– Тогда я здесь заночую, все одно завтра приезжать. – Хоть и не любил купец князя Василия, но считал себя обязанным проводить последнего из Северских в последний путь.
Савелий привел Ерошку. И впрямь щека раздута!
– Ну что, жених? – спросил Павел Игнатьевич. – Заболел, говоришь?
Держась ладонью за щеку, Ерошка что-то промычал.
– Опять свинкой?
Кучер снова замычал и попытался кивнуть.
– Рот открой! – приказал Павел Игнатьевич. – Свинкой два раза не болеют!
За Ерошкину щеку были набиты мелкие камешки; управляющий приказал их немедленно выплюнуть.
– Симулируем, значит!
Ерошка виновато опустил глаза, хотя был счастлив. Если б мог, пустился бы в пляс от радости! А еще Мари на него посмотрела, и, как показалось парню, с интересом. Савелий ужаснулся.
– В рекруты захотел? – грозно спросил Павел Игнатьевич.
Пришлось Ерофею в ноги пасть.
– Простите, Павел Игнатьевич, Христом богом, клянусь, не буду больше.
– Как дети малые! – Управляющий был строг, но человеколюбив. Влюбился парень, с невестой, видно, побыть хотел. Наказать надо, чтоб впредь не баловал, но простить можно.
– На первый раз гальюны вычистишь. – Павел Игнатьевич начинал службу на флоте, давно это было, однако нет-нет да и проскакивало в речи управляющего морское словечко. – Поехали, господа торопятся.
Савелий стоял посреди двора, раскрыв рот.
– Что встал, будто аршин проглотил? – напоследок выговорил ему Павел Игнатьевич. – Почему на парадном дворе лошади?
Рядом с каретой стояла сочинская линейка.
– Посмотри, газон щиплют. Немедленно убрать! Трогай, – велел управляющий Ерошке, когда все расселись.
Савелий проводил карету тревожным взглядом. Линейку убирать и не подумал. У него были другие неотложные дела.
Сочин не спал всю ночь – мучила лихоманка. Озноб колотил так, что думал, концы отдаст. Решил петербургскому доктору показаться.
Тоннер был занят, ждать пришлось долго. Наконец Илья Андреевич вышел из покоев княгини. Шансы у Анны Михайловны оставались, правая половина тела не была парализована, речь иногда прорывалась, правда бессвязная. Только бы третий удар не хватил!
– Вашебродие! – Сочин снял шапку и низко поклонился.
– Слушаю, – устало ответил доктор. У него болела голова, хотелось прилечь.
– Может, чаво присоветуете, а то лихоманка жить не дает…
Подведя старика к окну, Илья Андреевич осмотрел его, велел открыть рот, подробно расспросил:
– Так-с, моча цвета кваса?
– Да. Откуда знаете?
Тоннер усмехнулся:
– Работа такая. Ладони покажите. Хуже примерно год назад стало?
– Опять угадали-с, барин.
– Да не угадал. Снимайте рубаху и ложитесь на кушетку.
Тоннер долго мял стариковский живот, потом велел смотрителю подняться и скинуть портки. Всю срамоту оглядел и даже пощупал. В белую гостиную, где они пристроились, вошел переводчик. Видно, тоже в докторе нужду имел. Сидел, нетерпение выказывал, на часы посматривал.
– Посоветовать могу лишь питье, – закончив осмотр, сказал доктор. – Пейте побольше. Но не чай, а боярышник заваривайте или лист лопуха. Острого, соленого и жареного кушать нельзя.
– Помру скоро? – Этот вопрос волновал старика больше всего. Утром хотел детям писать, приезжайте, мол, со стариком прощаться.
– Я – не Господь, точной даты не назову. Но дела приведите в порядок – долгой жизни не обещаю.
– Коли так говорите, значит, скоро… – По щеке Сочина скатилась слеза.
– Будете рекомендации мои соблюдать – лет пять протянете, а то и больше, – успокоил Илья Андреевич.
Пять лет – вот здорово! Сочин улыбнулся:
– Ох и спасибо вам, барин!
– Не за что. – Терлецкий всем видом выказывал нетерпение, и доктор хотел побыстрей закончить.
– Дозвольте рассчитаться. – Смотритель протянул пятерку.
– С вас не возьму. – Доктор махнул рукой.
– Так обрадовали! Прикажу Марфе пирог испечь на радостях!
– Как раз пирог вам нельзя. Забыли? Езжайте с Богом, живите долго!
– Благодарствую! – Низко поклонившись и спрятав пятерку, окрыленный смотритель поспешил к линейке. Послушные лошади стояли на месте. Взобравшись на облучок, Сочин стал поудобней пристраиваться на подушечке, сшитой заботливой Марфой, и обнаружил приколотое к ней английской булавкой письмо. Смотритель очень удивился: письма он получал только от детей.
