запутался во всех этих хитросплетениях, что чуть было не попал в лапы иезуитов! Да чего ж мне все это тебе рассказывать, ты и так все это знаешь!
Император остановился и внимательно посмотрел на Пушкина. Тот сделал движение, поднимаясь с кресла, но император подошел и, положа руку ему на плечо, заставил его снова сесть.
— Вот сейчас я буду говорить о самом главном. Бабка моя, Екатерина Великая, много всего натворила в жизни. Ну, Бог ей судья, но для России сделала то, из-за чего никогда ее не забудут. Так вот, ты же приятельствуешь с Бобринскими и всю их историю знаешь. И знаешь, что Бобринский приходится мне кузеном. И Софи ближайшая подруга моей супруги и тоже моя родственница. А не знаешь того, что за Бобринскими объявлена охота. Охота с большим прицелом. И за ними, и за влиянием на них, и за их бумагами и документами. А там — безумное состояние и право на российский престол. И на германский заодно. Тут такое хитросплетение, что и сами Бобринские о том не ведают. Смотри, Пушкин, это великая тайна и я передаю ее тебе. Эти документы пока в России. Но их надо вывести туда, где никто и никогда не догадается, где они будут спрятаны. И это я доверяю тебе. Тебе будут помогать. Я попрошу Паскевича, он будет покровительствовать. И ты догадываешься, раз уж я назвал Паскевича, какую единоверческую православную страну я имею в виду. Собственно говоря, это тоже Россия. Будто-бы задворки империи. А на таких-то задворках и плетется судьба империи. Так вот, Пушкин. Инструкции тебе передадут те, кто не знает о чем идет речь. Это очень опасно, это может тебе стоить жизни. Да и мне тоже. Ты не знаешь, о каких могущественных и хитрых врагах идет речь. Но дело это о спасении отечества. Ведь и то, ты-то и не знаешь, что привело этих несчастных на Сенатскую площадь, игрушкой в чьих руках они были! А ведь какие семьи пострадали!
Николай остановился, тяжело дыша. Пушкин давно уже стоял, опираясь о спинку кресла. Он думал, что сходит с ума.
_ Ты согласен, Пушкин, помочь мне? — грозно и в тоже время немного растерянно произнес Николай.
Не раздумывая, ошеломленный всем услышанным, Пушкин ответил:
— Да, ваше величество.
Николай с облегчением вздохнул. Минутку помолчал, а потом сказал:
— Что там мне все на твои стихи жалуются? Знаешь, что? Давай-ка, я буду твоим цензором! Тогда все и замолчат! Согласен?
— Согласен, ваше величество! — с облечением в голосе в свою очередь ответил Пушкин. Страх прошел и обычное его состояние духа, ироничное и насмешливое, вернулось к нему. Эту перемену заметил и император и погрозил Пушкину пальцем:
— Только смотри, чтоб ты меня не поставил в неловкое положение! Почитай мне что-нибудь, а потом и расскажешь всей Москве, о чем ты беседовал с императором — о поэзии, разумеется.
Прошло почти два часа, как раздался звонок и на глазах изумленного Дибича опальный поэт и улыбающийся император появились из императорского кабинета.
— Карету господину Пушкину и отвезти его туда, куда он пожелает, — непререкаемым тоном провозгласил император.
Пушкин велел завести вещи в гостиницу «Европа», а сам отправился на Старую Басманную, к дядюшке Василию Львовичу. Очутившись в привычной старой обстановке, среди вещей, многие из которых он помнил по своим детским годам, он постепенно приходил в себя после удивительного происшествия, иначе он не мог объяснить случившегося с ним. И пока Василий Львович потчевал его по-московски обильным ужином и услаждал изысканной французской беседой, Пушкин заново переживал свою, такую неожиданно странную, встречу с царем.
Было уже за полночь, когда его, наконец, отправили в спальню. Там, на тетушкиных пуховиках, среди привычных московских запахов — ванили и ладана, прошлогодней вербы, стоявшей с Вербного воскресенья, и каких-то странных духов, Пушкин заснул. И казалось ему, что какая-то грузная женщина нагнулась над ним, и грозя пальцем, приговаривала: «Ну, смотри, Пушкин, ты слово дал, самому императору!»
«Кто же эта женщина?» — подумал Пушкин, проваливаясь в объятия Морфея. «Господи, да как же это я, это же она, императрица! Я же ее так здорово описал в «Капитанской дочке!».
— Лили, детка, что с тобой? — вдруг услышала Лили голос над головой и увидела Елизавету Алексеевну, склонившуюся над ней с встревоженным лицом. — Что ты бормочешь? Здорова ли ты? Давай-ка в комнаты, уже прохладно, а ты даже не накинула на себя шаль!
Елизавета Алексеевна увела Лили в комнату, напоила ее горячим чаем с миндальными пирожными от немца Карла из кафе «Берлин» с Головинского проспекта и заняла легким пустым разговором. Было уже за полночь, когда Лили спустилась к себе на второй этаж. Она немного еще посидела, разглядывая кольцо, навевающее столь странные сны и видения, положила его вновь под подушку и стала засыпать, с замиранием сердца думая о том, что принесет сон в полнолуние.
— Лоттхен! — негромко позвала фрау Марта.
Сероглазая светловолосая Лотта только вошла с улицы, держа в руках маленькую корзинку, в которой стоял заботливо укрытый вышитой салфеткой фаянсовый кувшинчик с молоком.
— Ты поднимаешься к герру Дантесу?
Лотта кивнула, глядя на фрау Марту чистыми и ясными глазами.
— Захвати чистое белье. Как себя чувствует герр Дантес?
— Он посылал меня за молоком, у него еще не прошел кашель, — ответила Лотта, застенчиво опуская свои ясные глазки.
— Ну, иди, иди, перестели ему постель! И если что-нибудь еще надо, пусть скажет!
Лотта кивнула и подхватив юбку стала подниматься на второй этаж, где в одной из лучших комнат уже неделю жил молодой белокурый красавец из Эльзаса по имени Жорж Дантес.
Лотта поскреблась в дверь, как он ей велел — три раза, и еще три раза. Из-за двери раздался приятный мужской баритон:
— Лоттхен? Входи!
Потупившись, Лотта вошла в комнату. Постоялец, в расшитом шелковом халате, подчеркивавшем его статную фигуру, широкие плечи и узкую талию, велел ей поставить молоко на стол.
— Фрау Марта, она велела перестелить постель, — еле слышно прошептала Лотта.
— Успеется, — промурлыкал постоялец.
Подойдя вплотную к девушке, он взял ее за подбородок. Лотта зажмурилась. Она почувствовала, как ее ноги стали ватными. Постоялец ловко повернул Лотту, еще секунда и ее юбки взлетели вверх и тут уже она обмякла полностью, отдавшись на волю этого красавца. Через несколько минут он отпустил ее.
— Теперь можешь перестилать постель.
Лотта с раскрасневшимся лицом, но с той
