– Вы прекрасно поняли, что я имею ввиду! – надулся юнкер.
Бабарыкин, не желая дальнейшего накала страстей, предложил:
– Господин Мармеладов, рассудите этот спор. Помнится, вы писали пронзительные критики для «Ведомостей», а значит, в литературных тенденциях разбираетесь до тонкостей.
– Я бы предпочел воздержаться от оценок. Поэзия – штука хрупкая, как крылья бабочки.
– Нет, нет, прочтите, пожалуйста, – юный поэт умоляюще протянул руки к сыщику, – и огласите приговор. Вверяю вам свою судьбу.
– Что ж, если вы настаиваете…
Эльза подала раскрытую на нужной странице записную книжку, все так же томно вздыхая. Сыщик прочитал строчки быстро, по диагонали. Потом вернулся к началу и проговорил каждое слово, перекатывая «ж» и «ш» на языке, словно изысканное вино.
– Жаворонок, солнца нежный паж,
Синеву небес разворошил.
Завтра нет, а прошлое – мираж,
Муки и томления души.
– Заметили? – Эльза кокетливо трепетала ресницами. – У меня глаза синие. Как точно он про небеса написал.
– Яркие образы, сочные, – похвалил Миров-Польский. – Мне такие не удаются.
– Где же россыпи тайных смыслов? Обещали же по целому венику в каждом слове, – ухмыльнулся Ренкерман, – а пока все не лучше, чем у Пушкина.
– Но и не хуже, – срезала его Татьяна. – Возьмите теперь мою тетрадь, господин Мармеладов.
Второй экспромт переполнялся совсем иными настроениями. Поэт сумел переключиться на удивление быстро. В считанные секунды, причем считанные без обмана – портупей-юнкер придирчиво следил за бегом стрелок по циферблату. Но написаны строчки были как будто другим человеком.
– Ларчик кипарисовый девица
С южных гор несла, шурша шелками.
На бруснике губ ее божится
Люцифер, плененный зеркалами.
Постников шепнул на ухо однокашнику:
– Алешка, это он тебя, что ли, Люцифером обозвал?
– Сукин кот! – процедил сквозь зубы Акадский. – Доберусь я до него… А ты не ерничай, Егор. Неизвестно что он твоей пассии написал.
– Скоро узнаем.
Но возникла неожиданная заминка. Раиса отказывалась отдать тетрадку. Свернула в трубку и спрятала за спиной, а на уговоры подруг и отеческий бас Бабарыкина лишь мотала головой.
– Что за комедия, в самом деле?! – Постников подошел к невесте и выдернул тетрадь из ее цепких пальцев.
– Читайте!
– Вы уверены? – Мармеладов сновал глазами по строчкам.
– Читайте! Что бы этот идиот там не сочинил, – отрезал юнкер. – Иначе не честно.
Сыщик пожал плечами и процитировал:
– Убаюкал сердце третий Спас,
Смысл жизни открывая мне:
Верить вечно лжи любимых глаз,
И сжимать ладонь твою во сне…
Сейчас эти самые ладони закрывали лицо девушки, сгорающей от стыда. Щеки ее жениха цветом напоминали густой свекольник, только без сметаны. А тут еще Ренкерман подлил уксуса:
– Третий Спас как раз в августе… Когда, говорите, у вас свадебка назначена?
Маслов побледнел, но глаза на его лице вспыхнули, словно почти угасшие угольки, которые вдруг растревожил ветер.
– Каков же приговор? – спросил он сыщика, не глядя на остальных.
– Ваши стихи удивительно хороши и вы, безусловно, весьма талантливы, – Мармеладов не изменился в лице, но голос стал строже, из него пропали дружелюбные интонации. – Однако, уже поздно. Пора отойти ко сну. Прошу меня извинить, господа!
Он поклонился, не глядя на барышень, хотя точно знал, что еще до рассвета одна из них погибнет жуткой смертью.
* * *
Флюгер на крыше гостевого домика напоминал остроносый профиль в черном цилиндре. Он не шевелился – ветры давно улеглись спать и не тревожили дачный поселок. Звезды в небе еще горели, но уже совсем скоро их слизнет розовый язык зари.
