— Здравия желаю, ваше благородие! — проорал он.
Тараканов обернулся.
На пороге управления стоял титулярный советник лет тридцати пяти в заиндевевшей шинели, в башлыке и с сосульками на усах.
— Прохоров, кто это у нас в гостях?
Тараканов ответил за стражника:
— Начальник Львовского сыскного отделения, коллежский секретарь Тараканов.
— Очень приятно. Владимиров, Вениамин Николаевич, исправляющий должность начальника уезда. — Владимиров протянул Осипу Григорьевичу руку — Прошу! — указал он в направлении своего кабинета.
Исправляющий должность исправника оказал Тараканову полное содействие — объяснил, где находится народное училище, рассказал, где живет его инспектор, и выделил в провожатые Прохорова.
— Вы, господин Тараканов, будьте поаккуратнее, а то у нас пошаливают.
— В каком смысле?
— А в самом прямом. Недавно вот начальника моего австрияки в плен утащили. Георгий Николаевич поехал с тремя стражниками в одну слободку денатурат изымать и не возвращается. Мы его ждали-ждали, а потом следом поехали. Стражников убитыми на дороге нашли, а он исчез. Недавно письмо прислал. Сидит в лагере под Краковом. Я ему посылку с провизией туда отправил.
— Как же они умудряются на нашей территории хозяйничать?
— А очень просто. Фронт неподалеку, да и не фронт это, а сплошное решето. Мне один знакомый офицер говорил — между отдельными частями до пяти верст разрывы. И население у нас в городе — сплошь проавстрийски настроено. Тут половина города — жиды.
— Да, это я заметил. Ну что ж, буду осторожен.
* * *
Инспектор народного училища сообщил, что о местонахождении учительницы Лейвер ему ничего не известно. Занятия в школе в этом учебном году так и не возобновились, учителя на службу не ходят, он за ними не следит и потому, чем они занимаются, и где находятся, не знает. С полицейскими он разговаривал в столь резкой форме, что Прохоров замахнулся на него прикладом.
— У, жидюга, взъерепенился!
— Отставить! — крикнул Тараканов. Затем обратился к инспектору: — Адрес ее жительства скажите нам, пожалуйста.
Инспектор нехотя назвал адрес.
Из разговора с дворником дома Лейвер Тараканов узнал, что учительница с квартиры съехала — жалованье ей платить перестали, и она подалась к матери. Начальнику сыскного повезло — дворник служил в этом доме давно, жильцов знал прекрасно, поэтому смог назвать деревню, из которой происходила госпожа Лейвер.
— В Новый Крапивник она подалась.
У исправника Тараканов изучил карту уезда — деревня учительницы находилась примерно в двадцати верстах от города, и в двадцати же верстах от линии фронта.
— Может, не поедете? — Владимиров посмотрел на коллежского секретаря.
— Поеду.
— Троих стражников дам, больше не могу. Возьмите винтовку.
— Спасибо, не надо. Револьвер у меня есть, а из винтовки я и стрелять не умею.
Из Дрогобыча выехали в половине первого. Прохоров сел в сани за кучера, двое других стражников скакали впереди, верхом. В Новый Крапивник приехали в три часа. Дом учительницы нашли быстро.
Мина Лейвер оказалась очкастой дурнушкой. Жила она вдвоем с матерью в маленькой и жутко грязной хате.
Увидев на пороге дома русского полицейского, Мина сначала недоумевающе посмотрела на Тараканова, а потом всплеснула руками и села на стул.
— Что с Касей?
— Ее убили, — огорошил учительницу коллежский секретарь.
Успокаивали девушку долго — минут тридцать, но в себя она так до конца и не пришла — постоянно прерывала разговор рыданиями.
— Ох, говорила я ей, говорила — большой город до добра не доведет. Но уж очень Kace в Лемберге нравилось — и магазины там шикарные, и кафе, и театр. Она все силы приложила, чтобы в городе остаться — занималась днями и ночами, зубрила до потери сознания и стала-таки первой ученицей. А первые пять девочек получали право выбора места дальнейшей службы. Кася львовскую школу и выбрала. А мне пришлось вернуться в Дрогобыч.
— Скажите, вы с ней переписывались?
