аппарата у нас нет. Это глупые выдумки… Не хочу обижать вас, но вы не понимаете, о чем говорите… Не знаю, кто вы и что вам нужно, но прошу вас уйти. Иначе закричу, выйдут соседи, прибежит дворник, и вы отправитесь в полицейский участок. Уходите, или буду звать на помощь… Уходите!
Голос Веры Сергеевны дрожал, но негодяй не заставит плясать под его дудку. Она защитит и дом, и мужа, и себя. Кричать умеет так, что стекла дрожат.
Ее резко толкнули. Вера Сергеевна отлетела в прихожую. Человек быстро вошел и захлопнул дверь.
– Да как вы посмели, – только проговорила она.
В лицо нацелилось острие ножа. Финка не входила в число предметов, с которыми Вера Сергеевна была знакома лично. Зато угрозу, исходившую от клинка, ощутила. Угроза была настоящей. Она видела лицо, которое не скрывал воротник. Лицо не предвещало ничего хорошего. Горло сжала судорога, закричать она не смогла.
Господин свободной рукой сгреб в охапку воротник платья и приподнял, как котенка. Старая материя не выдержала, треснула. Лоскут воротника остался в его кулаке. Он выпустил рвань и обхватил шею Веры Сергеевны пятерней, дернул к себе, как куклу, приставил острие финки ниже груди, под ребро. Разряд страха пронзил Веру Сергеевну и лишил воли. Силы оставили, она еле держалась на ногах.
– Слушай меня, – проговорил страшный человек, дыхнув трактирным перегаром. – Времени мало, уговаривать не стану. Показывай аппарат.
– У нас нет того, что вы просите, – пролепетала она.
Лапища дернула за шею.
– Упрямишься… Не хочешь по-хорошему… Ладно, я уйду, но на праздник получишь голову своего муженька. Отрежу чисто, не сомневайся. Запечешь вместо гуся… А тебе на память лицо порежу, уродиной останешься… Говори, где аппарат…
– Поймите, его нет и не может быть… Научные интересы моего мужа…
– Быстро, мразь!
Страх отнял и разум, и доводы. Вера Сергеевна превратилась в испуганный комочек, мышь в зубах кошки.
– Его правда нет…
– Даю минуту и режу лицо, – легкий нажим, и финка отозвалась болью в боку.
Вера Сергеевна издала неприличный жалобный звук.
– Ну! Говори, дура!
Отдать какую-нибудь ненужную вещь? Этот страшный человек не разберет, что получил. Когда обнаружит ошибку тот, кто его послал… Он вернется, и тогда… Тогда никого не пощадит…
Что же делать?
Если она выдержит пытку, если сумеет промолчать, негодяй выполнит обещание и убьет мужа. Лицо не жалко, порезы заживут. А мужа не станет. Он непременно исполнит угрозу, нельзя сомневаться. Для чего тогда жить? Не нужен ей этот мир без Николая Петровича. Она ему все отдала. Так разве пожалеет последнее, что осталось? Чтобы он довершил начатое великое дело.
– Ну! – прикрикнул страшный человек. – Неси, мразь!
– Господи, прости меня, – прошелестели губы.
Вера Сергеевна кинулась на лезвие.
Холод вошел в нее, наполнив до краев.
Она повалилась. Чужие руки поймали тряпичное тело.
– Ах ты ж, зараза… Что наделала… Зачем… Дура! – услышала затихающий крик.
И улыбнулась: ловко получилось. Справилась и, кажется, победила…
Боли почти нет. Только сердце куском льда.
Бедный Николай Петрович, останется один-одинешенек на праздник…
Кто ему гуся запечет?..
Кто с ним опыты проводить будет?..
Все равно…
Человек что-то кричал. Ей было безразлично.
Тело стало легким, воздушным. Она уплывала. С последним проблеском Вера Сергеевна подумала: «Так исказить научные термины, перепутать ясновидение с телепатией… Какая необразованность».
Мысль исчезла.
Вслед за ней исчезла Вера Сергеевна.
Унеслась снежинкой в белой вьюге.
3
Седой ежик волос господин вытер надушенным платком. Натянуто улыбнулся и оттянул тугой воротник форменного полицейского кафтана. Сильнее воротника душила неизвестность. Аудиенция назначена на десять утра, почти одиннадцать, а его не зовут. В приемной министра посетителей нет. За что такая немилость? Он нервничал, улыбался и потел.
– Прошу простить, не изволите доложить обо мне? – как можно учтивее обратился он к господину в форменном сюртуке, который был чрезвычайно занят бумагами. Так занят, что еле виднелся за массивным столом.
– Вас пригласят, – ответил коллежский секретарь Михайловский.
