Радульфус искоса взглянул на брата Кадфаэля — лицо аббата было непроницаемо. Он помолчал, а потом произнес то, чего ни Хью, ни Кадфаэль не решались произнести вслух:
— Или же он сам и есть убийца!
— Это первое, что пришло мне в голову, — заверил аббата Кадфаэль. — Я старался отогнать от себя эту мысль, но чем больше я думаю о Сулиене, тем больше сомнений в его неосведомленности, если не в его непричастности к этой смерти, вызывает его поведение. Истории с Бритриком это не касается. Там мы имеем дело не с голословными утверждениями: женщина, в смерти которой его обвиняли, лично подтвердила его невиновность. Она жива, счастлива и благодарна судьбе. Никому не придет в голову искать ее в могиле. А вот первый случай — совсем иного рода, и мы обязаны вернуться к нему. То, что Дженерис жива, утверждает лишь Сулиен. Но сама она не появляется. Она молчит. Мы доверяем только слухам. В нашем распоряжении — лишь мнение одного человека и кольцо.
— Хотя я знаком с ним непродолжительное время, — сказал аббат Радульфус, — но я не думаю, что он по природе своей — лжец.
— Я тоже так не думаю. Но каждый человек, даже если он и не лжец, под влиянием обстоятельств может стать таковым. Боюсь, он так и поступил, чтобы снять с брата Руалда подозрение. Более того, — произнес доверительно Кадфаэль, вспомнив опыт прежних лет, когда он сталкивался с ненадежными людьми за пределами монастыря, — если люди лгут в силу крайней нужды, то делают это превосходно — лучше, чем те, которые лгут с легкостью.
— Ты рассуждаешь, как человек, исходящий из собственного опыта, — сдержанно заметил аббат, но глаза его улыбались. — Ну что ж, если никому нельзя верить на слово, то я не представляю, каким образом сможем мы продолжать поиски. Нам придется подождать возвращения Хью Берингара. Ничего не говори никому из обитателей Лонгнера, а также брату Руалду. Шепот слышится отчетливей, когда вокруг стоит тишина, и даже шелест листа может быть хорошо слышен.
— Шериф, кстати, мне напомнил, — сказал Кадфаэль, со вздохом вставая, чтобы пойти в трапезную, — что от Кембриджа не очень далеко до Питерборо. Это было последнее, что он мне сказал на прощание.
На следующий день в монастыре Святых Петра и Павла был праздник Святой Уинифред, хотя самый день перемещения ее святых мощей и водружения их в алтаре приходился на двадцать второй день июня и отличался большей торжественностью. Праздник, происходящий летом, при хорошей солнечной погоде, собирает огромное число паломников и более удобен для совершения всех необходимых обрядов, нежели третий день ноября, когда в преддверии зимы дни становятся короче.
Кадфаэль в этот день поднялся задолго до заутрени, прихватил сандалии и рясу и, выскользнув из темного дормитория, спустился по лестнице, где ночью всегда горел маленький светильник — чтобы монахи не споткнулись на ступенях, когда они спешат к заутрене. Весь дормиторий, в котором низкие перегородки отделяли одну кровать от другой, был полон негромкими звуками, словно пещера, населенная призраками: монахи вздыхали во сне, у одних в горле что-то клокотало и они всхлипывали, другие тяжело переворачивались на бок, а у некоторых дыхание было глубокое и ровное — сновидения их не беспокоили. В конце дормитория крепко спал приор Роберт, удовлетворенный своими дневными деяниями, не потревоженный сомнениями и не мучимый кошмарами. Обычно спящий приор издавал громкий храп, что позволяло в этот момент безбоязненно проскользнуть мимо. Когда-то Кадфаэль так и делал — по менее серьезному поводу, чем в это ноябрьское утро. Так, вероятно, поступал и кое-кто из этих сейчас спящих сном невинности монахов.
Брат Кадфаэль тихо спустился вниз и прошел в церковь, в этот час темную и пустую и оттого кажущуюся просторной. Она освещалась лишь лампадами в алтарях — этими крошечными звездочками под куполом ночи. Всякий раз, когда он просыпался так рано, как сегодня, располагая временем, он подходил к алтарю святой Уинифред, где находилась великолепная серебряная рака с ее мощами. Тут он останавливался, чтобы почтительно и проникновенно поговорить со своей землячкой. Он всегда обращался к ней на языке Уэльса — на их валлийском языке, и это придавало его словам особую доверительность. Он мог просить ее о чем угодно — и никогда ему не было отказано. Сегодня он почувствовал, что даже и без его смиренной просьбы ее благосклонное покровительство будет сопровождать Хью по дороге в Кембридж, но Кадфаэль считал, что и его заступничество будет ненапрасным. Не имело значения то, что кости уроженки Уэльса — святой Уинифред — на самом деле все еще лежат в земле Гвитерина, за много миль отсюда, в Северном Уэльсе, где проходили годы ее пастырского служения. Святые не обладают материальной оболочкой — они присутствуют и способны оказываться в любых местах, в каких только пожелают, — везде, где смогут проявить милосердие и щедрость.
