– Так точно, господин следователь, сейчас сделаем! – Кетов козырнул и ушел, забыв запереть дверь.
Муромцев закрыл дверь и вернулся к Ерохину:
– Скажите, а господин Якобсон, он что же, на ваше место метил или нет?
– Надо думать, что метил. Возмущался он поначалу, что меня над ним поставили. Ведь опыта у него куда больше моего, да и старше он был. Да начальство так порешило – не след лютеранина над православным людом начальником ставить! – Слезы на глазах Ерохина высохли, он успокоился и продолжил: – Уж он-то мне наливал, каждый день наливал! Отказаться грешно, а потом, как худо стало мне, сил не было уже бросить. Я ведь пытался, видит Бог! К войту даже ходил в леса, к знахарю карельскому – он и заговоры свои шептал, травки всякие давал пить, а мне все только хуже становилось! Пить я все равно продолжал это зелье окаянное, будь оно неладно! Память стала отказывать, днями целыми ничего не помнил, куда ходил, что делал… вот тогда, видно, и убивал я души невинные. – Ерохин вдруг посмотрел Муромцеву в глаза и удивленно спросил: – Господин следователь, а ведь я теперь все вспоминаю! Куда это амнезия делась? Неужто прошла?
Муромцев положил ему руки на плечи, наклонился и сказал:
– Лиха беда начало, господин инженер. Возможно, ваша амнезия, а может, и болезнь душевная скоро пройдут окончательно.
Глава 19
Муромцев легко, размашисто поднялся на насыпь и глубоко вдохнул свежий холодный воздух. Приступы нестерпимой боли, терзавшие его последние годы, сейчас совершенно исчезли. В мозгу царило удивительное спокойствие и ясность, словно замолк надоедливый граммофон за стеной. Сыщик вдохнул еще раз, медленно, с удовольствием, и оглядел открывшийся ему простор.
Накатившая было зима быстро раскисла, оставив снежные проплешины среди растоптанной лошадьми и разъезженной телегами грязи и слякоти. Все вокруг было голо, пусто и бесприютно. Тем не менее работы по прокладке путей на станции Зеленый Дол продолжались с удвоенной спешкой, в отчаянной надежде закончить все прежде, чем приволжскую степь накроет непролазной снежной периной.
Ближе к берегу Волги, на коричневой полосе дороги, четверо рабочих с равномерным гиканьем пытались вытолкать увязшую аж на полколеса подводу, однако, не преуспев, вручную потащили на пригорок тяжелые шпалы. Далеко впереди железнодорожники, посбрасывав форменные чуйки и оставшись в одних рубахах, с тоненьким ксилофоновым звоном забивали костыли. Двое инженеров рядом с насыпью громко спорили о чем-то, размахивая руками, но, увидев приближающегося Романа Мирославовича, разом прекратили спор и уставились на него в молчаливом удивлении.
– Якобсона разыскиваю, Густава Ивановича, – ответил сыщик на их немой вопрос, что он забыл на строительном объекте. – Не подскажете ли?
– Якобсона? – переспросил один из инженеров, вытирая простуженный нос рукавом.
Его коллега при упоминании знакомой фамилии коротко сплюнул на землю.
– Вон он, на пригорке, геодезию разводит, гусь лапчатый. Как прибыл, так третий день нет покоя… А что за дело у вас?
Муромцев не удостоил его ответом. Он во все глаза разглядывал рослую фигуру в белом кителе, склонившуюся над буссолью, установленной на треноге. Якобсон медленно разогнулся, посмотрел вперед из-под ладони и поднес к губам жестяной рупор:
– Две сажени влево и одну – ко мне!
В четверти версты от него едва различимый рабочий послушно отсчитал шаги и воткнул в грязь красный флажок. Старший инженер снова согнулся, заглядывая в окуляр. Росту в нем было не менее семи футов, широкоплечий и сухопарый, он двигался с нарочитой медлительностью и достоинством. Муромцев закусил губу и подал условный знак своим спутникам, притаившимся слева от насыпи. Снизу на него глянули бледные усатые лица полицейских урядников. Становой пристав Чепурнов коротко кивнул в ответ Муромцеву и, чавкая сапогами по грязи, повел свой маленький отряд вдоль железнодорожных путей, обходя подозреваемого с левого фланга.
