Ознакомительная версия.
«Вот и я никак не размотаю до конца этот клубок убийств. Интересно, что мне покажет судебный следователь? Ладно, пора спать. Завтра трудный день».
Дипломат прошел в дом и уже не слышал ни стрекотания цикад, ни надрывного крика ночной птицы, запутавшейся в ветвях и звавшей на помощь.
– Ну вот, извольте ознакомиться. И зачем было волноваться? – проговорил судебный следователь и выдавил из себя улыбку.
Ардашев быстро пробежал глазами текст и осведомился:
– А нельзя ли взглянуть на фотографии?
– Карточки? Они, наверное, еще не готовы. Но вы не волнуйтесь. Я сейчас распоряжусь.
Он поднялся из-за стола и покинул комнату. Вернувшись, следователь развел руками и провещал:
– Какая жалость! Фотограф уехал на место происшествия. А ключи от лаборатории хранятся лишь у него. Но вы не беспокойтесь, как только он появится, мы сразу же вас снова вызовем.
– Я живу в Зергенде. И мне недосуг каждый раз мотаться в адлие. А посему я дождусь его здесь, в вашем кабинете.
– Как хотите, – с наигранным безразличием выговорил Мохаммед-Таги и уселся на место. Он сунул в рот черешневую трубку и закурил. Комната постепенно стала наполняться горьким дымом. Перс с интересом смотрел на гостя, который, судя по выражению лица, удовольствия от присутствия курильщика не испытывал.
Клим Пантелеевич тем временем извлек из внутреннего кармана записную книжку в дорогом кожаном переплете и с невозмутимым видом начал делать в ней пометки. Не отрывая глаз от текста, статский советник проронил:
– Сударь, соблаговолите перестать курить либо откройте окно.
Следователь, явно не ожидавший такой реплики, с большим неудовольствием выполнил просьбу и куда-то вышел. Примерно через четверть часа Ардашев закончил писать. Достав жестяную коробочку монпансье, он выудил красную ландринку, положил ее под язык, и принялся размышлять:
«Протокол чрезвычайно скуп; в нем нет никаких зацепок, позволяющих выйти на убийцу Байкова. Но, несомненно, это далеко не первый экземпляр. И даже не второй. Об этом свидетельствует твердый характер почерка и отсутствие малейших помарок. Письмоводитель слишком старался. Каллиграфия безупречная. Размеры букв выверены, точно писались под линейку. Обычно так выводят для самых высоких начальников. Значит, они что-то обнаружили на месте преступления, но не знали, стоит ли этот факт заносить в следственный документ. И поэтому совещались, согласовывали текст и многократно переписывали. Пожалуй, это единственное, что бросается в глаза».
Неожиданно скрипнула дверь и на пороге в сопровождении следователя появился невысокого роста человек с худым впалым лицом. Он носил усы пирамидкой и клиновидную бородку. Но больше всего статского советника поразили глаза незнакомца: пожелтевшие белки и мутный, будто пропущенный через целлулоидную пленку, взгляд. Одет он был достаточно бедно, но на европейский манер: синяя застиранная сорочка с видимыми изломами на воротнике, черные затертые брюки и сандалии на босу ногу. В руках мужчина держал несколько фотографий.
– А вот и карточки подоспели, – как бы подтверждая свои прежние слова, проговорил Мохаммед-Таги. – Извольте ознакомиться.
Фотограф передал снимки, слегка поклонился и вышел.
Клим Пантелеевич благодарно кивнул и принялся рассматривать фотографии. Картина была не для слабонервных. Увиденное полностью соответствовало тексту протокола осмотра места происшествия. Байков лежал на спине. Его раскинутые в стороны руки были вывернуты ладонями наружу и прибиты большими коваными гвоздями к длинной доске, которая проходила вдоль линии плеч. Часть носа уже была отрезана, а из остатков свисала толстая нитка. На окровавленном лице застыла маска ужаса. Изо рта торчал кляп. Фотографии были сделаны из разных точек с использованием магниевой вспышки. Ардашева не покидало ощущение, что в них что-то не так. Он вновь и вновь просматривал снимки, сравнивал их размеры, но никак не мог понять, что же его смущало. И только когда статский советник собрал фото в пачку и протянул следователю – он вдруг понял, в чем дело: на самой первой карточке изображение доски, гвоздей и тела было несколько большим, чем на остальных. Получалось, что именно с этого ракурса в объектив попал предмет, оказавшийся чрезвычайно нежелательным для посторонних глаз. И его попытались скрыть. Поэтому, чтобы убрать его из фото, изображение увеличили, но размер фотокарточки сохранили прежний.
Не подавая виду, что он разгадал трюк персидских властей, Клим Пантелеевич распрощался с хозяином следственной камеры и вышел на улицу. Теперь следовало придумать, как заполучить оригинальное фото.
