– Увести его, – сухо проговорил сержант Земмельвайс Приказав это, он слегка побледнел Но такое с ним иногда случалось и в Вене, когда приходилось попадать во всякие передряги.
– А с женщиной как быть?
«Серая мышь», чуть не плача, вскочила со стула.
Сержант Земмельвайс сказал:
– И ее уведите тоже!
Он пронаблюдал, как солдаты подвели субъекта и «серую мышь» к группе задержанных, которую предстояло вести на сборный пункт.
За следующим столом, последним непроверенным, сидели две женщины и мужчина. «Мужчина этот, – подумал сержант, – судя по его прическе, возможно, военный, который имеет право ношения цивильного платья, не то он не сидел бы так спокойно на своем стуле. Одна из женщин, вероятно служанка, у которой выдался свободный день, – ну, может быть, она камеристка. А другая женщина, стройная, с выпученными от страха глазами, похожа на хомяка. Она, скорее всего, домоправительница или гувернантка». Будучи на гражданской службе, сержант Земмельвайс развил в себе редкую способность угадывать, чем человек занимается. Он никогда не принял бы гувернантку за повариху или камеристку.
Он небрежно отдал честь:
– Если вас не затруднит, предъявите документы.
Сержант Земмельвайс вежливо улыбался, словно извиняясь за инцидент за соседним столом. В сущности, это было излишним, ибо он всего-навсего исполнял свой долг. Во время таких облав сержант чувствовал себя сродни контролеру, который вылавливает «зайцев» в венской конке. Собственно, этим Земмельвайс и занимался, пока его три года назад не призвали в армию.
Стол у правой стены траттории был выбран Эннемозером с толком – за ним можно было и поговорить без помех, и держать весь зал в поле зрения. Единственное, что упустил из виду Эннемозер, – это возможность облавы. Для такого случая место у стены было в высшей степени неудобным. Чтобы добраться до запасного выхода, Елизавете пришлось бы пересечь весь зал; впрочем, и у запасного выхода стояли часовые. Бежать было поздно.
Сержант, только что приказавший увести Кёнигсэггов, подошел к их столу и потребовал предъявить документы.
Несколько секунд Елизавета не ощущала ничего, кроме панического ужаса; он лишил ее способности правильно реагировать на ситуацию и ясно мыслить. Удивительно, что она еще была способна дышать.
Потом она вспомнила, что нечто похожее она уже испытывала. Это было, когда 23 апреля 1854 года она – на «невестином корабле» – пристала к причалу в Нусдорфе и, увидев огромную толпу, впервые поняла, каково это быть императрицей Австрии.
У причала ее ждали император, высшие государственные чины, тысячи простых людей. Она пыталась поглубже вдохнуть свежий речной воздух, но ей это не удавалось. Словно из далекого далека до нее доносились ликующие возгласы толпы, салют линцких горных егерей, песни подоспевших детских хоров, но думала она только об одном: «…Я умираю. Вена всего в каких-то пяти милях, но я никогда ее не увижу, потому что я вот-вот умру…»
И вдруг все страхи сразу развеялись – когда Франц Иосиф поднялся на борт корабля, обнял ее и на глазах всего честного народа расцеловал.
Сейчас она чувствовала себя так же, как тогда на корабле: она не понимала, что ей надо делать. Она сидела на стуле с сумочкой на коленях (в которой не было пропуска) и сжимала ее так, что костяшки пальцев побелели. Ей казалось, что все в зале уставились на их столик и слышат, как часто и гулко бьется ее сердце. Собственно говоря, это должно было быть слышно и по ту сторону входной двери.
Но вот страх отпустил ее, как отпустил тогда на корабле. Сердце забилось в нормальном ритме. Елизавете почему-то пришла в голову безумная мысль: прекрати оно вообще биться – и конец, никаких забот… Она даже не успеет сообразить, что умерла…
Вастль и Эннемозер предъявили свои документы, сержант бегло взглянул на них и вернул Теперь он смотрел на нее – требовательно, но довольно приветливо. Солдаты за его спиной по-прежнему дежурили у входной двери.
Елизавета принялась старательно рыться в своей сумочке – простенькой, с желтоватой льняной веревочкой вместо ручки. Она рылась в ней долго, выкладывая на стол один предмет за другим: носовой платок, пудреницу, круглое зеркальце, черный атласный веер и пару перчаток Все эти дамские безделушки были невысокого качества, и принадлежали они Вастль. Но, естественно, пропуск Елизавета не нашла.
Елизавета перевернула сумочку, вытряхнула над столом – ничего! Она вывернула подкладку – тщетно. Не оказалось документов и под столом, и в карманах пальто, хотя Елизавета долго в них шарила.
