– И что же, вы будете скучно ползти по жизни, подобно черепахе, до самой дряхлой старости? – теперь уже Иннокентий презрительно искривил губы.
– Почему нет? При хорошем жаловании, да с любимой женой…
Раиса давно уже порывалась что-то сказать, но никак не могла уловить момента, когда все замолчат. Не хотела перебивать – все же это бестактность, так учили на уроках этикета. Татьяна, эти уроки прогулявшая, на правах хозяйки вечера, прикрикнула:
– Хватит уже про войну и смерти. Надоело! Раюша, а ты что думаешь о поэзии?
Девушка покраснела, когда все взоры устремились на нее.
– Но… Господин Маслов, вы только не обижайтесь, пожалуйста, – она нервно разгладила складки на своем коричневом платье. – Но почему нельзя писать стихи без этих ваших сложных символов, а просто про любовь? Как у Пушкина.
Разумеется, поэт обиделся.
– То есть для вас поэзия – лишь красивая девка в борделе. Полюбовался, пережил прилив эмоций и тут же забыл, – он щелкнул пальцами в раздражении. – Чушь! Поэзия важна для ума, она должна раскрывать читателю новые горизонты. Из каждого слова обязан прорастать не один смысл, а целый пучок смыслов. Понимаете? Нет, я по глазам вижу, что вы ни черта не понимаете!
– А что если вы просто не умеете объяснять? – хмыкнул Ренкерман.
– Да, Валерий, вы усложняете, – подхватила Эльза. – Может, проще скажете?
– Ах, вам надо проще? Извольте. Вот веник, – он схватил метелку, стоявшую в углу беседки. – Вроде как единый пучок, но внутри много отдельных прутиков. Такие стихи теперь нужны!
– Все ясно. Он хочет вязать веники, – пошутил портупей-юнкер и сам же первым засмеялся над собственной шуткой.
– Почему бы и нет? Это поможет вымести из избы мусор и случайных людей, которые подчас хуже мусора!
– Послушайте, Маслов, я оскорблений терпеть не намерен, – Постников встал из-за стола и вытянулся во весь свой огромный рост, задевая головой крышу беседки. – Я вам морду разобью.
– Попробуйте! – взвился поэт, сжимая кулаки.
Бабарыкин кашлянул и вклинился между спорщиками.
– В моем доме кровопролития запрещены. Никаких драк, дуэлей и прочей мальчишеской ерунды. Взрослеть пора! – он взял Постникова под локоть. – А если силушку некуда девать, так пойдемте со мной. Поможете самовар принести. Это куда полезнее.
Егор кивнул и послушно поплелся к дому вслед за хозяином. Маслов развернулся на каблуках и зашагал в противоположную сторону, к крутому берегу.
– Поспешите за ним, Иннокентий! – прошептала Татьяна.
– Согласен, – Миров-Польский поднялся с озабоченным видом. – Он в таком возбуждении, что запросто может наделать глупостей.
Минуты три все молчали, избегая встречаться взглядами. Как только вернулся Постников и поставил самовар на стол, барышни набросились на него.
– Стыдно! – хлестко выкрикнула Эльза.
– Да-да, – поддержала Татьяна. – Немедленно прекратите издеваться над господином Масловым.
– А что я такого сказал?! – оправдывался Постников. – Он же первый окрысился…
– Поэты очень ранимые люди. То, что вам кажется пустяком, их может свести с ума.
Раиса говорила тихо, стеснительно, но этот здоровяк послушно закивал, встал перед ней на колени и проникновенно сказал:
– Поцелуйте меня, и даю слово, я больше никогда не обижу вашего разнесчастного Пьеро.
Девушка залилась краской до корней светло-русых волос.
– Неловко… При всех, – пролепетала она.
– Вы моя невеста, в августе свадьбу сыграем. Чего же нам стесняться нежных чувств?
Она медленно, будто во сне, обняла Егора за плечи, зажмурилась и потянулась губами к его щеке, но юнкер ловко повернулся и поцелуй пришелся прямо в несерьезные усики. Девушка распахнула глаза и покраснела:
– Как вы смеете!
– Я тоже жених! Я тоже алчу лобзаний! – громко, напоказ воскликнул Акадский и потянулся к хозяйке дома, но в ответ получил шутливую оплеуху.
– Угомонись, Алеша! Не то прогоню со двора.
