— Очень просто. Попробуй повоюй, когда интенданты разворовывают одежду и питание, которые положены, прошу заметить, законно положены твоему эскадрону. Ты знаешь, что за три месяца одежда солдат в финских лесах просто сгнивает. Попробуй походить в гнилье на морозе. Да мне страшно было смотреть на своих улан, такие они стали худыми и оборванными! А интенданты?! Это же настоящие воры! Сколько я говорил и писал полковому командиру — всё впустую! Неделями, понимаешь, неделями нам выдавали одни сухари. Знаешь, чем мы питались последние два месяца? Тем, что тамошние крестьяне в лесах прятали. О, мои уланы научились находить спрятанные в ямах ячмень и рожь. Варили каши, правда соли вообще не было, но если есть хочется, то и пресную пищу съешь. Да что там люди, лошади голодали! А эти штабные сволочи десятки отговорок находили. Только и слышал от них, что «терпите, господа, терпите, это же война, а вы русские воины».
Вдовин говорил запальчиво, зло, в его душе до сих пор кипело негодование на армейских бюрократов.
— Видит Бог, я и мои уланы терпели долго это безобразие, — продолжил он после короткой паузы. — И воевали при этом хорошо. Ты же знаешь, я не привык прятаться в бою за спинами других. Но всякому терпению приходит конец. Приезжает однажды ко мне в эскадрон ординарец нашего полкового командира, и говорит, приказано вам, мол, выдвинуться к деревне такой-то и занять её. Я спрашиваю, когда одежду по сезону доставят, когда фураж и еду подвезут, когда соль и табак будет? Ординарец пожимает плечами и безразлично отвечает, что, мол, этого он не знает. Я сказал, что сначала пусть полковое начальство накормит моих солдат и лошадей, а потом уж посылает их хоть в атаку, хоть на парад, мне всё равно.
— А потом что?
— Потом для меня арест, суд, каторга. Эскадрону дали нового командира, привезли хорошее новое обмундирование, еду, фураж, и направили опять в бой.
Поступок Вдовина мне было трудно понять. Возможно, из-за того, что я не был в таком положении, как он. Нашему полку приходилось бывать в разных ситуациях. Часто случалось, что и еды не хватало, да и одежда в походах изнашивается быстро. Но вышестоящие командиры всегда старались при первой возможности исправить в лучшую сторону ситуацию. Несчастному Вдовину «повезло» повстречаться с нечестными на руку интендантами.
Печальная у него судьба, слов нет. Но как ему помочь? Чем? Ему теперь может помочь только чудо.
Видимо, отгадав мои мысли, он грустно сказал.
— Ничего не поделаешь, mon cher. Значит, судьба у меня такая.
— Жалеешь, что так случилось?
— Нет, не жалею, — ответил он без промедления. Наверное, он сам себе уже много раз задавал этот вопрос. — Пойми, не мог я видеть своих солдат и лошадей голодными, а интендантов этих всех — сытыми. Случилось то, что случилось. Может теперь лучше о солдатах начнут заботиться.
Мы замолчали. Приятно было слышать негромкий морской прибой и крик чаек в небе. В Москве от всего этого отвыкаешь. Несмотря на грустную историю Вдовина, я чувствовал как ко мне возвращаются силы и уверенность в том, что смогу разобраться в загадочной смерти Старосельского.
Потом бывший поручик спросил меня, зачем я приехал в Кронштадт. Мне понадобился целый час, чтобы рассказать ему всё то, что произошло со мной за последние две недели. Я начал с самого начала, т.е. с появления в моей московской квартирке Елены Павловны Старосельской, фрейлины Великой княгини.
Вдовин с интересом слушал, время от времени прикладываясь к бутылке с венгерским вином. Когда я дошел до итальянца Бернарди, он неожиданно заявил:
— Мне ведь знаком Бернарди! Известный в Петербурге кутила и любитель оргий. Ни одной актрисы не пропускал. Да неужели ты с ним не был знаком?
— Нет, только недавно узнал о его существовании.
— Так тебе повезло, братец. Ты ничего не потерял от этого. Отменный негодяй, скажу тебе.
— Из-за того, что он кутила? Так кто не любит шумных дружеских кампаний.
— Разные ходили о нем слухи, разные. Говорили, что за ним водились чуть ли не все библейские грехи. И уж поверь мне, желающих поквитаться с ним было немало. Полно, братец, о чьей смерти не нужно печалиться, так это о его.
Вдовин рассказал мне интересные сведения про Бернарди. Я по-новому взглянул на его личность. И хотя, как оказалось, было много желающих убить итальянца, я все-таки не сомневался, что его смерть связана каким-то образом с гибелью Старосельского.
День подходил к концу. Все съестные припасы, что находилось в корзине, мы съели, а вино — выпили. Причем большей частью заслуга в этом принадлежала бывшему уланскому поручику, а не мне. Так как он был закован в кандалы, то мы весь день оставались на морском берегу возле рощи. В кандалах много не походишь. Меня это вполне устраивало, моего спутника — тоже.
— Чем тебе помочь, Сергей?
Вдовин покачал отрицательно головой.
— Ничем. Мне ты помочь не можешь. Впрочем, отсыпь, пожалуйста, табак, а то без него, сам понимаешь, бывает очень плохо.
Я дал ему кисет с табаком, а также вручил несколько бумажных ассигнаций.
— Тут немного денег. Спрячь, может быть пригодятся.
Он поблагодарил меня и спрятал ассигнации куда-то под робу. Пора было возвращаться.
Попрощались мы с ним задолго до появления в пределах нашей видимости каторжного двора. Мне было его, конечно, жалко, но что я мог поделать? Увы, каждый, как говорится, сам несет свой крест. Однако, несколько облегчить его судьбу все-таки было в моей власти. Поэтому, как только Вдовин скрылся за воротами каторжного двора, я прошел в канцелярию и побеседовал с комиссаром, заведовавшим делами этого учреждения. Результатом нашего разговора стало то, что некая денежная сумма из моего кошелька переместилась в карман комиссара. Взамен он пообещал освободить Вдовина от кандалов в пределах каторжного двора.
— А на работу в город все-таки кандалы-с обязательны. Таковы правила, понимаете ли, сударь, — чиновник развел руками.
— Думаю, довольно и того, что с Вдовина снимут кандалы хотя бы во внутри каторжного двора. До свиданья, милостивый государь. — Попрощавшись с комиссаром, я направился в Гостиный двор.
Я решил завтра же утром ехать в Петербург, чтобы продолжить расследование, порученное мне фрейлиной Великой княгини.
Все тот же двадцатичетырехвесельный катер, на котором я прибыл в Кронштадт, доставил меня обратно в Петербург. Команда гребцов потрудилась на славу — дорога
