При дневном свете она множество раз разглядывала разноцветные радуги, резвящиеся на картине и высвечивавшие отдельные детали сложного искусства тюдоровских времен. В ночной темноте одинокий уличный фонарь отбрасывал на дракона бесцветный свет, а луна проливала свое грустное сияние на пол в коридоре, в том месте, где Кристофер Марлоу вырезал свое имя на одном из столбиков лестницы. Сломанный замок и распахнутая дверь не сказали Стелле ничего нового — она уже знала, что обнаружит в комнате.
Закрыв глаза, она прислонилась к дверному косяку и стала ждать, когда исчезнет отвратительный привкус во рту и пройдет ослепляющая ярость на бессмысленное разрушение красоты и древности.
— Кит, мне так жаль…
— Стелла? — Кит был рядом с ней, один, привратники остались ждать внизу. Он схватил ее за руку. — Что он сделал?
Она открыла рот, попыталась ответить и не смогла. Голову у нее сжало словно тисками, заболели глаза и напряглись вены на шее.
— Стелла? — Кит протянул руку, собираясь к ней прикоснуться, но опустил снова. — Что?
Камень-череп затих, давая ей возможность подумать. Она перешагнула через обломки.
— Кислота, — сказала она. — Негодяй использовал кислоту. — Она огляделась по сторонам. — И он знает, какие вещи нам дороги.
Ей нравилась комната Кита, и она чувствовала себя здесь как дома, но вместе они купили только две вещи, которые очень любили; серо-зеленый шелковый коврик с белыми журавлями и кофейный столик из ясеня, ручной работы, округлый, без прямых и параллельных линий, смягчавший строгое убранство комнаты. В этом хаосе открытых ящиков, рассыпанного кофе и разбросанных бумаг только коврик и стол были уничтожены.
Но остатки их виднелись на своих местах, в то время как другие вещи исчезли. Стелла снова огляделась по сторонам и заметила небольшие изменения, которые, если сложить их вместе, создавали пугающую картину.
— Он не просто искал камень. Исчез твой компьютер и бумаги. И все, что я сделала сегодня днем.
Кит страшно побледнел, и синяки стали заметнее. Он сделал на своем кресле полный круг и без всякого выражения проговорил:
— У нас страховка, купим новый компьютер.
— А какая от него польза, если нам нечего туда ввести? Дневники, шифры и записи исчезли. Ничего не осталось.
Кит приподнял здоровую бровь и криво улыбнулся.
— Милая, ты разговариваешь с компьютерным маньяком. Я дублировал все данные трижды в день на сервер в библиотеке и один раз на сайт в Интернете. У нас имеются резервные копии всего. И копии копий. Я могу скачать последние записи завтра утром, и мы возьмем их с собой в Оксфорд. — Он искоса взглянул на нее. — Если мы туда поедем?
— Непременно. — Она сумела справиться с яростью, которая парализовала ее несколько мгновений назад, но теперь ее подхватили бушующие волны океана страха. — Мы поедем в Оксфорд и непременно узнаем, что же такое этот череп. Тогда нам обязательно удастся выяснить, кто это сотворил, и мы заставим его горько пожалеть.
Только поздно ночью, когда они лежали вместе впервые после несчастного случая, ее начало трясти. Они устроились на односпальной кровати, которую им нашли привратники в гостинице для приезжавших в Кембридж ученых. Стелла думала, что Кит спит, и поняла, что это не так, только когда он медленно повернулся и взял ее за руку своей здоровой рукой.
— Стелла…
— Ммм?
— Гордон был прав.
— В чем?
— Череп проник в твою душу. Ты больше не та женщина, на которой я женился.
Не переставая дрожать, она прижалась к нему, чувствуя, что лишь голубое сияние в ее сознании помогает ей сохранить спокойствие.
— Это плохо? — спросила она.
— Я не знаю. — Он поцеловал ее, коснувшись губами бархатистой кожи на шее. — Ты прекрасна, когда ты в ярости. Но я за тебя беспокоюсь.
— Знаешь, это палка о двух концах. Ты тоже не тот мужчина, за которого я выходила замуж, и мне не хватает слов, чтобы рассказать, как я за тебя волнуюсь.
Она почувствовала, как он ухмыльнулся, что уже начало становиться нормой.
— А тебе не нужно мне ничего говорить. Это написано жирным шрифтом у тебя на лбу. Но я пострадал только физически, и, если я не поправлюсь, это не будет концом света. Хотя ты, кажется, думаешь иначе.