И тут она разрыдалась. Во-первых, от отчаяния, а во-вторых, молодой женщине никогда не во вред пролить слезинку-другую, если она оказалась в затруднительном положении. Потом она высморкалась в маленький жалкий платочек и зажмурилась крепко-крепко – в ожидании чуда.
Когда Елизавета снова открыла глаза, чудо стояло перед ней. Чудо носило мундир лейтенанта хорватских егерей; оно не отличалось высоким ростом, а, улыбнувшись, показало резцы размером с клавишу рояля.
Под взглядом Елизаветы чудо вытянулось по струнке, прищелкнуло каблуками и отдало честь. Потом оно бросило уничижительный взгляд на сержанта Земмельвайса и достало из кармана пестрый, абсолютно свежий носовой платок.
– Если ваше сиятельство соизволит, – произнес, просияв, лейтенант Ковач. Его свиные глазки при этом совсем сузились, а губы растянулись в улыбке Он был, похоже, искренне рад неожиданной встрече со знакомой дамой.
Елизавета взяла платок Ковача и приложила его к покрасневшим векам.
– Не ожидала, что мы с вами, лейтенант, встретимся так скоро. – На губах ее мелькнула неуверенная улыбка; комочки ваты во рту несколько сдвинулись с мест, но она вернула их в прежнее положение незаметным движением языка.
– У вас вышли трудности с кем-то из моих людей? – осведомился Ковач.
Елизавета покачала головой. Искоса она бросила взгляд на сержанта, который наблюдал за этой сценой, открыв от удивления рот.
– Боюсь, это у вашего сержанта трудности со мной. – И снова мимолетная улыбка тронула губы Елизаветы.
– Почему это? – озабоченно спросил Ковач.
– Похоже, я потеряла мой пропуск, – сказала Елизавета. В принципе это было недалеко от истины.
У Елизаветы от волнения снова набежали слезы на глаза, она не спешила вытирать их.
– Я уже представила, что меня ждет судьба этих вот… – Лицо Елизаветы стало донельзя озабоченным. – Этих вот людей из-за соседнего стола…
– Эти люди вашу светлость не оскорбили?
Елизавета покачала головой.
– Нет, ничего подобного не было. Что их ждет?
Ковач пожал плечами.
– Мы собираем всех, у кого нет при себе документов, в Скуола деи Варотари. До выяснения их личности.
– А со мной что будет?
– О чем вы, ваша светлость?
– Вы меня уведете отсюда? – Елизавета бросила на него кокетливый взгляд.
Он польщенно улыбнулся.
– Я лично представлен вашей светлости. И для ареста нет ровным счетом никаких оснований.
– Значит, я могу идти?
Ковач поклонился ей.
– Само собой разумеется!
Через полчаса Елизавета, стоя под аркадами Новых Прокураций, подписала постоянный пропуск. Эннемозер для этого предоставил ей свою спину – в качестве стола Вастль замерла рядом с чернильницей в руках. Когда Елизавета вошла во дворец и предъявила пропуск, дежурный офицер небрежно взглянул на него и вновь углубился в книгу, от чтения которой его отвлекла вошедшая дама.
Над северной Адриатикой установилась ясная погода. 18 февраля 1862 года небо над «Эрцгерцогом Зигмундом» было звездным и безоблачным.
Около полуночи Путц в отличном расположении духа стоял перед буфетной стойкой и резал, высушенную на воздухе провесную ветчину на тончайшие ломти. Трон видел, как в свете подвешенной к потолку керосиновой лампы поблескивает лезвие его длинного кухонного ножа.
Ломти у Путца выходили такими тонкими, что сквозь них, как говорится, можно было читать газету. Это свидетельствовало не только о его мастерстве, но и о невероятной остроте ножа «Как тот, каким зарезали Моосбрутгера», – подумал Трон.
В салоне «Эрцгерцога Зигмунда» собралось довольно много пассажиров, которым перед отходом ко сну хотелось пропустить рюмочку-другую или слегка перекусить. Трон сидел с Хаслингером за одним из круглых двухместных столов и размышлял о том, почему все качается у него перед глазами – потому, что пароход уже вышел из залива, или потому, что они пьют третью бутылку шампанского?
Когда Трон в последний раз был на «Эрцгерцоге Зигмунде», салон напоминал поле битвы: повсюду осколки стекла, посуды и перевернутая мебель. А сейчас Трон просто диву давался – до чего быстро здесь все привели в полнейший порядок. Салон выглядел просто превосходно. Мебель расставили новую, элегантную, красного дерева; она сияла лаком и отражала огоньки свечей. Коричневое покрывало на круглой софе в центре салона заменили темно-сиреневым бархатом, а бесцветные светильники – подкрашенными лампочками. Они отбрасывали пестрые смешные тени на белые мундиры офицеров.
