Мебель была исключительно мореного дуба из запасов Петра Первого, повелевшего забить в дно Маркизовой лужи череду дубовых кряжей для защиты молодого города от морского нашествия шведского либо английского флотов. За двести лет дуб промори лея насквозь, а флот так и не напал, поэтому сообразительные столичные мебельщики по зиме нанимали старательных чухонцев, и те по льду аккуратно доставали вековые бревна и отвозили на распилочные фабрики.
Мрачную дубовую атмосферу оживляли шотландские национальные ткани в крупную клетку и пара доморощенных половых, одетых в клетчатые же юбки и гетры, из-под которых виднелись не сухие волосатые икры горцев, а срамные поросячьи коленки ядреной мощи.
Пахло дымом. Покотилов, изучивший предварительно вопрос происхождения виски по Брокгаузу и Ефрону, уже знал, что этот нектар готовится исключительно из ячменного зерна, которое размачивают, а потом любовно сушат в токе торфяного дыма. Перегнанный дистиллят заливают в дубовые бочки, но не простые, а те, в которых до этого хранились херес и мадера, привезенные из самой Испании.
Вот поэтому в промежутке между Елисеевским буфетом и скоттским подвалом знаток и будущее светило мирового винокурения зашел к испанцам и специально для такого случая подготовил себя двумя небольшими — небольшими! — стаканчиками хереса и мадеры в очередь. Вот в таких нюансах и познается разница между человеком просто пьющим и человеком интеллигентным, пьющим тоже интеллигентно! Ведь всякий процесс, даже процесс пьянства, может быть превращен в интересный и познавательный...
Рядом с ним сидели и ожидали своей порции два очень симпатичных господина, одетые чисто и с университетским огоньком в глазах. Они были явно старше Покотилова, но для истинной мудрости не существует возраста, и поэтому опытный в таких контактах Алексей сразу проверил господ на образованность, спросив простое:
— Ле вэн э тире, иль фо ле буар?3
На что меньшой из господ, яснолицый темноволосый орелик с удивительно чистыми и понимающими Покотилова глазами, откликнулся чрезвычайно быстро и в пандан:
— Кадит куэстио!4
Знакомство состоялось. Были произнесены имена, которые прошли мимо сознания знатока французского. Он понял лишь, что гораздо более крупный господин является профессором Петербургского университета, а мелкий — учителем математики где-то далеко в тьмутаракани.
Сам Покотилов назвался Матецким, почему-то специалистом по винному делу. Нельзя было не отметить здравость этого чисто конспирационного маневра: в винных делах поймать его было чрезвычайно трудно. В этой области Матецкий профессор, господа! И понеслось...
Попросили карту, в которой было не меньше двух дюжин висок, потому бросили простой жребий. Выпало начать с «Гленфиддиша», лжешотландцем-половым выбор был одобрен и удовлетворен с максимально возможной скоростью, потому что, как объяснил большой профессор, они с приятелем-провинциалом торопятся на балет. У них времени мало, а у приятеля там же ответственное свидание с одной дамой, перед которой тот испытывает страх, поэтому надо слегка накачаться, но не сильно, иначе страх пропадет совсем и наступит отвага, могущая даму напугать до колик. От решения нервической дамы зависит дальнейшая судьба бедного учителя... математики или чего там? И профессор стал надсмехаться над своим другом из провинции.
Этого делать не стоило, потому что Покотилов-Матецкий в любой степени трезвости органически не выносил унижения простых людей из народа, к каковым, конечно же, следовало отнести и математика! Геометр жалобно хлопал длинными ресницами и просил у профессора пощады, но тот не щадил его мужского достоинства и заодно достоинства дамы. Кстати, дама каким-то волшебным образом во время предстоящего свидания должна была быть одета совершенно неприличным образом да еще и закидывать ножку выше головы... Странные дамы у учителей алгебры!
Тут принесли заказанное, тригонометр оплатил счет, да так быстро, незаметно и симпатично, что Покотилов полюбил его всей душой и предложил первый тост за смерть английской королевы, свободу Шотландии и вхождение оной в состав будущей республики мира, созданием которой он займется лично уже на следующей неделе. И подмигнул со значением, но не более: он не может сказать всей правды.
