Тут не было ни извозчиков, ни факельщиков, чтобы найти ему портшез. Как глуп он был, что не предусмотрел этого затруднения! Придется идти пешком по меньшей мере до Найтсб-риджской заставы в надежде, что там ему удастся найти какой-нибудь экипаж. Расстояние было не больше мили или около того, но там, где дорога проходила через вересковую пустошь парка, она была очень пустынной, и его испугала мысль о грабителях. В поисках озарения он посмотрел вверх на небеса, но оно на него не снизошло, так как тучи сгустились, и только луна плыла высоко над ними, проливая слабый серебристый свет на темные рощи, окружавшие дом, и на последнюю карету, исчезающую вдали.
И тут за его плечом звучный бас произнес:
— Вижу, вы созерцаете тьму кромешную, любезный сэр, где проклятые души осуждены пребывать вовеки, и единственная их надежда — дальний проблеск звезд, что окружают Чертог Бога.
Александр подпрыгнул, когда раздался этот голос. Теперь, обернувшись, он увидел мужчину средних лет, крепкого сложения, высокого, в просторном черном плаще и в шляпе с широкими полями, прикрывавшей длинные подернутые сединой волосы. Этого человека он заметил еще в гостиной, когда тот был занят разговором с мадам де Монпелье, и вспомнил свою тогдашнюю мысль, что незнакомец походит на священника. Бесспорно, эти его странные слова подтверждали такое предположение. Александр механически ощутил боязливую робость, которую всегда испытывал в присутствии священнослужителей, так как они пробуждали воспоминания о его благочестивой, богомольной и глубоко несчастной матери. Но тут он заметил на худых щеках резкие складки, оставленные разгульной жизнью, увидел веселые искорки в глазах и уловил запах коньяка в его дыхании.
— Я правда человек, преданный изучению звезд, сэр, — ответил Александр. — Но сейчас я опасаюсь остаться навеки потерянным в кромешной сельской тьме, если не сумею чудом обрести способ переместить мое усталое и слабое тело назад на Кларкенуэллский выгон.
Незнакомец весело засмеялся.
— В Кларкенуэллском выгоне вы зрите Чертог Бога?
— Нет, — сказал Александр, — но худо ли, хорошо ли, я там живу.
Незнакомец обдумал это с одобрением.
— Итак, Кларкенуэлл — ваш дом родной. А из Кларкенуэлла возможно созерцать небеса?
— У меня маленькая обсерватория на крыше. Мои инструменты самые простые. Но в ясные ночи я могу наблюдать звезды с не меньшей радостью, чем сам королевский астроном.
— Превосходно, превосходно! Таким образом, ваш дом — небесный дворец, обиталище в заоблачных высях! — Он вытянул руку в театральном жесте и продекламировал:
Юпитера у заднего порога
Моя обитель, где воздушных Духов
Сияющие формы воспаряют…
Он выжидающе помолчал, глядя на Александра, который улыбнулся, и негромко продолжил:
Во благостной и тихой вышине
Над суетой и дымом мрачных мест,
Что люди нарекли Землей.
Незнакомец снова широко улыбнулся и похлопал его по спине.
— Отлично сказано, друг, отлично сказано! Но я еще не представился. Мое имя Мэтью Норленд.
— Александр Уилмот, к вашим услугам.
Они обменялись рукопожатием.
— Александр Уилмот, — сказал Норленд, — вы, очевидно, человек с характером, и что даже важнее — поклонник величайшего поэта Англии. А потому дозвольте сделать вам предложение. Моему слуге приказано быть здесь с каретой в полночь, но он всегда опаздывает. Винит лошадей, говорит, что они ни на что не годны. Но уверяю вас, что он, если сумеет заставить их пошевелиться, будет здесь с минуты на минуту, чтобы отвезти меня назад в столицу, в Хокли-ин-зе-Хоул, если быть точнее. И вы, любезный сэр, составите мне компанию.
Молча поблагодарив небеса и свое знакомство с творениями Мильтона за такую удачу, Александр без промедления согласился составить Норленду компанию в карете, стук колес которой по подъездной дороге уже доносился до них. А внутри нее он получил возможность пригубить скверный коньяк из кожаной фляжки своего спутника. И пока тяжелая колымага медленно катила на восток по Кингз-Нью-роуд и пустоши Гайд-парка заключили их в свои просторы, как море принимает в свои объятия моряков в дальнем плавании, они разговаривали о поэзии и о звездах, пока Александр, разомлевший от крепкого напитка, не решился сказать чуть заплетающимся языком:
— Знаете, любезный сэр, когда я только увидел вас, то подумал — на один миг, — что вы, наверное, духовное лицо.