— Конечно! Она мне каждую неделю письмо писала, и я ей.
— А о своих приятелях мужского пола она вам не рассказывала? Я не из праздного любопытства спрашиваю, поверьте!
— Если бы Катерина была жива, я бы на этот вопрос вам ни за что не ответила. А сейчас скажу. Был у нее друг. Она с ним на новый тысяча девятьсот четырнадцатый год познакомилась. У них в школе новогодний бал был, там они и сошлись.
— А кто таков, не знаете?
— Она девушка скрытная была, много не рассказывала. Знаю лишь, что парень был ее помоложе. Зовут его Ян, Янек. Вот, пожалуй, и все.
— А где он жил, из какой семьи происходит, она вам не писала? Припомните, пожалуйста, меня любые сведения о нем интересуют, даже самые, на ваш взгляд, незначительные.
Мина задумалась.
— Жил он где-то на Верхнем Лычакове, недалеко от нашей семинарии. Там такая история романтическая. Он, оказывается, Касю давно заприметил, еще тогда, когда она в семинарии училась. А подойти не решался. Год с силами собирался и только на балу посмел.
— Интересно. Ну а чем он занимался? С кем проживал? Кто у него папаша? Не писала об этом Кася?
— Нет, не писала. Хотя…. Подождите!
Мина вскочила со стула, кинулась в комнату и через несколько минут прибежала оттуда с пачкой писем.
— Сейчас, сейчас. — Она быстро перебирала пачку. — Вот! Нашла.
Пани Лейвер развернула одно из писем и начала его читать вслух:
«Дорогая Мина!» Так, дальше личное… Вот! «Насколько всем хорош мой Янек, настолько отвратителен его папаша, с которым я «имела честь» сегодня познакомиться. Он даже не поздоровался с Янеком, а меня этот напыщенный чинуша окатил такой волной презрения, что, будь я собой прошлогодней, я бы от стыда под землю провалилась. А сейчас ничего, только улыбнулась. Впрочем, чего взять со старого сальтисона!»
— Ничего не понял, — сказал Тараканов. — Что за «сальтисон»?
— Сальтисон — это польское блюдо, что-то вроде колбасы.
— То есть папа у Янека — колбасник?
— Нет, полицейский. Сальтисонами у нас зовут офицеров полиции.
* * *
Когда выехали за околицу села, уже стемнело. Тараканов полулежал в санях, вспоминал и размышлял.
«Янек — сын полицейского офицера. Живет в Лычаковке, там, где комиссарил Хмелевский. Получается, что папаша Янека служил в Лычаковской части, ведь не стал бы полицейский из другого участка там селиться — неудобно. Интересно, сколько классных чинов было в подчинении пана Хмелевского? Я думаю, что как у нас — человека два-три, не больше. Ну, может, пяток. И наверняка сын Янек был только у одного, ну максимум у двух из них. Приеду домой, спрошу Хмелевского и раскрою убийство. Стоп…»
Додумать Тараканов не успел. Ночь пронзили вспышки выстрелов. Оба стражника упали с коней. Прохоров подобрал вожжи и огрел лошадь кнутом: «Пошла, пошла, родимая!» Тараканов вытащил из-за пазухи револьвер и беспомощно крутил им из стороны в сторону, пытаясь разглядеть что-нибудь в окружавшем дорогу темном лесу. Оттуда последовал еще один залп. Прохоров упал на Тараканова, лошадь захрипела и повалилась на снег. Коллежский секретарь выскочил из саней и бросился было в лес, но тут же получил удар прикладом между лопаток, свалился и сразу же почувствовал на своем затылке тяжесть винтовочного ствола.
— Не дергайтесь, ваше благородие, а то я прострелю вам голову, — обратился к нему на русском языке с едва уловимым акцентом знакомый мужской голос.
• 9 •
В хате было жарко натоплено. Хмелевский, попыхивая длинной трубкой, сидел за столом и смотрел на Тараканова. Тот примостился на табурете у печки. Руки коллежского секретаря были скованы наручниками за спиной.
— Скажите честно, Осип Григорьевич, догадались вы, что это я девчонку и Мощинского убил, или нет?
— Начал догадываться, но до конца уверен не был. Но я знал, как проверить свою догадку.
