— Ясен. Чего же ты хочешь? — хмуро спросил Лобанов.
— Можно сказать почти ничего. Мне нужен дневник.
— Отдай ему этот проклятый дневник! — вдруг закричал молчавший Иннокентий. — Ты не знаешь его, он не шутит, он взорвет меня!
— Он абсолютно прав, — сказал Ник Грегори. — Если ты не отдашь дневник, мы взорвем нашего общего родственника.
— Хорошо, я его сейчас вам привезу.
— Ну уж прости, князь, но ты лишился моего доверия. Больно уж у тебя характер несговорчивый, чуть что лезешь в драку. И эту штуковину зачем-то носишь с собой, будто тебе кто-то угрожает. — Ник Грегори взял в руки пистолет Лобанова. — Поэтому сделаем так: ты говоришь, где прячешь дневник, а мои ребята съездят туда, возьмут его. А взамен мы не будем нажимать на кнопочку. Решай, у нас мало времени! — вдруг рявкнул Ник Грегори.
— Я согласен, — поспешно произнес Лобанов. — Дневник у меня дома, в гостиной за ковром. Там сразу увидите небольшой пришитый мешочек.
— Сразу же так бы сказал и не было бы всех этих проблем, — проворчал Ник Грегори. — Ключи! — вдруг вновь закричал он.
Лобанов достал из кармана ключи от квартиры. Ник Грегори отдал связку одному из своих людей; тот мгновенно исчез из номера.
— Извини меня, но я ничего не мог поделать. Они заставили меня позвонить тебе. Я не хотел, но что я мог, что я мог, — захныкал Иннокентий. — А она не взорвется? — по-видимому, далеко не в первый раз спросил он Ника Грегори.
— Я тебе ясно сказал: ты взлетишь на небеса тогда, когда я прикажу дать команду. А пока сиди и не скули. Дай с человеком поговорить. Когда еще придеться. Тем более мы все же родственники. Седьмая вода на киселе — так это у вас говорится — но все же одна кровь.
— И ты ее готов пролить, — сказал Лобанов.
— А что прикажешь делать, сам видишь, какая ситуация. Ты же по-родственному не хочешь поделиться тем, на что я также имею права. Вот приходиться упрашивать тебя это сделать с помощью моих ребят.
— Тебя же воспитывал Дмитрий Львович.
— Ах вот ты о чем, проснулась дворянская гордость. Старый хрыч твердил мне об этом с утра до вечера. Я хоть и маленьким был, но тогда уже чувствовал, что все, что он говорил мне, сплошная чушь. Ничего подобного в мире давно не существует. Да никогда и не существовала. Это такие сумасшедшие, как он, все напридумали. Если кому-то хочется малость пожить в каком-нибудь воображаемом мире, нет проблем, пусть живет. Но только сам, не тянет в него других. В реальном же мире всегда побеждали сила и деньги. И я считаю это абсолютно справедливым.
— Дмитрий Львович вовсе не говорил о победе. Он говорил о том, каким по его мнению должен быть человек в любых обстоятельствах. И в горе и в радости он должен быть верен себе, верен исповедуемым им принципам. Его поведение не должно зависеть от того, когда он выигрывает и когда проигрывает и когда любит и когда умирает.
— Да ты я вижу совсем с ним спелся. И когда только успел? Всего несколько раз виделись.
— А это неважно, ты вот провел с ним рядом столько лет, а ничего, кроме ненависти и презрения к тому, что он проповедовал, не извлек.
Ник Грегори внезапно отвернулся и посмотрел на часы.
— Чего они не едут? — сам себя спросил он. — Ну как ты себя чувствуешь? — обратился он к Иннокентию. — Не правда ли сидеть второй час на коленях с бомбой — в этом что-то есть увлекательное.
— Скажи, ты не перепутал ключи? — захныкал Иннокентий, повернув голову к Лобанову. — Будь проклят этот дневник, эта коллекция, я больше не выдержу этой пытки.
Внезапно Иннокентий сделал резкое движение, и сумка завибрировала у него на коленях. Все замерли, не отводя от нее свои взгляды. Иннокентий от страха затрясся еще сильней, и сумка стала сползать с его ног. Лобанов бросился вперед и подхватил ее в самый последний перед падением момент. Держа в руках страшную поклажу, он застыл на месте.