— Я могу увидеть конец света?
— Ты можешь увидеть конец своего мира, что явится и концом моего мира тоже. Я хочу, чтобы ты дала мне обещание. Поклянись не ходить в такие места, откуда есть опасность не вернуться.
Дать такое обещание было совсем не трудно. Стелла обняла его, и он прижал ее к себе, потом они поцеловались, а когда она перестала сильно дрожать, то сказала:
— Я клянусь, что не пойду никуда, если не буду уверена, что смогу вернуться.
Это было не совсем то, о чем он просил, но близко, а он уже засыпал. Кит притянул ее к себе, она положила голову ему на грудь, он погрузил пальцы здоровой руки в ее волосы, и они уснули. И только уносясь в заоблачную синеву сна, Стелла увидела зияющую пропасть, разделявшую то, о чем он попросил, и то, что она обещала, но менять что-либо было уже поздно.
Зама, Новая Испания Октябрь 1556 года— В своем невежестве мои дети верят в то, что мы не первое творение Бога, а пятое и последний народ, поселившийся на земле. Их произведения, вроде того, на которое вы сейчас смотрите, являются доказательством их заблуждений. Я сохранил его в точности таким, каким увидел, когда впервые сошел с корабля и сделал их храм своим домом. Это убогое место, но дворец по сравнению с жилищами моей паствы, кроме того, тут прохладно в самое жаркое время дня. Не соизволите ли войти? Диего подаст вам вино, имеющееся в наших запасах, если только вы не привезли с собой… Благодарю вас. Я так и думал.
Не вызывало сомнений, что, несмотря на внешность наемного убийцы, отец Гонсалес Кальдерон, священник туземцев, живших в Заме, обладал умом и манерами прелата. Оуэну было так же очевидно, что он пригласил капитана «Авроры» и еговрача в свой дом во исполнение долга, а не ради удовольствия. Огромное количество изображений распятого Христа в самых разных стадиях мучений украшало стены его жилищи, а спартанская обстановка говорила о том, что этот человек не признает плотских удовольствий.
Да и чрезмерная пышность костюма де Агилара явно не вызывала у него восторга, что было очень некстати, учитывая, что испанец вел себя исключительно несдержанно. Он принялся изливать свои восторги с того самого момента, как пришвартовал «Аврору», и замолчал только сейчас, когда присел на корточки в центре дома священника, который когда-то был туземным храмом, и начал изучать разноцветную мозаику, занимавшую половину пола, то и дело вскрикивая от удивления и восхищения.
Он делал все это совершенно сознательно, стараясь отвлечь внимание и все вопросы от своего врача на себя, и добился поразительного успеха. Оуэн видел, что священнику пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы оторвать взгляд от невероятно вульгарных серег де Агилара, и почувствовал угрызения совести.
Если все, что говорили про священника, соответствовало истине, капитан напрасно позволял себе выплескивать избыток чувств, это могло грозить ему серьезными неприятностями, а Оуэн не хотел, чтобы его новый друг пострадал из-за него. Пытаясь завязать безопасный разговор, он сказал:
— Ваш дом, в отличие от остальных, не выкрашен в красный цвет. Вы сами так захотели?
— Разумеется. Как только решил здесь поселиться, я попросил об этом Диего и Доминго. Они покрасили его известковым раствором, приготовленным по моему собственному рецепту, и подновляют каждый год в один и тот же день.
— Но все остальные дома в городе продолжают красить в цвет крови. Это напоминание о человеческих жертвоприношениях или…
Оуэн не имел в виду ничего плохого, он лишь повторил то, что говорила вся Испания про жителей этих земель, но лицо священника неожиданно потемнело и стало пугающе грозным.
Тихо, ядовито Кальдерон сказал:
— Мои дети не убивают и никогда не убивали других людей, чтобы умилостивить своих богов. Они невежественны, но не варвары, в отличие от их врагов, живущих на северо-западе, племени калхуа-мексика, известных тем, кто сюда приезжает, под именем ацтеков, которых так успешно привел к Богу его светлость Кортес и чье золото теперь принадлежит его элегантнейшему испанскому величеству.
Двенадцать лет, проведенных Оуэном в Кембридже, научили его тому, что искреннее проявление невежества — лучшее средство против гнева тех, кто любит всегда быть главным. Поэтому, слегка склонив голову набок, он спросил:
— В таком случае почему они выбрали столь ужасный цвет для своих домов?
Священник наградил его не слишком любезным взглядом. Громадный серебряный крест задрожал на его необъятной груди.
