— Больно… Не надо. — Михель задрал сорочку, показал синяки на теле. — Больно.
— Это Овечкин крестил тебя, нехристя? Так это еще не больно. А вот ежели я приложусь своей кувалдой, тут определенно Сару с Абрамой забудешь, — Евдокимов выпустил густой дым, с прищуром посмотрел на Михеля. — Хочешь, чтоб я тебя уважал, хоть ты и чистый придурок? Сонька с дочкой к тебе приходили?
— Да, Соня… Соня, Миха.
— Не тобой, конечно, баландили?
— Соня… Мама… У-у-у-у!
— Что значит — у-у-у?
— У-у-у!
— Драпать, что ли, собираются?
— Соня, мама. Соня, Миха… Оп-оп-оп! — Михель пару раз подпрыгнул на месте.
— Чего они хотят сделать?
— Соня, Миха… — Сумасшедший принялся целовать собственные ладони. — Люблю… Соня, Миха.
— Слушай сюда, остолоп божий!.. Будешь мне все докладать. Понял? — Евдокимов бросил недокуренную самокрутку на пол, поднялся. — Как только замечу, что воровки к тебе нырнули, так и я опосля, как голубь белый, на их место. Понял? Ты мне все про них и прогундявишь. А теперь дави ухо и соображай своей пустой башкой, что к чему.
Евдокимов неверными шагами покинул хибару.
Живот у Михелины за эти дни обозначился довольно основательно. Она развешивала постиранное белье на веревку, протянутую между забором и сараем, делала это осторожно, чтоб не оступиться, не надорваться. Рядом вертелся привыкший к ней большой лохматый пес Аллюр, заигрывал, бил хвостом по валенкам, по бушлату.
Мороз продолжал держать зиму, однако солнце грело уже настырно.
Девушка услышала приближающиеся шаги, оглянулась — во двор направлялся Гончаров в сопровождении Кузьмы Евдокимова.
— Обедай, через час будь здесь, — бросил он надзирателю.
— Благодарствую, ваше благородие!
Никита подошел к Михелине, стал помогать развешивать оставшуюся стирку.
— Может, кого в помощницы пригнать?
— Сама управлюсь, — улыбнулась Михелина.
— Лишь бы не надорвалась.
— А я не спеша. Это даже полезно.
Девушка оглянулась, с опаской произнесла:
— К Михелю ночью приходил пьяный Кузьма.
— Зачем?
— Выпытывал, зачем я с Сонькой бегаю к нему.
— Этого нам еще не хватало, — мотнул головой поручик. — И чем все закончилось?
— Кузьма велел, чтобы Михель все сообщал ему. Иначе, сказал, прибьет.
— Ч-черт, — выругался Никита Глебович. — Такой идиот может принести немало проблем.
— И как его остановить?
— Как остановить?.. Пока не знаю. Буду думать.
Допрашивали Беловольского двое — сыскарь Миронов и следователь Гришин Егор Никитич. Задержанный сидел в центре комнаты допросов, смотрел перед собой спокойно и отрешенно. Буки его были схвачены наручниками.
— Фамилия, имя, отчество? — спросил Мирон Яковлевич, делая какие-то пометки на листке бумаги.
— Сергеев Петр Петрович, — ответил Беловольский.
— Сословие?
— Мещанин.
— Что привело вас, мещанина, в банк «Васильевский»?
— Намерение получить полагающийся мне процент по акциям.
— Акции какой компании?
— В документах, которые были изъяты при аресте, все указано.
Миронов заглянул в бумаги, согласно кивнул.
— Компания именуется «Русский Восток». Верно?
— Если вы, сударь, прочитали именно так, как записано, то верно.
— Прочитано мною правильно, — Мирон Яковлевич снова полистал бумаги. — Вы акционер «Русского Востока»?
— Акции получены мною по доверенности.
— Кем выдана доверенность?
— Данные конфиденциальны, разглашать не имею права.
— Понятно. — Миронов повернулся к Гришину, со вздохом поинтересовался: — Что скажете, Егор Никитич?
Тот взял стул, подсел напротив Беловольского.
— Нами проверено… Компания «Русский Восток» — фикция. Ваше имя и прочее — также вранье. Фальшивые акции стали всего лишь поводом, чтобы проникнуть в банк. Для ограбления! — Он дотянулся до ящика стола, вынул оттуда карандашный портрет Беловольского. — Узнаете себя, господин хороший?
— Нет, — пожал тот плечами.
— А эту даму? — Миронов достал портрет Таббы под кисеей.
— Первый раз вижу.
— Славно. — Филер покопался еще в ящике и вынул на этот раз револьвер. — Ваш?
Беловольский спокойно посмотрел на следователя.
— Нет.
Егор Никитич перевел взгляд на Миронова.
— Кого пригласим, Мирон Яковлевич, для оживления беседы — господина или даму?