Норвуд наклонился, погладил Александра по колену и сказал тоном заговорщика:
— А знаете, некоторое время я тоже так думал. Несколько лет, чтобы быть точнее. Но дольше заблуждение это не продлилось.
Так, значит, он и правда, был священнослужителем. После этого признания Норвуд, продолжая распространяться о себе, сообщил Александру, что он, когда был священником, несколько лет провел в Париже при иезуитской семинарии Святого Фирмена на рю Сен-Виктор. Он был представлен Монпелье, сказал он, за год до Революции из-за их общего интереса к изучению звезд.
Александр был бы рад узнать, когда и почему Норленд перестал быть священником, но, разумеется, подобного вопроса он задать не мог. Его все больше и больше окутывал приятный алкогольный туман, а карета уже катила по булыжнику Хай-Холборна. Он жадно слушал рассуждения Норленда о тайнах небес и наконец не выдержал:
— Ну а Селена?
И Норленд внезапно почти пугающе протрезвел. Он сказал:
— Селена? Что вы про нее знаете? — Вероятно, он заметил растерянность на лице Александра, потому что сразу умолк, глубоко вздохнул, снова улыбнулся, однако как будто с усилием, и сказал: — Ах да! Вы же говорите об их пропавшей звезде.
— Разве это имя значит для них что-то еще? — встревоженно спросил Александр.
— Да, — сказал Норленд очень серьезно, — о да! Они назвали звезду Селеной, потому что так звали женщину, которую Гай любил в Париже.
Александр напрягал слух, чтобы разбирать его слова под грохот колес по булыжникам.
— Я не знал. Что с ней случилось?
Норленд, хмурясь, заколебался.
— Боюсь, кончилось плохо. Время для влюбленных было опасным. Селена, хотя и благородного происхождения, посвятила себя идеалам Революции и поддерживала дружбу со многими ее вождями. Но потом она допустила ошибку, встав на сторону Лафайета, который попытался спасти короля и его семью, а затем переметнулся к австрийцам. Да, поистине опасные времена. Крепость Лонуи пала, Верден мог быть вот-вот взят, а пруссаки стремительно рвались в глубь Франции. Дорога на Париж была открыта врагу. Город захлестнули слухи о предательствах. Селена, посмевшая защищать предателя Лафайета, сама была заклеймена как предательница и брошена в тюрьму.
Он умолк, и Александр ждал в болезненном напряжении.
— Это была осень резни, — наконец продолжил Норленд. — Вы, конечно, о ней слышали. Парижская чернь выволакивала заключенных из тюрем и убивала их на улицах Парижа.
— Селена Гая тоже погибла? — еле выговорил Александр.
— Их всех убили, — произнес Норленд с мрачной торжественностью. — Священников, аристократов, женщин и детей… Многих сначала пытали, а затем ошалевшая от крови чернь разрывала их на куски. — Он стиснул руки на фляжке. — Гай был вне себя от горя. Монпелье бежали из Парижа, как и многие другие, в эти страшные недели. Гай тогда поклялся, что найдет пропавшую звезду ради своей утраченной Селены и даст ей ее имя. Для него, мне кажется, это стало чем-то вроде рыцарского подвига. Его поиски искупления.
Большая карета тряслась по мостовой. Молчание, наступившее между двумя ее пассажирами, теперь нарушил Александр.
— Вы верите, что Гай найдет свою звезду?
— Нет! — Затем, увидев выражение на лице Александра, Норвуд быстро продолжал: — Ну, возможно, эта потерянная звезда, эта потерянная планета, в которую они верят, действительно когда-то существовала. Быть может, она разбилась в первозданные времена, столкнувшись с другим небесным телом. Это, во всяком случае, объясняет огромное и ничем не занятое пространство между Марсом и Юпитером. Но с таким жаром веровать, что она все еще существует, искать ее как спасение его души… О, как Гай обманывает себя, а его сестра жестоко поддерживает его надежду… — Он наклонился вперед и посмотрел на Александра помутненными от коньяка глазами. — Другие, величайшие астрономы мира пытались доказать ее существование и потерпели неудачу. Несомненно, с помощью прекрасных инструментов, которыми мы теперь располагаем, она была бы уже найдена, обладай она хоть какой-то значимой величиной. У Ротье также есть свои сомнения. Но Монпелье верят в нее, о, как они верят! Что бы я ни говорил им, что бы ни говорили все остальные, ничто их не останавливает. А кто я такой, чтобы отказать в моей помощи? — Он запрокинул фляжку и сделал большой глоток.
