Горе-злоумышленник застонал и разлепил ресницы. Ретондов, словно коршун, склонился над ним, схватил за грудки и грозно зарычал:
— А ну сознавайся, что это ты спер у меня пистолет и подстроил фокус с самоубийством журналиста! Я ведь видел, как ты все утро крутился возле моего купе.
Фабрикант обернулся на «кавалера» и утвердительно спросил:
— Вы ведь можете подтвердить, что он ошивался возле нашего купе?
— Ничего такого я не видел, — не пожелал лжесвидетельствовать сосед миллионера и произнес, оглядываясь на присутствующих: — Впрочем, теперь ваше дело в шляпе. На месте этого несчастного я бы повесился, ибо свора нанятых вами адвокатов все равно повесит на него всех собак.
Никто не попытался вступиться за австрийца. Во-первых, своим нападением на женщину он поставил себя вне законов морали. А во-вторых, сам его статус военнопленного, иными словами, человека, лишенного почти всех юридических прав, делал его незавидным объектом для защиты. Даже взявший на себя роль представителя закона доктор лишь с сожалением смотрел, как здоровенный купчина вытрясает нужные ему показания из худосочного австрийца. Беглый пленный был так бледен, что даже крупные веснушки не были заметны на его еще недавно рябом лице. Однако этот парень прекрасно понимал, что если возьмет на себя еще одно убийство, то уж точно не избежит расстрельной стенки или виселицы. Поэтому он держался из последних сил, отказываясь брать на себя ответственность за смерть журналиста.
Его упорство разозлило Ретондова. Рассвирепевший фабрикант затащил свою жертву в дальний закуток в задней части вагона, чтобы разобраться с ним без свидетелей. Оттуда стали доноситься звуки, похожие на удары. Периодически они сопровождались сдавленными вскриками…
Примерно через полчаса, усталый, но довольный, Ретондов вышел из закутка и сообщил, что проклятый австриец сознался, что это он подложил пистолет журналисту. Таким образом, с фабриканта полностью были сняты все подозрения. Он принял душ и переоделся. А через несколько часов поезд прибыл на небольшую станцию, где в вагон вошли жандармы. Они опросили всех пассажиров по поводу произошедшего убийства. Ретондов тоже ответил на вопросы «стражей порядка», но не в качестве одного из подозреваемых, а как свидетель. Злоумышленник был установлен, и помог добиться от него признательных показаний именно он. Жандармский капитан даже пожал фабриканту на прощание руку. Однако главную улику — записку, из-за которой Медников пустил себе пулю в лоб, полицейские так и не нашли, хотя с большим усердием обшарили весь вагон.
Последними вагон покинули санитары, которые пронесли по коридору носилки, на которых лежало накрытое с головой простыней тело несчастного репортера. Стоя в проходе, пассажиры через оконное стекло наблюдали, как, едва освещенные льющимся на них из вагона светом, мужички в застиранных медицинских халатах привычно закинули носилки в кузов крытого фургона, чтобы отвезти его в морг ближайшей больницы.
Вскоре поезд покинул станцию. Однако Сергею не хотелось возвращаться в купе, где еще витал дух погибшего журналиста. Ему неприятна была хищная веселость фабриканта, который отвел от себя опасность, утопив невиновного. Когда Ретондов сообщил попутчикам, что добился признаний от австрийца, все сделали вид, что не заметили его засученных рукавов и забрызганной кровью сорочки. Конечно, австриец был далеко не ангелом. Однако Сергею почему-то трудно было поверить в то, что это он провернул блестящую комбинацию с «рокировкой пистолетов». Его простоватая физиономия и крестьянские руки явно не были приспособлены для таких фокусов. Большую часть пути лжелетчик старался помалкивать или отвечал односложными фразами, видимо страшно боясь выдать себя. Профессиональный разведчик, на которого теперь шла охота, должен был чувствовать себя в любом обществе раскованно, как рыба в воде.
«Нет, австрияк в этой игре, скорее всего, человек случайный, — мысленно рассуждал Сергей. — Однако, как ни жестоко это звучит, но его арест и смерть Медникова упрощают мне задачу, ибо круг подозреваемых сильно сузился. Так кто же из моих оставшихся попутчиков внушает наибольшие подозрения? Первый, чья кандидатура приходит на ум, — это фабрикант. То, что он сумел выпутаться из скверной истории, подсунув жандармам австрийца, для меня лишь доказательство его удивительной изворотливости. Хороший шпион и должен быть таким. Но ведь он до сих пор так и не смог дать вразумительного ответа, как его пистолет оказался у журналиста. Не исключено также, что именно фабриканту раздосадованный чем-то курьер угрожал сдачей в контрразведку… Хотя если искомый агент Ретондов — то не совсем понятны его мотивы. Зачем ему идти на содержание к врагу, если в деньгах он не нуждается? Впрочем, кто из нас, находящихся в этом вагоне, видел настоящего Ретондова? Так. Кого еще, кроме фабриканта, можно зачислить в кандидаты в шпионы?»