Грамоте Сочин случайно выучился. Сдали его по молодости в солдаты: родители откупиться не могли, да и семья большая – семь сыновей, всех не выручишь, кому-то все равно идти. А офицер, царствие ему небесное, поручик Гжатский, чудной попался. Считал, что грамотный солдат лучше воюет. Все, как люди, только на плацу вышагивали, а Гжатский своих вдобавок буквами мучил. Мало кто одолел, а Сочин осилил. И как грамота ему помогла! Когда списали его из-за лихоманки, взяли на почту. Служба хорошая, не по горам итальянским в амуниции лазить, на огородик время остается. Семья никогда не бедствовала, потом Бог линейку подкинул – еще заработок. Потому и Сочин своих деток грамоте учил. И все в люди выбились, в городах живут!
Приколотое письмо Сочин читать не стал – очки позабыл, без них уже не мог буквы разобрать. Приехав домой, сперва за дела взялся: приехавших в книжку записал, проездные отметил, поел. Только потом, усевшись поудобней, нацепил очки и вскрыл конверт. Обычно они с Марфушей пристраивались рядом, и он скрипучим голосом зачитывал письма. Сейчас старуху звать не стал – точно не от детей письмо.
Прочитав, сидел долго, думал, купюру радужную, которая из конверта выпала, разглядывал. Не держал Сочин в жизни таких деньжищ в руках! А это только задаток. Как быть?
Чужого смотритель никогда не брал, разбойникам не помогал, хотя со Свистуном был знаком. И кто из ямщиков ему пособничал, тоже знал, но молчал. Не его, Сочина, это дело. Пусть власти разбираются. Своя шкура ближе к телу. Дознаются, кто выдал, сожгут дом со всей семьей! И без Сочина Ваньку поймали.
Урядник потом смотрителя долго испытывал. Приедет, сядет напротив – и давай клинья вбивать. Не мог, ты, Сочин, не знать про Ваньку и пособника его. Давай признавайся! Отвечал смотритель, что в чужие дела не лезет, гроссбух ведет да отмечает подорожные. А урядник на другой день опять приедет, снова свою волынку крутить. И Ваньку пытал – оговори, мол, Сочина. Тот не стал. Не делал смотритель ему ничего дурного, зачем напраслину возводить? Отстал потом Киросиров.
Сумма приличная в письме предложена. Если взять, оставшиеся пять лет можно и не работать, только по гостям ездить. Братьев повидать, внуков понянчить! А с иной стороны посмотреть – пройдут те пять лет, призовет Господь и спросит: "Помогал ли ты, Сочин, убийце?" Деваться некуда и спрятаться не за что… Честный человек из имения не побежит, линейку тайком не попросит. И отправят смотрителя прямиком в ад, на веки вечные!
Обойдусь без братьев, а внуки, даст Бог, сами приедут. Только кому открыться? Уряднику? Снова подозревать начнет, Свистуна припомнит… И на этот раз добьется, чтобы со службы поперли. Сочин вспомнил про доктора. "Сообщу ему! Человек хороший, бесплатно помог. А вдруг от него письмо? Нет, доктор приколоть письмо никак не мог – из дома не выходил… Сначала княгиню лечил, потом меня. Точно не он…"
Доктор тем временем беседовал с Терлецким.
– Поделитесь соображениями, Илья Андреевич, – попросил тот. – Я в растерянности, а урядник – болван!
Тоннер не знал, что ответить. Он пребывал в раздумьях.
Мост Шулявский поджег, чтоб на свадьбу попасть. А вдруг, кроме ямщика, он еще сообщника имел? Не исключено, что тот Шулявского и убил. Мало ли что преступники не поделили… А сообщником кто угодно может быть. Например, американец, или переводчик, или они оба. Если язык знаешь, хоть за индуса себя можешь выдать. А генерал с адъютантом? Тоже возможно. Обряжаться в мундиры рискованней, но и подозрений меньше. Если художники с Шулявским заодно, тогда и игра карточная, и дуэль – все было подстроено. И ночевал у меня Угаров не случайно… Вдруг ночью куда пойду, помешаю.
Теперь местные обитатели. Митя лишился наследства. Глазьев выдает себя за доктора. Рухнов – секретарь Юсуфова, человека богатого, никакой морали не придерживающегося. Киросиров вроде болван болваном, но не исключено, что умело прикидывается. Любой из них может быть причастен к преступлениям…
Все сильнее болела голова. Надо отдохнуть.
– Начнем с Шулявского! Кто его застрелил? – настойчиво продолжал Федор Максимович – он решил задавать наводящие вопросы.
– Полагаю, Тучин, – после паузы ответил Тоннер. Федор Максимович испытующе на него уставился. Смотрел долго, но Илья Андреевич взгляд выдержал. – Слишком много улик, и у него был повод.
– Так-то оно так, – согласился Терлецкий. – А если улики подброшены?
– Тогда надо выяснить, кем. Вы читали Видока? – Тоннер решил увести разговор в сторону.