— Начнем, Егор Никитич, с дамы. — И крикнул: — Свидетельницу в комнату!
В открывшуюся дверь вошла Антошкина, далеко проходить не стала, остановилась почти у порога.
— Узнаешь? — кивнул Миронов на задержанного.
— Узнаю, — кивнула та и почему-то улыбнулась. — Кушали в кабаке с одной интересной дамочкой. Только господин тогда был без усиков.
— Без усиков? — переспросил Гришин. — Можем и без усиков. — Он приблизился почти вплотную к арестованному, поставил перед его носом палец. — Смотрите, сударь, сюда.
Тот не без удивления выполнил приказание, и в этот миг следователь резким движением сорвал с его лица усы. Демонстративно показал их владельцу, затем Миронову.
— Что скажете, господин Сергеев?
— Фокус-покус, — ответил тот и улыбнулся.
— Теперь больше похож? — повернулся Гришин к Антошкиной.
— Так одно лицо, господин следователь! — удивленно засмеялась она.
— Можешь идти, — махнул ей следователь. — Свободна.
И повернулся снова к задержанному.
— Начнем разговор по новой, сударь?
— Как пожелаете, господа. Ответы будут те же.
Сыскарь и следователь переглянулись. Гришин кивнул.
— Есть смысл пригласить господина.
Миронов подошел к двери, крикнул:
— Введите свидетеля!
Послышались гулкие шаги по сухому полу, затем конвоир втолкнул в комнату мужчину — это был Китаец.
— Знаешь сего господина? — спросил Мирон Яковлевич.
— Очень даже хорошо знаю, — ответил тот.
— Имя его?.. Фамилия?
— Мне неизвестно. Все как бы в тайне.
— Работали вместе?
— Обязательно. Прикрывали главных.
— Отавные — это кто?
— Этот господин и госпожа.
— Госпожу как звали?
— Называлась Виолеттой, но, думаю, это кликуха.
— По каким делам работали?
— Вместе брали банки.
— Последний банк как назывался?
— «Новый Балтийский».
— Много взяли?
— Как сказывали, полмиллиона.
— Кому шли деньги?
— Точно сказать не могу. Сказывали, политическим.
— Кого-нибудь из них видел?
— Никак нет. Мы только прикрывали.
— Подожди, Мирон Яковлевич, — вмешался Гришин и повернулся к Китайцу. — Ты упомянул некую госпожу. Чем она тебе показалась любопытной?
— Тем, что никогда не открывала лица. А ежели и открывала, то непременно на глазу была черная повязка.
— Как считаешь, что могло быть под повязкой? Китаец пожал плечами.
— Меж собой говорили, вроде она как бы без глаза.
— Интересная дама?
Тот улыбнулся.
— Очень. За такой не грех было бы и поухаживать.
— Что скажете, сударь? — посмотрел Гришин на Беловольского.
Тот усмехнулся, смерил взглядом с головы до ног свидетеля.
— Мне сказать нечего.
— То есть вы соглашаетесь со всем, что сказал ваш подельник?
— Нет. Вы пригласили какого-то нехристя и желаете повесить на меня чьи-то грехи.
— Да, сей туземец нехристь, — согласился Миронов. — А вы-то, сударь, православный?
— Не верую ни в Бога, ни в царя.
Гришин посмотрел на сыщика.
— Мирон Яковлевич, за вами слово.
Тот подумал, тронул плечами.
— Азиата в одиночку, чтоб вспомнил то, что забыл… А этого? — кивнул на Беловольского. — Этого рекомендую растянуть от ног до макушки, чтоб подрос маленько. На дыбе…
— Но закон подобное упражнение не совсем одобряет, Мирон Яковлевич, — не без насмешки заметил Гришин.
— Закон не одобряет, а мы закон обойдем. Ежели эти гнуси закон не почитают, почему мы должны его соблюдать?
— Логично, Мирон Яковлевич, — согласился следователь.
Гришин занимал свое традиционное место в кабинете директора — в углу возле буфета, — равнодушно и как бы спокойно наблюдая за беседой, которую вел Гаврила Емельянович с Изюмовым.
— Излагай, любезный, все, что знаешь.
— О мадемуазель Бессмертной? — переспросил бывший артист, которому было позволено присесть на один из стульев.
— Нет, о себе! — вспылил Филимонов.
— О себе-с? — смутился тот. — Вы, Гаврила Емельяныч, обо мне знаете больше, нежели я сам.
Директор со вздохом оглянулся на следователя, мотнул головой.
— У меня нет больше сил.
— О мадемуазель рассказывайте, — подал голос Гришин.
Изюмов зачем-то поднялся.
— Главное в мадемуазель то, что они часто меняют внешность. Однажды выходят из ворот дома в виде таинственной дамы под кисеей. Затем столь же обворожительно появляются уже в образе неотразимой кокетки и светской львицы.