Тост понравился своей новизной. Опрокинули по стаканчику светло-коричневой жидкости, пахнущей дымком, хересными полями Испании, ржаным зерном и туманами, укутавшими можжевеловые пустоши, поросшие промеж куполов кустарника изумрудно-чистой густой травой. Потрясенные фантазией господина Медведского (вы говорили — Матецкого! Господа, ну какая разница? Мутицкий я!), повторили за пустоши, причем на глазах у профессора появились две прозрачные мечтательные слезы, по которым было видно романтика, погрязшего в быту по самую душу.
К чести шотландцев надо отметить, что изобретенный ими напиток в отличие от водки, душу размягчавшей, наполнял сердца людей мужественностью, что неудивительно: десятки кланов и беспрестанные войны промеж ними требовали особого напитка воинов. Первая порция кончилась удивительно быстро, и так же быстро в душе
Покотилова зрела решимость сегодня же покончить с надоевшим делом и убить Плеве! Не упоминая имени, он дал последнему ряд весьма нелестных характеристик, чем вызвал полное несогласие профессора и поддержку со стороны учителя чистописания.
Поскольку вокруг только ленивый не проходился насчет Плеве, все выглядело убедительно и логично, так что профессору в либерализме было отказано, а учителю было предложено встретиться и поговорить относительно радикальных мер по изменению государственного строя. На что тот согласился и записал адрес, данный Покотиловым. В последний момент новоявленный вербовщик икнул, в мозгу что-то щелкнуло, ц он дал адрес фальшивый. На всякий случай.
После второй порции, вновь быстро и красиво оплаченной стереометристом, профессор завел разговор о французских винах. И тут, как бывает очень редко, сошлись два гиганта, две исполинских глыбы. Первым нанес удар профессор: ехидно улыбаясь в рыжую («Мы оба рыжие!» — мелькнуло у Метлицкого) бородку, он завел якобы случайный разговор о винодельческом районе Кот-де-Нюи.
— Знаем-с, — небрежно ответил Покотилов, с удовольствием поцеживая невинную шотландскую жидкость. — Походил, попил...
— Надо же! — воскликнул профессор. — Это мой любимый уголок! Вон-Романе! Бывали?
«Проверяет!» — хитро ухмыльнулся Покоти-лов, а вслух начал перечислять знаменитые вина коммуны Вон-Романе:
— «Романе Конти», «Ришбур», «Романе Ла Таш»...
— И «Романе Сен-Виван»! — поставил точку рыжий и чуть не расплакался, но сдержался и только расцеловал Покотилова. — Да вы, голубчик, знаток!
Покотилов привстал и поклонился. Память у него была отменной, он мог за несколько секунд просмотреть лист книги и с точностью до запятой записать весь текст.
А зоолог с огорчением вздохнул:
— К несчастью, полностью лишен такого дара. Я предлагаю тост за нашу славную молодежь!
Прослезились и выпили: одни — за уже утерянную молодость, а Покотилов — за предстоящую потерю. Потом так хорошо сложившаяся компания вдруг дала трещину: словесник начал показывать на часы и укорять профессора за будущее опоздание к началу спектакля. Дошло до того, что профессор отказался уйти без Покотилова и стал приглашать его в балет, завравшись до утверждения: дескать, у них там целая ложа, они все посмотрят, познакомят робкого холостяка-физика с весьма физической дамой, а потом продолжат путешествие по Европе. Он знает несколько уютных уголков, где есть весьма интересные вина с богатой биографией...
Тут провинциал извинился, проявил недюжинную силу и уволок профессора в неведомую даль, из которой они более не вернулись. И Покотилов задумался о превратностях судьбы, которая на несколько мгновений послала ему интересных собеседников и тут же исключила их из его жизни. Что есть предопределение? Как оно влияет на человеческую жизнь? Детерминирована ли последняя?
Этот вопрос он и задал в лоб подсевшему посетителю, совершенно лысому молодому человеку, вначале заказавшему себе порцию виски с содовой и только потом, после первого глотка и долгого раздумия, спросившего:
— В каком смысле? В смысле Декартовом или в смысле Аристотелевом?
Вечер явно обещал стать интересным...
ГЛАВА 8. БОЖЕ, ЦАРЯ ХРАНИ...
Секретарь Плеве, прилежный молодой человек Константин Ефимович Пакай, при появлении шефа почтительно встал и не садился все то время, пока тот отдавал последние указания перед тем, как отбыть в театр. В последнее время шеф отчего-то зачастил именно в балет, хотя до этого ни в каких пристрастиях к великосветским развлечениям замечен не был.