— А ну немедленно успокойся! — заорал на Иннокентия Ник Грегори. — Из-за тебя, идиота, мы едва не взлетели на воздух. А ты положи сумку ему на колени. Тебе говорят!
Двое парней наставили на Лобанова свои пистолеты. Он посмотрел на колени Иннокентия; как ни странно, но окрик подействовал на него, и они больше не дрожали. Лобанов с максимальной осторожностью положил сумку на прежнее место.
— Ты молодец, спас нас, — похвалил Ник Грегори Лобанова. — Только подумать, мы уже могли бы быть где-то там высоко. Только не думай, что тебе это зачтется, у нас тут другая арифметика. Мы живем по правилам совсем не таким, к каким ты привык, князь, — усмехнулся Ник Грегори.
— Это я уже понял.
— Ты — смелый, а смелым быть опасно. У труса шансов остаться в живых гораздо больше. Я вот не смелый, я стараюсь не идти на рожон. Я рассчитываю, какие у меня шансы добиться успеха. Ну когда же принесут дневник.
В этот момент дверь отворилась, и появился тот самый парень, что ездил к Лобанову.
— Все в порядке, — доложил он, — вот она заветная тетрадочка.
Ник Грегори открыл тетрадь и пробежал по странице глазами.
— Она, — с удовлетворением констатировал он. — Вот видишь, князь, а ты не желал отдавать. Сколько пришлось перенести из-за твоего упрямства твоему родственничку. Хочешь совет: забудь об этой коллекции, словно ее никогда и не существовало. И все будет хорошо в твоей жизни. А теперь мы пойдем.
Вся кампания двинулась к выходу.
— А бомба! — закричал Иннокентий.
— Ах да, бомба, — засмеялся Ник Грегори. — В последний момент мы перепутали и вместо взрывчатки положили всякие книжки. Вдруг вам захочется почитать на досуге. — Он громко засмеялся и покинул номер.
Лобанов осторожно снял сумку с колен Иннокентия, ощупал ее. Кажется, там действительно были книги. Медленно он стал расстегивать молнию.
На этот раз Ник Грегори не соврал, сумка была набита книгами. Лобанов в сердцах бросил ее в угол.
— Он нас провел, как младенцев, — сказал Лобанов.
— Но ты же понимаешь, я думал, что там бомба. Они ворвались в номер, когда я спал. Я ничего не мог предпринять. Ты не сердишься на меня? Скажи, ну что я мог сделать в такой ситуации?
Всего лишь принять правильное решение, подумал Лобанов. Но если это игра без правил, правильных решений в ней никто не принимает. Это и есть главное правило.
— Они завладели этой чертовой тетрадью, — вдруг простонал Иннокентий. — О боже, теперь они найдут коллекцию. Говорил же я ему, что нужно ее уничтожить. Выучить содержание и сжечь к чертовой матери! Но он не мог так поступить, это же была реликвия! А теперь к чертовой матери все пропало, они сумеют отыскать картины.
— Хватит скулить! — прикрикнул на Иннокентия Лобанов. — Не так-то просто их найти. Там нет точного указания места. Ты читал этот дневник?
— Нет, мне его содержание известно только со слов Дмитрия Львовича.
— А я читал. И у меня есть кое-какие зацепки.
Внезапно выражение на лице Иннокентия претерпело существенное изменение; вместо маски полного сокрушительного горя появилась маска надежды.
— И ты сумеешь отыскать коллекцию?
— Не уверен.
— Но ты сказал о какой-то зацепке.
— Она слишком неопределенна.
— Все равно, это лучше, чем ничего. Ты возьмешь меня на поиски? — В голосе Иннокентия смешались сразу множество чувств и эмоций; надежда на успех, боязнь, что обойдутся без него, страх перед опасностями, что подстерегают на этот пути.
— Посмотрим. А ты не боишься?
— Боюсь, — сознался Иннокентий. — Я всегда боялся этого типа — Ника Грегори. Я никогда не одобрял того, что Дмитрий Львович возится с ним. В университете мы учили русскую пословицу: сколько волка не корми, все равно он в лес смотрит. Так и Ник. Я хочу сказать тебе одну вещь: он действует не один, он с кем-то здесь связан. Я это понял из его слов.
— Что он сказал? — насторожился Лобанов.
— Я не могу точно передать то, что он сказал, у меня тогда от волнения голова, подобно кораблю, все время куда-то плыла. Но он произнес, что даже если с ним что-то случится, нас не оставят в покое.