Мучения визитера доставили ему особое удовольствие, недоступное простым смертным. А доступное только чиновникам. Удовольствие состояло в том, что Михайловский был чином ниже, получал всего тысячу годового жалования против пяти тысяч этого полковника, но сейчас кто перед кем заискивает и стоит навытяжку? Вот именно…
К тому же надушенный полковник в новеньком мундире, при орденах и портупее, с усиками завитыми, будто дерзкие полумесяцы, вызывал личную неприязнь секретаря.
Полковник Цихоцкий только в январе был назначен киевским полицеймейстером, но слухи о его подвигах дошли до Петербурга. Были сведения, что Цихоцкий обложил публичные дома Киева и торговцев спиртным таким оброком, что терпение народа кончилось. По этой причине он был вызван в столицу. Министр внутренних дел лично желал разъяснить главе Киевской полиции, что, борясь с пороками, меру надо знать. Объяснить мягко, по-отечески. Как умел только добрейший и либеральнейший Иван Логгинович Горемыкин, действительный тайный советник.
Пытку полковнику подстроил вовсе не министр. Он и думать забыл, кому назначил визит на утро. В это время Горемыкин в тайной комнате для отдыха, в которую можно попасть из его кабинета, угощал утренним чаем одного из трех своих заместителей, то есть товарищей министра. Обычай пить чай тет-а-тет с подчиненными Горемыкин находил не столько милым, сколько полезным. За душевным разговором он незаметно выяснял обстоятельства, про которые ему не докладывали, а в дружеском разговоре случайно выбалтывали. Если собеседник был настолько наивен, что верил в добродушие министра.
Гость министра, Александр Ильич, был достаточно опытен и умен. Он потягивал чай из севрской чашечки и являл полную открытость своей бездонной души. Заместитель прекрасно знал, как шеф умеет казаться тем, кем желает.
В газетах у Горемыкина была репутация либерала, который переживает о положении крестьян, печется о домах трудолюбия и работных домах, борется с чумной заразой, посетившей азиатские губернии, покровительствует пожарному обществу, исправлению земледелия и строительству Сибирской железной дороги. Однако за прекрасным образом, надуваемым газетчиками, скрывался жесткий политик, который лавировал за желаниями царя и ничего не делал такого, что бы не было выгодно лично ему. Только так можно взойти на вершину Министерства внутренних дел – стального хребта империи. Взойти и удержаться.
Один вопрос занимал Александра Ильича: что именно понадобилось Горемыкину? Приглашение на чай было получено вчера вечером, явного повода не имелось. Неизвестность Александр Ильич крайне не любил. Под его присмотром находилась вся политическая полиция империи: корпус жандармов, охранные отделения двух столиц и Особый отдел департамента полиции. Борясь с революцией, он научился главному: беда может прийти откуда не ждешь. Надо быть готовым ко всему. Он был готов и старался уловить в приятных речах Горемыкина, куда клонит шеф.
Пока министр болтал о том, как рады чиновники министерства, что в этом году получили непривычно рано и щедро «на гуся», то есть премиальные выплаты перед Рождеством. Разделяя восторг министра, Александр Ильич ждал: когда наступит главное. Не чаи же гонять его вызвали.
– Кстати, дорогой мой, а что слышно про ту машину страха? – будто невзначай спросил Горемыкин, при этом вид имел отеческий, заботливый.
«Вот оно, значит, что», – отметил Александр Ильич. Скрытая причина перестала скрываться.
– Восемь недель назад докладывал вам, ваше превосходительство, – ответил он, зная, что министр любит точность и никогда ничего не забывает. – Так называемой машины страха больше нет.
Горемыкин изобразил бровью удивление.
– Что вы говорите? Неужели… Столько дел, не успеваешь за всем следить.
– Это моя вина, что не обратил вашего внимания. Позвольте изложить обстоятельства?
– Ну, если только в общих чертах, – согласился Горемыкин, отмечая ловкое обхождение своего заместителя. Не зря с революцией борется.
Александр Ильич напомнил, что машина страха, иначе – machina terroris, была изобретена господином Иртемьевым, известным петербургским спиритом и, по счастливой случайности, зятем Александра Ильича. Машина эта якобы позволяла управлять поведением человека, превращая в автомат исполнения чужой воли. Насколько возможности машины страха были реальны, установить не удалось. Изобретатель, господин Иртемьев, погиб, как погибли многие, кто пытался ее заполучить.
– В результате стечения обстоятельств единственный экземпляр был уничтожен при падении с большой высоты, – закончил Александр Ильич, стараясь уловить направление мыслей министра.
Горемыкин невозмутимо кивнул.
– Какая жалость, – сказал он, пригубив чай. – Говорите, вдребезги?
Александр Ильич подтвердил: в мелкие кусочки. Собрать невозможно, записей или чертежей в архиве Иртемьева обнаружить не удалось.
– Полковник Пирамидов приложил изрядные усилия,
