся и заходил по комнате из угла в угол. И я, пораженный услышанным, не сводил с него взгляда. Вдруг мой визави повернулся ко мне спиной и, глядя в окно, сказал тихо и немного растерянно:
— Одного понять не могу, как они ухитрились причислить к святым человека, безжалостно расстреливавшего несчастных ворон, милых черных кошек и страдающих паршой бродячих собак? Нет, право, согласитесь, это ведь форменное лицемерие! Разве нет?
Я лишь пожал плечами, но ничего не ответил, потому что и вправду не смог припомнить ни одного святого, который развлекался бы подобным образом. «Слава Господу, — проговорил я про себя, — что тиран и мучитель Иван Грозный, который еще в детстве любил сбрасывать с колокольни щенков, к таковым пока не отнесен, слава Богу!»
— Извольте при мне, милостивый государь, не выражаться! — раздраженно выговорил он.
— Но я и не сказал ничего-с…
— Какая разница! Вы восславили Его имя! — нервно выпалил сатана. — Вероятно, вы забыли, что для меня мысли смертных так же слышимы, как и их голоса.
— Вырвалось, виноват, привычка-с, — извинился я и тут же, все еще сгорая от любопытства, поднял глаза и осмелился спросить: — Значит, через два года и двадцать пять дней случится революция?
— Можно сказать и так, — устало ответил лукавый. — Но за ней произойдет государственный переворот. Народу явится долгожданная вседозволенность. Законов не будет. Делай что хочешь. — Он повернулся ко мне и добавил с легкой ухмылкой: — Смею заметить, что поступками восставших будет управлять даже не стремление к свободе, а желание полностью излить досаду за чужое благополучие, за безбедную жизнь других. И эта злоба копилась целое тысячелетие! Потому-то я и сказал вам еще в начале нашего разговора, что зависть — двигатель прогресса всего человечества!
Ночной гость сделал два шага, устало плюхнулся на стул и проговорил:
— Простите, заболтался. Давно, знаете ли, ни с кем не общался. А тут случай представился. — Он пробуравил меня жгучим взглядом и продолжил: — Но вернемся к вам… За минувшие сутки у вас трижды промелькнула одна и та же мысль. Надеюсь, не надо напоминать, какая именно?
— Нет-с…
— Вот и хорошо. Теперь вы поняли, почему я снова здесь?
Я кивнул.
— Тогда слушайте…
Дворник Архип Шлыков зиму не любил. По сравнению с летом работы добавлялось вдвое больше. Ночи в феврале хоть и длинные, но спать удавалось мало. Вставать приходилось до света и корпеть весь день. Двор почистить, перекладывая сугробы поближе к снеготаялке, посыпать песком дорожку к ретираднику, выдолбить лед, намертво прихвативший калитку, а потом у колоды, где стоят извозчики, убрать конский навоз (за это, правда, возничие платили Архипу исправно — с каждого экипажа по рублю в месяц). Тоже и чугунные надолбы напротив, как только солнышко пригреет, надо подновить. А вот тут без постного масла с сажей не обойтись. Только вот для салопов и шинелей невнимательных пешеходов эта смесь — чистая погибель; пристает намертво, не ототрешь и не отмоешь. А что делать? Не помажешь — навлечешь гнев околоточного надзирателя. И не дай Господь, если он домовладельцу штраф выпишет. Тогда неприятностей не миновать. Хозяин и рассчитать может сгоряча. Справедливости ради надо сказать, что такого с Архипом еще не случалось. Были, конечно, мелкие упреки, но до резкостей дело никогда не доходило.
— Меня Артем Савельевич уважают и ценят, — хвалился Шлыков приятелю Митьке — собрату с соседней улицы, попивая в своей каморке чай вприкуску, — я их благородиям — господам Табасовым — верой и правдой почитай десять годков служу. Будь я старшим, уже бы и медальку юбилейную получил к 300-летию Царствующего Дома. Бают, и нашего брата в прошлом годе награждали, во как быват!
— Быват, и медведь летат! — отшучивался земляк, потягивая чаек из блюдца.
Прибрав на улице, Архип принимался носить жильцам воду и дрова, потому что водопровода и центрального отопления не было. «Пока обойдешь все три этажа — истаскаешься, пропотеешь до исподнего. А еще и черную лестницу прибрать поспеть. За ней — парадную; опосля и коридорную протопить. На все время потребно, и немалое. То ли дело в сурьезных домах на Невском или на Большой Морской, там за ентим швицары досматривают, а не дворники», — разглаживая широкие усы, жаловался он Анне Извозовой, проживающей во второй квартире.
Эта молодая и кроткая девушка напоминала сорокапятилетнему бобылю его любимую племянницу Глашеньку — младшую дочь сестры, — дитя чистое и непорочное. Летом, навещая родственников в глухой деревеньке под Псковом, Архип всегда привозил ей из города гостинец: то шоколад, то конфекты, то заморские апельсины. Вот и Аннушку он любил так же, по-отцовски.
Постояльцы платили дворнику за труды по-божески — по пятьдесят копеек с квартиры, а на Пасху, именины и Рождество давали на чай, баловали водочкой и угощали закуской. В такие дни Архип всегда просыпался в хорошем настроении. Он натягивал хромовые сапоги, надевал сатиновую рубаху, двубортный глухой жилет с отложным воротником, пиджак, водружал на голову развалистую старую шляпу и шел по квартирам желать всем здоровья и собирать дань. Высокий от природы — почти десяти вершков роста[2] — в этом чудаковатом головном уборе он казался еще выше. И только к Извозовым он старался не заходить вовсе. История с внезапно ослепшей матушкой Анны настолько разжалобила Архипа, что он отказался от всяких подношений этой бедной семьи. Даже воду и дрова он таскал им бесплатно. Но девушка настояла на том, чтобы дворник отдавал ей чинить свою одежду.
Ознакомительная версия.
