— Кто, этот вор? — Лицо великана перекосилось от злости. — Ты что, не знаешь разве, почем продается олово, которое везут в Рим его суда? И зерно он везет, чтобы продавать подороже. Ему мало миллионов сестерциев, которые достались в наследство, так он богатеет еще и за счет бедняков… Весь Рим знает, что он извращенец. Идем с нами, сейчас он нам за все заплатит!
Аврелий с присущим ему чувством юмора нашел такое приглашение по меньшей мере смешным и продолжал:
— А ты хорошо его знаешь? Наверное, нелегко будет расправиться с таким преступником…
— По правде говоря, до сегодняшнего вечера я даже имени его не слышал, — признался великан. — Мне рассказали о нем те, что нашли труп Ниссы в его паланкине.
Сергий велел своим людям натравить на него чернь, понял наконец Аврелий. Люди — сенатор знал это, — даже самые честные и осторожные, собравшись вместе, превращаются в стадо баранов — готовы верить любой выдумке, если ее долго повторяют, тем более хором, и принимают за чистую монету любые, даже самые нелепые доводы, лишь бы только не испытывать неловкости от сознания того, что плывут против течения. Так отправляли на войну, на верную смерть, юных воинов, и те чувствовали себя счастливыми, так одерживали победу на выборах…
Кастор между тем тоскливо смотрел на Аврелия, нервно теребя тунику в ожидании, когда же наконец его легкомысленный хозяин, этот совершенно безрассудный человек, поймет, что пора уносить ноги.
Но тут Аврелий взорвался.
— А зачем же искать его дома! — с негодованием воскликнул он. — Разве вы не знаете, что он скрылся у Маврика? Преторианцы конечно же и не подозревают, что он там. Скорее пойдемте к дому Сергия и выкурим оттуда эту свинью! — призвал он, и воинственная толпа, развернувшись, бросилась к Авентинскому холму.
— Да поразят тебя боги, хозяин! Думаешь, мы долго сможем обманывать Рим такими шуточками? Уже дважды сошло, — сказал Кастор, и они свернули в переулок.
— Согласен, хватит. Только мне тоже захотелось поиграть в эту игру, которая так легко удалась тебе возле паланкина, — усмехнулся Аврелий.
— Но теперь тебе опасно возвращаться домой, — заметил секретарь. — Сергий не терял времени; спорю, что по всей дороге отсюда до Патрициевой улицы сидят в засаде наемные убийцы. Если тебя не убьют они, то это определенно сделает какой-нибудь одержимый поклонник несчастной актрисы!
— Ты прав, — согласился Аврелий, — надо переждать ночь. А завтра утром, еще до восхода солнца, приходи с тележкой сена в конец Общественного спуска. Буду ждать тебя там, прикроешь меня соломой и отвезешь домой…
— А где же ты будешь прятаться до утра? Тебя могут узнать! — забеспокоился Кастор.
— Не волнуйся, у меня есть друзья в Риме, — заверил его патриций и направился к старому дому Нигро, не сомневаясь, что найдет гостеприимство в одной хорошей семье, что живет на пятом этаже. Уж там-то искать его никому и в голову не придет.
За семь дней до июльских календ
— Кастор! — позвал Аврелий, наскоро приведя себя в порядок, но секретарь, казалось, растворился.
Привезя хозяина в целости и сохранности домой, при этом вручную толкая тележку, в которой тот прятался, александриец счел, очевидно, что имеет право на целый день отдыха.
Вместо него появился Парис — не лицо, а маска скорби.
— Клавдий Цезарь прислал за тобой, хозяин, — доложил он голосом, который, казалось, исходил из глубин Эреба.[63] — Завтра тебе следует явиться на Палатинский холм. Тебе предъявляют обвинения…
— Маврик? — мрачно спросил сенатор.
— Или кто-то за него, — печально ответил благочестивый управляющий, который очень любил своего господина, хотя и не всегда одобрял его поступки.
Парис уже стоял в дверях, опустив голову, с поникшими, как всегда, плечами, собираясь уйти, но Аврелий его задержал.
— Ты защитил мой дом, мое имущество, семью, моих слуг… Я никогда не забуду этого, Парис.
И в самом деле, когда, укрывшись в телеге с сеном, Аврелий смог наконец вернуться домой, то, к своему изумлению, увидел, что дом не разграблен. Более того, подойдя к задней двери, они с Кастором неожиданно оказались перед целым отрядом вооруженных до зубов слуг, готовых сражаться до последнего, защищая хозяйский дом.
