Поэтому уже в браке с Александром, генеральская дочка часто брала тарелку с едой из кухни в комнату, садилась на диван, поджав ноги, и ела, смотря при этом телевизор.
— «Сплошные нарушения этикета и здоровья!» — сокрушался хозяин.
— «И постоянное её нытьё на, якобы, нашу бедность!» — добавил он.
— «Бедность человека, его несчастья и недоразумения являются следствием и продолжением его характера!» — сделал вывод гость.
И Александр продолжил, делиться с другом наболевшим.
Вскоре Платон повторил попытку остановить продолжение его исповеди. Когда Александр начал высказывать свою точку зрения на очередную семейную проблему, Платон ехидно прокомментировал:
— «Тебе видней!».
— «Почему!».
— «Ну, ты же… жираф!» — неожиданно повернул он на известную песню Высоцкого, намекая высокому не только на его рост.
Но тот не поняв, или не захотев понимать, уже не мог остановиться:
— «А она знаешь, что мне говорит по поводу моего писательского творчества? Кому это надо? Борзописец! Только бабам на даче!».
— «Да, тебе не позавидуешь!» — пожалел Платон Сашу.
А на продолжение его излияний, друг обречённо заметил:
— «Чем больше правды, тем меньше несправедливости!».
И Александр опять начал про жену:
— «Да она может только поперёк говорить!».
— «А вдоль, она уже не может?!» — всё же закончил шуткой, затянувшиеся жалобы друга, Платон.
Возвращаясь из гостей, Платон узнал от Ксении, что та тоже выслушала от двоюродной сестры множество претензий к мужу. А на совет развестись, Наташа неожиданно возмущённо ответила:
— «Ты, что? Кому я теперь буду нужна?! Это он сможет найти, вернее его какая-нибудь подцепит! А меня… нет! Подходящего не найду! Так что уволь!».
— «Тогда о чём разговор?!».
— «Да так… поделилась!».
И Платон, довольный их отношениями с Ксенией, вновь окунулся в текущие дела.
В начале октября, солнечным субботним утром по пути на дачу, он сел в электричке напротив двух старушек, которых-то и старушками назвать было бы грешно. Это были настоящие дамы! Возрастные, но дамы! И не прежние, светские, а более современные, советские!
Те разговорились между собой. Из невольно услышанного Платон понял, что они его землячки! Тоже жили в районе Рождественского бульвара. Одна из них, как выяснилось позже, даже училась в той же школе, где сначала преподавала мать Платона, а потом учился и он сам.
— «То-то мне Ваши лица показались знакомыми! Не зря! Память у меня на лица…! Очень хорошая зрительная память!».
Платона подмывало встрять в их разговор раньше, но этикет не позволял. Но всё же, когда речь зашла о сносе бывшего Дома Политического Просвещения МК и МГК КПСС на Трубной площади, он переспросил одну из них об этом, и влез в разговор, объявив, что он их земляк, и узнал дам по лицам! А, как известно, землякам можно нарушать этикет общения!
Дамы сразу заинтересовались. Беседа продолжилась уже втроём. Они обсудили многие вопросы. Но дамы, одна за другой, вышли раньше, чем Платон. И тот подумал: Да! Старая Москва! Видно, всё-таки старых интеллигентных москвичей можно узнать по лицам, как не крути, что не говори!
Чрезвычайно хорошая погода октября, солнечная и сухая, позволила Платону спокойно доделать все запланированные дачные дела. И в конце месяца он, довольный, изрёк опять нечто философское:
— «Несмотря ни на что, нам удалось кое-что!».
Его дачный сезон закончился 3 ноября.
Следующий праздничный день Платон провёл дома, пассивно отдыхая, то за телевизором, то за компьютером.
Но его утро началось неожиданным звонком по домофону. Платон с любопытством снял трубку, услышав незнакомый женский голос:
— «Платон! Открой! Это я!».
Кто бы это мог быть? — подумал он и повесил трубку под носом у невоспитанной незнакомки, на всякий случай сразу не открыв дверь.
Ему даже показалось, что это Элеонора, но только лишь очень невоспитанная, или слишком возбуждённая. Уж не случилось ли что-нибудь с нею или Даниилом? — немного испугался хозяин. Но вскоре позвонили уже во входную дверь на этаже. Оказалось, что это Анастасия!?
О! Явление Христа народу! — про себя понял Платон, впуская незваную гостью в ещё не полностью проснувшуюся квартиру.