С Чепурновым сыщик познакомился сегодня рано утром, когда явился в Зеленодольское уездное полицейское управление с неожиданной просьбой о помощи – именно сюда, согласно телеграмме из столицы, был командирован старший инженер Густав Якобсон для прокладки железнодорожных путей, в сотне верст от Казани. Расширялась Россия, строилась железными дорогами, и каждый специалист, тем более иноземный да с хорошим опытом, был на счету.
Радости Муромцева не было предела, когда оказалось, что пристав – бодрый молодцеватый ветеран. Выслушав рассказ петербургского гостя, он сказал, что в курсе о поимке командой Муромцева энского маниака-глазника и не только согласен всеми силами помочь в поимке опасного лютеранина-душегуба, оказавшегося на подчиненном ему участке, но и готов сделать это немедленно. Уверенный в своих силах, он хотел было отправиться на задание в сопровождении одного-единственного урядника, но Муромцев решительно покачал головой:
– Не может быть и речи. Если наши подозрения верны, то мы имеем дело с преступником, который убил и расчленил двадцать человек. Это не пьяный мастеровой, пырнувший собутыльника сапожным ножом, это опасный зверь! Тем более опасный, что обладает разумом, хитрым и изворотливым. Так что при всем уважении к вашей храбрости отряд необходимо увеличить. К тому же весьма желательно взять преступника живьем. Это поможет нам лучше выявлять подобных ему и предотвращать те ужасные вещи, с которыми мы столкнулись недавно в Энске.
После недолгих споров было решено, что с Муромцевым, помимо самого Чепурнова, отправятся трое полицейских, также в помощь были призваны сотские старосты из села – долговязые бородатые черемисы с хмурыми суровыми лицами и огромными кулачищами. Через час отряд был в сборе и направился к тому месту, где старший инженер Якобсон руководил прокладкой путей до новой станции Зеленый Дол.
Сыщик не спеша шагал по насыпи, вслушиваясь в веселый хруст камешков под ногами. Все чувства его обострились. Он уже хорошо мог разглядеть блестящую кокарду на фуражке Якобсона, светлые жесткие волосы и белесые ресницы, гладко выбритый, упрямо торчащий вперед подбородок. Инженеру было за пятьдесят, но он выглядел крепким и сильным, и осознание этой силы сквозило в каждом его размеренном движении.
Якобсон оторвался от окуляра и снова прокричал в рупор:
– Четыре сажени влево! Хорошо! Тут закончили! Хорошая работа!
Он раскурил трубку с длинным прямым чубуком и, погрузившись в изучение извлеченной из планшета карты, выпустил длинную сизую струю дыма. Заметив приближение Муромцева, оторвал взгляд от карты и посмотрел на гостя спокойно, безо всякого удивления, словно появление на строительном объекте одинокого господина в приличном городском костюме было совершенно обычным делом.
– Якобсон? Густав Иванович?
Сыщик внимательно заглянул в его светло-голубые глаза, однако лицо старшего инженера выражало не больше, чем лица деревянных идолов в карельском лесу.
– Густаф Йоханофич, – подтвердил он гулким басом. Теперь, когда рупор более не искажал его голос, стал заметен легкий акцент и неожиданные вкрадчивые интонации. – Чем могу быть полезен?..
– Муромцев Роман Мирославович. Я из полиции.
Якобсон, как и прежде, смотрел на сыщика безо всякого интереса, так, как будто Муромцев приставал к нему с досужим разговором об урожае пшеницы или о рыбной ловле.
– Я здесь, чтобы препроводить вас в управление.
Инженер, непонятно к чему, задумчиво покачал головой и медленно выпустил дым из ноздрей. За насыпью тихо звякнуло железо и раздалось сдавленное ругательство.
– И что же вы хотите от меня в полицейском управлении? – ответил он, не оборачиваясь на звук и ни на секунду не отрываясь от глаз Муромцева.
От этого ледяного гипнотического взгляда сыщику стало не по себе, однако он спокойно заметил:
– Вам не о чем переживать. Речь идет о бюрократической формальности. Несколько вопросов о ваших документах.
Краем глаза Роман Мирославович отметил, как от группы железнодорожников отделилась троица бородачей в черных кафтанах и рысью двинулась на пригорок. С другой стороны уже отчетливо слышались сопение и возня урядников, которым не сиделось спокойно в засаде.