Чиновник по особым поручениям уселся на лавочку, стоявшую в тени одинокого тополя. Рука непроизвольно потянулась к заветной коробочке с надписью «Георг Ландрин». Он выудил из нее зеленую конфетку, будто вылитую из бутылочного стекла. Отправив ее в рот, принялся размышлять: «Итак, мне надобно добраться до серебряной пластины, на которой остался первоначальный кадр, либо добыть фотографическую карточку с этим изображением. О том, чтобы тайно попасть в судебное ведомство, проникнуть в фотолабораторию и напечатать нужный снимок, нечего и думать. Следовательно, у меня имеется лишь один вариант – судебный фотограф. Я должен каким-то образом заставить его сделать нужное фото и передать мне. Другими словами, мне надобно его завербовать. Хорошенькое дельце! Завербовать человека, которого ты совсем не знаешь! И на чем, интересно, я должен его подловить, если я лицезрел его меньше минуты? Стоп. Да, я действительно видел его очень непродолжительное время, но что-то в нем мне тогда не понравилось. Но что? Надобно вспомнить, надобно обязательно вспомнить…» – мысленно твердил Ардашев, уставившись в землю.
Со стороны могло показаться, что какой-то богатый европеец сидит на лавочке и от нечего делать разглядывает отважного муравья, который, точно альпинист, карабкается по его левой лакированной туфле. Когда насекомое добралось почти до колена, статский советник стряхнул его и направился к машине.
И вскоре «Даррак», чихнув два раза мотором, понесся к базару Кербелаи-Аббас-Али.
Из здания судебного ведомства вышел небольшого роста мужчина в брюках, сорочке. Таких здесь называли «фоколи»[115]. Закрыв парадную дверь, он остановился, вздохнул полной грудью теплый, но уже не горячий воздух, и не торопясь, в развалку, глазея по сторонам, побрел по тротуару. По всему было видно, что после рабочего дня душа его жаждет развлечений. Он миновал лавку аджиль-фуруша и не заметил, как оттуда вышел человек в войлочной шапке, потертом сердари и не торопясь проследовал за ним.
Служащий адлие дошел до остановки и запрыгнул в вагон подъехавшей конки. За ней чуть поодаль бежала коляска. Проехав несколько остановок, он соскочил с подножки. Тотчас же остановился и экипаж. Усатый перс расплатился с извозчиком и пошел за пассажиром конки, который внимательно огляделся, но, не заметив ничего подозрительного, юркнул в проход между домами. И уже там, оказавшись в переулке Четырех рядов, он зашел в калитку большого дома с надписью «кавэ-ханэ».
Кавечи – хозяин кофейной – тут же направился к нему навстречу и, ничего не говоря, будто читая мысли завсегдатая, спустился с ним вниз. Оказавшись в длинном коридоре с рядом дверей по обеим сторонам, он отворил ближнюю.
Комната напоминала тюремную камеру. Лишь у потолка было врезано небольшое полукруглое оконце, впускавшее внутрь малую толику солнца. От недостатка света на стенах поселился грибок, разросшийся плесневелыми разводами и кое-где уже съевший штукатурку. Пахло сыростью и ширэ[116]. Каменный пол вокруг гилиме блестел высохшими плевками. В стенной нише виделся фанос[117]. Посетитель, скрестив ноги, уселся на соломенную подстилку и повелел:
– Давай как всегда.
– Один шар в полмискаля?[118] – уточнил кавечи.
– Да. И побыстрей.
Но стоило хозяину повернуться к двери, как гость добавил:
– Нет, неси два.
Кавечи прижал к сердцу ладони, слегка поклонился и удалился.
Для любителя кейфа потянулись минуты томительного ожидания. Однако довольно скоро послышался скрип дверных петель, но вместо хозяина на пороге появился какой-то человек, но в руках у него ничего не было.
– А где ширэ?
– Успеется. Еще мангал[119] не развели, – проговорил незнакомец. – Как же это вы, уважаемый, дошли до такой жизни? – спросил он. – Работать фотографом в адлие и курить ширэ? А что скажет господин Али-Эшреф-хан – главный кадий[120] Персии, когда узнает, что вы тайно посещаете ширэханэ?[121] Я думаю, он не поверит анонимному письму и вызовет в свидетели этого кавечи, – визави кивнул на дверь. – А тот, понимая, что за ложь он получит как минимум пятьдесят ударов по пяткам, тут же во всем сознается. И вот тогда уже вам никак не избежать знакомства с чуб-фелекэ. Правда, о пятидесяти палках вы будете только мечтать. Я думаю, что после экзекуции вы проваляетесь с неделю, а потом у вас откажут ноги. Вам не помогут ни прокисшие сливки, ни тухлые яйца, которыми мажут раны. Несчастная семья начнет голодать. Денег не хватит даже на щепоть табаку. Вы останетесь никому не нужным калекой.
Ознакомительная версия.