Оказалось, та заехала по пути из храма на Третьяковской за — давно ей неожиданно предложенным подарком — угловой полкой под иконы, не подошедшей хозяйке для её большой коллекции хрюшек.
Так ей было удобней. Но зато Настя привезла небольшой тортик, с которым сама и попила чаю. Ксения, и только что вставший Кеша, сухо и даже весьма прохладно встретили незваную гостью, которая сразу напоровшись на неожиданную холодность, быстро покинула что-то сегодня неприветливую обитель брата.
Следующим утром начиналась очень короткая рабочая неделя. И тут Платона неожиданно приспичило по-большому. Дотерпев до спасительной двери, наконец отпертой Иннокентием, он взгромоздился на народный трон и сразу же облегчился. Закончив топ-бомбометание, он сразу же нажал на гашетку и убил часть запаха, под напором воды похоронив последствия бомбёжки.
Прочувствовав недостаточность усилий, опытный методист почти всего и вся из того, что он знал и умел, на этом не успокоился. Не вставая с трона, он взял лимонный освежитель воздуха, вставил его в переднюю брешь, и коротким нажатием пальца добил врага, убив запах ещё в зародыше.
Смерды! Учитесь срать по-платоновски!
Такое напишешь — подумал Платон — так потом Галина Александровна опять обвинит меня в излишнем натурализме. Но жизнь, есть жизнь! Да и права художника опять же…
— «Да! Еда в голове не задерживается!» — неожиданно уже вслух произнёс философ.
Вдохновлённый своими мудрыми мыслями и поступком очень цивилизованного человека, Платон, увидев опять непорядок в доме, вскипел на своих домашних, вызвав на их лицах искреннее удивление формой его претензии:
— «Ну, почему я Вас, азиатских свиней, никак к европейскому порядку не приучу?!».
На следующее утро, проезжая в трамвае на работу, Платон посмотрел вокруг себя в окно, и его осенило: До чего же смешной мир!? С этой ежедневной и ежечасной суетой, с гонкой тщеславий и самолюбий, потребления и чревоугодия, и прочих угодий, включая земельные!
Платон продолжил думать об этом и пришёл к новому умозаключению.
Если человек сначала и маскируется наносной культурой и воспитанием, то со временем, с годами, когда он теряет бдительность и самоконтроль, расслабляется, всё его истинное, генетическое, выплывает наружу. И неожиданно интеллигентные люди вдруг становятся просто глухими деревенскими недотёпами. Ведь именно такими были его коллеги по работе.
В один из редких дней Платон разговаривал по городскому телефону с сестрой Настей, тоже находящейся на городском телефоне, дома.
Вошла Надежда, увидела «сидящего на телефоне» Платона, и бесцеремонно влезла в его разговор:
— «Платон! У нас, имей ввиду, перерасход средств на телефоне!».
На что тот удивился:
— «Но я же не на мобильник звоню!».
— «Вот, вот! Нам пришёл счёт, что у нас много израсходовано средства на телефоне!».
Ну, и дура! Совсем сумасшедшая! — понял он.
— «Надь! Ты, как будто из самой глухой деревни! Совершенно не знаешь, как платят за телефон! Чукчи и то, наверно, знают?! А ты — нет!» — не выдержал городской абориген.
Через день Надежда Сергеевна, накрученная Гудиным и Алексеем, вошла к Платону, по её вине сидящему без работы, и лицемерно возмутилась:
— «Платон! Займись делом! Хватит хернёй всякой заниматься в рабочее время!» — указала она писателю на его, лежащий на столе труд.
— «Так для тебя это херня! А для меня наоборот! Всё, что кроме этого — указал он пальцем на свою писанину и есть херня! А моё — вечное!».
— «Ну, ладно, ладно!» — пошла Надежда Сергеевна на попятную, поняв, что задела писателя за живое, и придралась необоснованно.
— «Я потому и не даю тебе больше читать, как ты могла заметить, потому, что каждому произведению — свой читатель!» — победоносно поставил он окончательно хамку на место.
Тут же вмешался, словно ждавший удобного момента для засвидетельствования своего чинопочитания, почувствовавший жареное, выскочивший из-за двери, как цепной пёс, Гудин:
— «Ты, что? Так нельзя! Это же твой начальник, женщина!».
— «Да пошёл ты в… хурму!» — попытался сдержаться Платон.
— «Как это?!» — насторожился Табаки.