В этот момент Миров-Польский привел приятеля к столу, крепко обнимая за плечи, и силком усадил на лавку. Маслов отодвинулся подальше от всех, уставился на отражение в самоваре, словно играя сам с собою в гляделки. Портупей-юнкер подмигнул сослуживцу и демонстративно зажал рот рукой. Акадский осклабился, но, не желая ссориться с невестой, также промолчал. А Ренкерман не удержался. Пригладил грязным ногтем бакенбарды и заговорил елейным голосом:
– Значит, вы утверждаете, что Пушкин символистам в подметки не годится? Но всем известно, что гений мог за пять минут сочинить экспромт в альбом прекрасной даме. Причем, эти случайные, по сути, строчки и поныне остаются образчиком самой прекрасной, наитончайшей лирики… А вы так сможете?
Маслов по-прежнему вглядывался в золотисто-блестящий бок самовара. Молчал до тех пор, пока у Ренкермана не лопнуло терпение, и когда тот уже зашипел змеей: «Похоже не сдюжит», резко выдохнул:
– Смогу!
– За пять минут? Не верю!
– Докажите! – поддержал Акадский. – У нас за столом три прекрасных дамы. Выбирайте любую, я даже не стану ревновать свою невесту…
– Я напишу стихи всем трем барышням.
– Смело! – воскликнул хозяин дома. – Вот это смело!
– Но у современных прекрасных дам нет альбомов, – возразил Миров-Польский. – Умерла традиция…
– Сойдут и тетради, – предложил Бабарыкин. – В доме сразу три ученицы, уж что-что, а б-б-бумага найдется.
– Ах, как чудесно! Это вы замечательно придумали, – Татьяна взмахнула юбками и бросилась в дом. – Я сейчас принесу!
– У меня есть petit carnet [25], – Эльза достала из кармана синего форменного платья книжку для заметок.
– Годится! – Ренкерман навис над молодым поэтом, словно стервятник, готовый в любую минуту заклевать проигравшего. – Ну-с, продемонстрируйте свое искусство.
– Я засекаю время, – Постников сжал в кулаке старенький брегет. – И ставлю червонец, что в пять минут он не уложится.
– Принимается! – поддержал пари Бабарыкин. – Я верю в талант нашего юного поэта.
А тот, не обращая внимания на возникшую суету, уставился на кончик карандаша и нашел его затупившимся. Вытащил перочинный ножик, тремя быстрыми движениями заострил грифель… И началась магия. Маслов секунд десять смотрел в глаза Эльзы, пока та не улыбнулась ему в ответ. Поэт кивнул и заскользил карандашом по бумаге. Дважды запинался, но упрямо возвращался к коротким строчкам. Минуту спустя захлопнул сафьяновую книжицу. Раскрыл тетрадь Татьяны, бросил беглый взгляд, но не на лицо девушки, а на ее тонкие музыкальные пальцы.
– Почерк кривобокий, – хмыкнул Акадский. – Сразу видно, Валерий не каллиграф.
Все зашикали: не отвлекайте творца! Хотя по сути юнкер был абсолютно прав. Маслов торопился, буквы сползали вниз, стихотворение напоминало стаю ворон на заснеженном поле. Тетрадку он закрывать не стал, просто оттолкнул и придвинул следующую. На Раису он не посмотрел, даже украдкой. Склонился над бумагой, длинные волосы закрыли разлинованную страницу и никто не мог разобрать, что он пишет.
– Кончено! – на последнем многоточии грифель сломался.
– Время? – встрепенулся Бабарыкин.
– Четыре с половиной минуты, – нехотя признал Постников.
Девушки прочли стихи. Эльза томно вздохнула и одними губами прошептала «Спасибо». Раиса покраснела и тоже вздохнула, но уже с грустью. А Татьяна захлопала в ладоши:
– Свершилось! Наш Валерий посрамил самого Пушкина!
– Б-б-бесспорно, – поддержал ее отец. – Одной левой забросил за горизонт солнце русской поэзии.
Ренкерман переглянулся с юнкерами.
– Ну и как понять? Хорошие там стихи или нет? Может это просто отписка и даже не в рифму.
– Судя по реакции наших красавиц, – проворчал Акадский, – стихи шикарные.
– Да, да! – защебетали барышни.
– Они не могут считаться судьями, – гневно воскликнул Постников.
– Разве здесь кого-то судят? – ухмыльнулся Миров-Польский, преисполненный гордости за приятеля.