Размышления Сапогова прервал робкий смех Сонечки, донесшийся из-за двери генеральского купе. Этот смех, прозвучавший всего через несколько часов после нелепой трагической гибели Медникова, показался Сергею кощунством. Он почувствовал, что срочно нуждается в совете напарника, и отправился на поиски Николая Дуракова.
Тамбурные площадки некоторых вагонов были открытыми. Обдувающий их ветер, казалось, только и ждал появления человека. Стоило распахнуть дверь вагона, как он радостно налетал и начинал играть с тобой. Так заскучавший в клетке детеныш могучего животного радуется при появлении дрессировщика, еще не умея рассчитать своих сил.
Сергей переходил из вагона в вагон по сильно раскачивающимся, узким мосточкам. Если оступишься, то в лучшем случае окажешься верхом на буфере, а в худшем — прямо под колесами или под насыпью во рву. Это немного напоминало прогулку над пропастью по подвесному мосту, когда есть перила, но важнее удержать баланс тела и духа. Лязгали и скрежетали железом вагонные сцепки. Однажды с ревом налетел, оглушив и ослепив яркими огнями, встречный поезд. Сергей и представить себе не мог, что всего через несколько часов ему предстоит гораздо более опасная прогулка «по краю пропасти»…
Сергей нашел ротмистра Дуракова в голове состава — в третьем вагоне от паровоза. Это был вагон для старших офицеров. Он был устаревшей конструкции с наполовину стеклянными дверями купе, через которые можно было видеть, что делают пассажиры.
Дураков развлекал разговором чопорного подполковника в пенсне, попутно азартно кокетничая с его спутницей — ухоженной дамой с умным живым лицом. Похоже, беседа с подполковником была необходимой данью, которую ловелас платил за удовольствие общения с его женой или любовницей. И надо сказать, что кое в чем ротмистр явно преуспел. Его собеседница хоть и старалась сохранить приличествующий строгий вид, но глаза ее оживленно блестели.
Было забавно наблюдать, как, забывшись, дама, начинает хихикать над очередной остротой собеседника, но тут же, спохватившись и прикрыв рот ручкой в перчатке, испуганно косится на своего партнера. Подполковник же сохранял вид невозмутимой статуи. Брови его над стеклами пенсне почти не двигались, а глаза постоянно имели презрительное выражение. Впрочем, ему и нельзя было улыбаться, ибо вознесенные хвосты его геометрически безукоризненных усищ были так идеально отмерены, что любое резкое движение лицевых мышц сразу бы нарушило их монументальную симметрию.
Когда Сергей вызвал напарника для разговора и Дураков вышел, затворив за собой дверь в купе, Сергей успел заметить, как оставшийся наедине со своей дамой усач что-то выговаривает ей краем рта, даже не глядя на нее — то ли от презрения, то ли ему мешал повернуться к спутнице слишком строго облегающий его длинную шею, жесткий стоячий воротник. Но женщина сразу как-то вся сникла и приняла виноватый, пришибленный вид.
Ротмистр же, похоже, не терял надежду на увлекательное любовное приключение. Стоя в коридоре, он украдкой поглядывал на временно оставленную женщину через стеклянную дверь. Впрочем, вскоре Сергей заметил, что ротмистр слушает его с нарастающим интересом. На некоторые подозрения напарника Дураков отчего-то отреагировал, как на пикантный анекдот:
— Насчет этого заводчика Ретондова, его, конечно, следует хорошенько прощупать. Что же касается госпожи Стешневой… О-ля-ля! Твоя версия, Серж, будто бы барышня сама придумала для журналиста задание, из-за которого бедняга пустил себе пулю в лоб, представляется мне очень аппетитной. Предприимчивые дамочки — моя страсть. Я их ням-ням, очень люблю!
Сергей поспешил оговориться:
— Софья Юрьевна — близкий мне в недавнем прошлом человек. И я все-таки надеюсь, что ошибаюсь в отношении ее. Но пока записку, из-за которой застрелился Медников, не нашли, хотя полицейские очень старательно обыскали купе и весь вагон… Поэтому вот уже несколько часов меня преследует навязчивая мысль: «А существовала ли вообще эта записка?» Данное подозрение не дает мне покоя.