Отважный управляющий — дырявый котелок вместо шлема, меч в правой руке и кривой кинжал в левой — героически возглавлял защиту, и совсем не как томный Парис, но как новый Гектор на стенах Трои.
— Твой дом — это мой дом, хозяин, и твои домочадцы — это и моя семья. Я только выполнил свой долг, — скромно ответил управляющий.
— Хочу поблагодарить тебя, и сейчас же. Вдруг завтра будет поздно. Скажи мне, чего бы хотел.
— Только одного — разрешения жениться на Ксении, — ответил Парис, покраснев.
— А она хочет выйти за тебя замуж? — с сомнением спросил Аврелий.
— Не знаю, вообще-то мне еще нужно набраться храбрости и спросить ее об этом… — признался Парис не без смущения.
— Если Ксения согласна, я дам тебе свое хозяйское благословение, — с неохотой пообещал сенатор, с трудом представляя, как переживет такое событие Кастор.
Он жестом отпустил преданного управляющего, притворившись, будто не заметил слез радости, сверкнувших в его глазах, и заперся в библиотеке.
Аврелий ласково и нежно прикоснулся к палочкам папирусных свитков. Одни палочки были из слоновой кости, другие из черепахового панциря.
Каждый свиток — а некоторые из них редчайшие, бережно хранимые в чехлах из драгоценной ткани, — стоил ему упрямейших поисков, долготерпения и вознаграждал тем же волнующим трепетом, какой он испытывал всякий раз, ожидая благоволения женщины: и чем труднее бывало заполучить книгу или женщину, тем более возбуждающим оказывалось удовольствие от последующего обладания.
Рука задержалась на одном старом свитке. И хотя пятеро рабов-библиотекарей, заботясь о хранилище, поддерживали здесь полнейшую чистоту и порядок, тонкий слой пыли, лежавший на торце свитка, говорил о том, что его давно уже никто не разворачивал.
Этрусская грамматика Клавдия, которую тот написал, еще будучи всего лишь неприметным, презираемым всеми членами большой императорской семьи. Мудреные глаголы, которых почти никто больше не знал, даже романизированные жители той земли, где расцвела одна из древнейших и прославленных цивилизаций Нашего моря…[64] Какое же терпение понадобилось Клавдию, чтобы вложить их в его голову. Увечный, хромой, глупый, став Клавдием-богом, он ныне правил процветающей империей.
И все же всегда находился кто-то, кому хотелось, чтобы правление это длилось не долго. Люди вроде Сергия Маврика, полководца Фазия, предатели, таившиеся в тени, готовые на преступление… А у него, Аврелия, нет в руках никакого оружия, чтобы защитить Клавдия, своего императора и друга!
Да, придется, видимо, отправиться к Цезарю и признать, что не смог раскрыть преступление, что не удалось отыскать даже крохотной улики, свидетельствующей о покушении Маврика на его, императора, жизнь. В ярости Аврелий отшвырнул от себя чашу с горячим целебным вином, которую велел подать себе только что.
Серебряный поднос со звоном покатился по мозаичному полу и остановился, глухо ударившись о ножку высокого стула черного дерева.
Заскулив от страха, какой-то комочек меха, сверкнувший рубинами, метнулся под ноги сенатора и спрятался за его высокими сапогами.
— Пушок, — прошептал Аврелий, взяв его в руки и подумав, что вот этого уже никогда не сможет сделать Нисса. Он почесал хорька за ушками, под ошейником, украшенным драгоценными камнями. Наверное, все же мешает животному это массивное золотое украшение, решил он, ведь оно довольно тяжелое.
«Хранитель моих секретов…» Словно услышав, как произносит эти слова Нисса, он схватился за драгоценный ошейник и попытался снять его с шеи хорька. Ошейник оказался довольно легким. Очевидно, он полый!
Аврелий внимательно осмотрел его. Да, вот на застежке заметна какая-то насечка, как раз под самым крупным рубином, такая крохотная, что почти не видна. Может, драгоценность таит какой-то секрет? Он попробовал слегка нажать тут и там, потряс и покрутил ошейник: никакого результата.
Хорек с любопытством смотрел на него живыми, сверкающими глазками, красными, как и рубины, которые патриций так несправедливо отнял у него, и вдруг начал тереться о белую тунику Аврелия, оставляя на ней поблескивающие волоски. Отряхивая их, Аврелий взял один волосок. Он оказался, хоть и очень тонким, удивительно крепким…
В волнении Аврелий поднялся, сбросив хорька на пол. Взяв браслет, он вставил волосок в еле заметную насечку и слегка повернул. Ювелирное изделие раскрылось, словно разломившись пополам, и обнаружило свой секрет.