В это особенное утро брату Кадфаэлю пришло в голову замолвить перед святой Уинифред словечко о Дженерис — чужестранке, черноволосой красавице, тоже валлийке, чья беспокойная тень тревожила воображение многих, а не только ее бывшего мужа. Живет ли она еще на белом свете, пусть вдали от родины, в чужом краю и среди чужих людей, или лежит она теперь в тихом уголке здешнего кладбища, взятая из земли аббатства и снова похороненная в ней же? Мысль об этой женщине глубоко трогала Кадфаэля и, как он считал, непременно должна была вызвать у святой Уинифред такую же нежность — ведь их судьбы были в чем-то схожи. Кадфаэль поведал святой Уинифред историю Дженерис, стоя на коленях на нижней ступеньке алтаря, где брат Рун когда-то отбросил ненужные ему больше костыли, стоило святой прикоснуться к нему невидимой рукой и избавить от хромоты.
Когда Кадфаэль наконец поднялся с колен, предрассветная тьма была уже не такой непроницаемой, в ней появился бледный жемчужный оттенок. Явственно обозначились контуры окон центрального нефа. Колонны, своды и алтари словно выступили из мрака. Кадфаэль прошел к западной двери, никогда не запиравшейся, кроме военного времени или другой серьезной опасности, и вышел из церкви, чтобы с высокого места взглянуть на Форгейт, мост и город.
Вскоре Кадфаэль увидел приближение отряда. Но еще раньше он явственно различил топот копыт по мосту — быстрый, гулкий перестук. Он слышал, как изменилась поступь лошадей, когда они ступили на твердую землю Форгейта, заметил, что предрассветная дымка словно ожила, наполненная неясным движением, еще до того, как бледные лучи рассвета высветили сбрую со стальными бляхами, и постепенно из мрака возникли фигуры воинов. Никаких доспехов — только флажки на копьях копейщиков, две подвешенные трубы — трубить сбор или отбой — и искусно сработанное легкое боевое снаряжение. Всего копейщиков было тридцать и пятеро, конных лучников: остальные лучники находились уже впереди, вместе с провиантом и снаряжением. Хью Берингар отлично выполнил приказ короля Стефана: его отряд был хорошо вооруженным и более представительным по числу воинов, чем это потребовал король.
Кадфаэль смотрел, как они строем двигались мимо. Впереди ехал Хью на своем любимце — костлявом сером жеребце. Перед Кадфаэлем мелькали знакомые лица — это были испытанные в боях солдаты гарнизона: сыновья из купеческих городских семей, отличные лучники, натренированные в метании стрел на стрельбищах рядом со стеной замка, и молодые рыцари — сквайры из здешних маноров. В мирное время на королевскую военную службу из каждого манора призывали одного молодого сквайра — в рыцарских доспехах и на коне. Служили они сорок дней, рядом с Уэльсом, близ Освестри. Во время ситуаций чрезвычайных, вроде нынешней анархии на востоке Англии, правила эти нарушались, но обычно сроки пребывания на военной службе оговаривались. Хотя на этот раз, как сказал Хью, король потребовал людей на неопределенный срок. Среди копейщиков Кадфаэль заметил Найджела Аспли, видного, отлично сидевшего в седле. Кадфаэль вспомнил, что три года назад этот молодой человек пытался изменить королю и теперь старался загладить свою провинность усердной службой в отряде Хью. Ну что ж, если Хью решил, что от Аспли будет польза, пусть так. Это послужит Найджелу хорошим уроком, и он, надо полагать, уже не собьется с пути. Он хорошо знал свое дело, был атлетом и отличался недюжинной силой, так что занимал свое место по праву.
Они уходили, цокот лошадиных копыт замирал вдали. Кадфаэль смотрел им вслед, пока они на повороте большой дороги совсем не скрылись из виду. Рассвет был серым — небо в тяжелых тучах нависло над землей. День обещал быть сумрачным, мог пойти дождь. А король Стефан меньше всего ожидал дождливой погоды — это затруднило бы продвижение войска, сделало бы недоступными все тропы в этой болотистой местности. Держать войско в полевых условиях стоит дорого. И хотя король объявил призыв на военную службу, он все еще содержал большое число фламандских наемников. Гражданское население их ненавидело и боялось, и даже англичане, сражавшиеся с ними бок о бок, их не любили. Стефан и Матильда — соперники в нескончаемом споре за обладание английской короной — оба использовали фламандцев. А для тех правда была на той стороне, которая им платит. Они с легкостью могли переметнуться к противнику, заплати он им больше. Впрочем, на своем веку Кадфаэль сталкивался со многими наемниками, которые твердо держали данное слово, в то время как бароны и графы, вроде Джеффри де Мандевиля, словно флюгеры, меняли направление ради собственной наживы.