Юноша прокрался мимо беседки, влез на дерево и уцепился за перила балкона. Рассохшееся дерево заскрипело. Черт возьми! Никто не проснулся? Вроде бы нет. Тихо вокруг, будто на погосте. Он подтянулся на руках. Размотал веревку, повязанную вместо пояса. Мягкими, кошачьими шагами подошел к приоткрытому окну. Взялся за створку, собираясь распахнуть пошире, но тут флюгер заговорил:
– Не делайте того, о чем станете жалеть всю оставшуюся жизнь.
Созвездия заплясали перед глазами, закружились, словно пузырьки кипящего зелья в ведьмином котле, и слились в одно яркое пятно. Юноша вскрикнул от испуга и присел на корточки.
– К-кто здесь? – дрожащим шепотом спросил он.
– Такой же глупец, как и вы.
Мармеладов съехал по черепичной крыше и грациозно приземлился рядом с поэтом.
– Уж простите, Валерий, что вмешиваюсь в любовные коллизии. Обычно я ничего подобного себе не позволяю. Но вы сами давеча вверили мне свою судьбу, так что не обессудьте. Признаюсь честно, до последнего не верил, что вы отважитесь на убийство. Даже когда вы взбирались по этой яблоне, еще сомневался. Творческие люди часто грозятся, да редко доходит до кровопролития. Но ваше присутствие на этом балконе красноречиво доказывает…
Поэт попытался сбежать, но сыщик ловко скрутил его, стянул запястья веревкой – принес же, на свою голову! – и привязал к перилам. Маслов дернулся пару раз и затих, прислушиваясь.
– Боитесь, что наша возня разбудит Раису? Это вряд ли. Бедная девочка сильно перенервничала за ужином, поэтому заботливые подруги заставили ее выпить снотворных капель. Вы ведь на это и рассчитывали, да? Не ответите? Предпочитаете молчать с оскорбленным видом? Воля ваша. Мне и без того ясно, как вы собирались обставить преступление. Когда Бабарыкин рассказал байку про могильщика, у вас родился оригинальный экспромт. Красивая идея: убить девушку и свалить все на призрачного упыря. Удобно, ничего не скажешь. Сложного реквизита для представления не нужно, лишь кусок бечевы да нож перочинный. И что же, потом бросили бы тело в комнате или потащили бы в сосновый бор?
Маслов долго молчал, опустив голову. Потом прохрипел:
– Как вы узнали, к которой из трех я приду?
– Это черным по белому записано в тетрадках у барышень. В каждом четверостишии спрятана шифровка.
– И вы сумели их разгадать? С одного взгляда?
– Помилуйте, да что же тут сложного?! Из первой строчки берем первую букву, из второй – вторую и так далее. Ребенок и тот догадается. Если читать по диагонали, получится, что одной вы написали «ЖИВИ», другой – «ЛЮБИ», а третьей…
– «УМРИ», – выдохнул поэт.
– Стало быть, вам известно про болезнь Эльзы, которую она скрывает от всех, – кивнул Мармеладов. – Я случайно заметил, что девушка бледнеет от разговоров о чахотке. Позднее присмотрелся… Она кашляет в платок, а потом с опаской заглядывает – нет ли крови. Но у вас отношения куда более доверительные, Эльза сообщила и страшный диагноз, и срок, отмеренный докторами. Отсюда ваше пожелание: живи! Трогательно и печально, как и принято у символистов. Дальше еще проще объяснить. Выбор Татьяны вы не одобряете, но поделать ничего не можете. Она так сильно влюблена в Акадского, что не хочет замечать даже явных изъянов своего жениха. Пускай любит, решили вы. Рано или поздно прозреет. Разочаруется. Тогда, глядишь, новое стихотворение сочинится. А Раису вы приговорили к смерти за то, что отдала руку и сердце презренному юнкеру… Все-таки вы безмерно талантливы, Валерий. Три шифровки сочинили за пять минут.
– За четыре с половиной! – возмущенно поправил юноша.
– Ах, да… Для вас и вправду важны эти рекорды? – сыщик прищурился, пытаясь разглядеть в предрассветной мгле лицо юноши. – Знаете, Маслов, вы так часто любовались собой в зеркалах, отыскивая очередные доказательства собственного божественного таланта, что сами не заметили, как превратились в Люцифера.
