меня сквозь пальцы. И тут мне удачи нет.
– Ты что же, хочешь сказать, что разорил нас?! Ты МЕНЯ разорил? – почти взвизгнул Александр.
– Не разорил, может, подтолкнул немного. Дело уж и без меня по наклонной шло…
Дмитрий задыхался. Его щеки ввалились. Белой, неимоверно худой рукой тер он себе грудь. Я увидел, как Борис напрягся. Дмитрий опустился на диван и прикрыл глаза.
– Устал я. Подумать только, десять лет к этой секунде бежал. А добежал… и силы оставили. Перед вами владелец «Колониальной чайной компании» и еще много чего… много.
Он осел и побледнел. Борис бросился к нему, одной рукой рванул ворот сорочки Дмитрия, другой принялся расстегивать свой саквояж.
– Господа, Ольга Михайловна, прошу вас выйти. Аркадий – воздуху!
Я побежал к окну, по дороге толкнул столик. Папка с документами упала на пол. Белые листы разлетелись по комнате и затрепыхались в порывах ветра.
Мы сидели в маленькой комнате. Хотя стемнело, никто не зажигал свечей. В доме было очень тихо, только периодически до нас долетали то приглушенные коврами быстрые шаги, то голос Бориса. Князь увел Александра в его комнаты, и мы остались вдвоем с Выжловым. Он курил, я зачем-то взял с полки книгу и листал страницы, не в силах прочитать ни строки, как из-за недостатка света, так и из-за какого-то странного отупения, которое мной овладело. Выжлов несколько раз пытался начать разговор, но что-то все не клеилось. Наконец он встал, очень энергично одернул мундир и прошелся по комнате из стороны в сторону.
– Вот так. Вот так вот, – произнес он, останавливаясь у окна. – Вот такие дела. Как вы думаете, Аркадий Павлович, с Дмитрием Васильевичем это серьезно?
Я пожал плечами.
– Ведь, пожалуй, если он умрет, мне тонну бумаги извести придется. Уморил подследственного. Да еще какого! А выживет, так мне и извиняться придется, как вы считаете? Вот же случай. И зачем я в это во все ввязался? Вот ведь говорил мне отец: поменьше рвения – подальше дорога. Нет, хотел себя ярко проявить, – он усмехнулся и подсел поближе ко мне. – Аркадий Павлович, у меня, знаете, к вам просьба. Вы, при случае, поговорите с дядей. Пусть хоть он на меня зла не держит.
– Да что вы, – вяло отмахнулся я. – С чего ему злиться?
– Нет, вы уж поговорите. Здесь я могу сильно споткнуться. А я, понимаете, спотыкаться не имею возможности. Я наверх пробиваюсь. Все сам. И манеры, и знакомства. Вам не понять, вы другого теста человек. Я вижу. Наверное, вы смотрите на меня да про себя думаете: «Вот, мол, честолюбец». А только не смейтесь и не презирайте. Легко богатства не хотеть, когда в детстве ни в чем недостатка не знал, так и с этим. Вам от рождения положение дано. Как же, Зимин – фамилия древняя. Не возражайте. Знаю, что скажете. Что совсем это не важно и что слава рода давно уж в прошлом. А все-таки слава-то была. И вас она своим светом озаряет. А уж хотите вы того или нет – это дело другое, от этого свет меньше не станет. А мне все самому строить надо. Как и другу вашему. Ой, да не удивляйтесь! Посмотрите со стороны. Без году неделя в городе, уже вхож в дом губернатора, с Белоноговой чай пьет, с игуменом монастыря под руку.
– Послушайте, – начал я раздражаться, – вы все так выворачиваете… Да ведь в том только заслуга его ума и сердца, что он у них принят.
– Истинно так, дорогой, Аркадий Павлович. Истинно ума и сердца. А только не все, кто достоин, замечены бывают-с. D’accord que c’est le cas. [28]
– Хорошо, – устало сказал я, чтобы только окончить неприятный разговор. – Если вам так надо, то я с дядей поговорю. Хотя, право, не думаете ли вы, что я на полном серьезе составляю какие-то протекции, не знаю даже, что вы от него и хотите…
– Вот и очень хорошо. Только не сердитесь, прошу вас, я же к вам в минуту отчаяния. Раскрылся, можно сказать. А когда человек раскрывается… внутри у всех не вполне чисто, Аркадий Павлович. – Выжлов нервно сплетал и расплетал пальцы. – Я ведь никого очернить не хочу, только вы поймите, что я ничуть не хуже иных, лишь в положение попал скверное. А вы мне руку протяните, и я вам потом помогу. – Он снова поднялся и начал мерить шагами комнату. – Дело уж больно скверное получается. Со всех сторон – тут князь, там миллионщик. Китайцы – вы что думаете? – тоже не из простых. Того гляди международный скандал. Дмитрия Васильевича теперь уж, конечно, отпустить придется. Пожалуй, и в ногах поваляться. Кто бы предположил… Черт меня дернул. Ах да, вперед наука. Так?
– Рад, что вы полностью сняли с него подозрения.
– Все у меня мотивы посыпались. Cui prodest? [29] Дмитрий – точно нет. Теперь мы видим. Александр – абсурдно.
– Я полностью поддерживаю ваше решение снять с Дмитрия Васильевича подозрения, однако позволю себе заметить, что помимо денег у него мог быть мотив иного рода.
– Бросьте, – махнул рукой Выжлов. – Был, а может нет. Что вы мне предлагаете – тащить в суд человека, у которого вся наша губерния скоро в руках будет, и его грязное белье при всех стирать? Нет уж, увольте. И дело не только в том, что и до суда дело не дойдет – моей отставкой окончится. Просто верите или нет, а перестал я считать его виновным. Впрочем, друг ваш, например, и раньше его виновным не считал. Так что… Ну-ка, постойте.
Внезапно он насторожился. Слегка отпрянул от окна, возле которого стоял, загасил сигарету. Я поспешил к нему.
– Станьте чуть дальше, иначе нас могут заметить, – скомандовал он. – Да не туда смотрите. Вон, на углу дома.
Я пригляделся. Фонарь на углу бросал жидкое желтоватое пятно на мостовую, но густые кусты со стороны двора почти полностью перекрывали свет. И все же я смог разглядеть какую-то высокую фигуру в остроконечном капюшоне, а рядом – фигуру поменьше.
– Теперь еще и монах, – напряженно хмыкнул Выжлов.
Фигуры стояли рядом, потом сдвинулись, и мы перестали их видеть. Через какое-то время тихо скрипнула дверь флигеля. Почти в ту же минуту вдоль освещенного фонарем участка скользнула тень.
– Кто же это у нас мог быть? – Выжлов задумчиво потер подбородок. – И надо же такое гадкое дело получить! Мало трупа, так еще, пожалуйте, мистика. Ваш друг, кстати, вам свои выводы не излагал про привидения?
