от нахлынувших воспоминаний, и по лицу его снова потекли слезы. – Я так переживал из-за того… страсть как переживал! А вина много давали. Ну, я натура мягкая, пил без меры – вот и помешался! Чухонцы эти, значит, на заработки шли, а я, стало быть, их всех и убивал, да из рук их и ног шпалы клал в болотах рускеальских. Совсем помешался на почве алкоголя, как господин судья говорил. Все так и было, выходит.
Муромцев поморщился – снова вернулась боль, сдавив тисками виски и лоб. Он достал записную книжку с карандашом и спросил:
– А кто бранил вас?
– Так начальник мой непосредственный! Иван Петрович, кажется. Фамилию не помню его, амнезия у меня… Шмелев, что ли…
– Хорошо, а вино кто давал?
– Это помню, как же – помощник мой, Якобсон его фамилия. Швед-с коренной, из самой Швеции его выписали! Инженер отличный, от Бога, как говорится. У себя в Швеции лучшие дороги строил! А как он этих самых саамов чихвостил, любо-дорого! – Ерохин рассмеялся, размазав слезы по щекам. – Очень уж они, шведы, не любят чухню эту всю, прямо за людей не считают! Так и говорил, мол, они хуже животных, куда им строить такую тонкую и серьезную вещь, как железная дорога! Так вот-с!
Муромцев слушал инженера с каменным лицом. С каждым словом ему становилось хуже, но потом боль вдруг отступила, словно кто-то сдернул железный обруч, давивший голову. На смену боли пришло чувство стыда. От волнения ему стало не хватать воздуха. Он подошел к окну и открыл его настежь. Холодный ветер ворвался в комнату, сбросив со стола какие-то бумаги. Злость на себя самого душила его: «Как? Как я мог это упустить? Такая очевидная мистификация!» Роман Мирославович ударил кулаком по подоконнику и, не обращая внимания на удивленного Ерохина, подошел к двери и дробно застучал. На стук тут же прибежал Кетов:
– Случилось что?
– Нет, все хорошо. Вы вот что, господин надзиратель, – сыщик стал быстро писать в книжке, – сейчас же отправьте это телеграфом в Рускеалу. Надобно узнать местонахождение инженера Якобсона и задержать его по возможности до моих дальнейших указаний. Ясно?
– Так точно, господин следователь, сейчас сделаем! – Кетов козырнул и ушел, забыв запереть дверь.
Муромцев закрыл дверь и вернулся к Ерохину:
– Скажите, а господин Якобсон, он что же, на ваше место метил или нет?
– Надо думать, что метил. Возмущался он поначалу, что меня над ним поставили. Ведь опыта у него куда больше моего, да и старше он был. Да начальство так порешило – не след лютеранина над православным людом начальником ставить! – Слезы на глазах Ерохина высохли, он успокоился и продолжил: – Уж он-то мне наливал, каждый день наливал! Отказаться грешно, а потом, как худо стало мне, сил не было уже бросить. Я ведь пытался, видит Бог! К войту даже ходил в леса, к знахарю карельскому – он и заговоры свои шептал, травки всякие давал пить, а мне все только хуже становилось! Пить я все равно продолжал это зелье окаянное, будь оно неладно! Память стала отказывать, днями целыми ничего не помнил, куда ходил, что делал… вот тогда, видно, и убивал я души невинные. – Ерохин вдруг посмотрел Муромцеву в глаза и удивленно спросил: – Господин следователь, а ведь я теперь все вспоминаю! Куда это амнезия делась? Неужто прошла?
Муромцев положил ему руки на плечи, наклонился и сказал:
– Лиха беда начало, господин инженер. Возможно, ваша амнезия, а может, и болезнь душевная скоро пройдут окончательно.
Муромцев легко, размашисто поднялся на насыпь и глубоко вдохнул свежий холодный воздух. Приступы нестерпимой боли, терзавшие его последние годы, сейчас совершенно исчезли. В мозгу царило удивительное спокойствие и ясность, словно замолк надоедливый граммофон за стеной. Сыщик вдохнул еще раз, медленно, с удовольствием, и оглядел открывшийся ему простор.
Накатившая было зима быстро раскисла, оставив снежные проплешины среди растоптанной лошадьми и разъезженной телегами грязи и слякоти. Все вокруг было голо, пусто и бесприютно. Тем не менее работы по прокладке путей на станции Зеленый Дол продолжались с удвоенной спешкой, в отчаянной надежде закончить все прежде, чем приволжскую степь накроет непролазной снежной периной.
Ближе к берегу Волги, на коричневой полосе дороги, четверо рабочих с равномерным гиканьем пытались вытолкать увязшую аж на полколеса подводу, однако, не преуспев, вручную потащили на пригорок тяжелые шпалы. Далеко впереди железнодорожники, посбрасывав форменные чуйки и оставшись в одних рубахах, с тоненьким ксилофоновым звоном забивали костыли. Двое инженеров рядом с насыпью громко спорили о чем-то, размахивая руками, но, увидев приближающегося Романа Мирославовича, разом прекратили спор и уставились на него в молчаливом удивлении.
– Якобсона разыскиваю, Густава Ивановича, – ответил сыщик на их немой вопрос, что он забыл на строительном объекте. – Не подскажете ли?
– Якобсона? – переспросил один из инженеров, вытирая простуженный нос рукавом.
Его коллега при упоминании знакомой фамилии коротко сплюнул на землю.
– Вон он, на пригорке, геодезию разводит, гусь лапчатый. Как прибыл, так третий день нет покоя… А что за дело у вас?
Муромцев не удостоил его ответом. Он во все глаза разглядывал рослую фигуру в белом кителе, склонившуюся над буссолью, установленной на треноге. Якобсон медленно разогнулся, посмотрел вперед из-под ладони и поднес к губам жестяной рупор:
– Две сажени влево и одну – ко мне!
В четверти версты от него едва различимый рабочий послушно отсчитал шаги и воткнул в грязь красный флажок. Старший инженер снова согнулся, заглядывая в окуляр. Росту в нем было не менее семи футов, широкоплечий и сухопарый, он двигался с нарочитой медлительностью и достоинством. Муромцев закусил губу и подал условный знак своим спутникам, притаившимся слева от насыпи. Снизу на него глянули бледные усатые лица полицейских урядников. Становой пристав Чепурнов коротко кивнул в ответ Муромцеву и, чавкая сапогами по грязи, повел свой маленький отряд вдоль железнодорожных путей, обходя подозреваемого с левого фланга.
С Чепурновым сыщик познакомился сегодня рано утром, когда явился в Зеленодольское уездное полицейское управление с неожиданной просьбой о помощи – именно сюда, согласно телеграмме из столицы, был командирован старший инженер Густав Якобсон для прокладки железнодорожных путей, в сотне верст от Казани. Расширялась Россия, строилась железными дорогами, и каждый специалист, тем более иноземный да с хорошим опытом, был на счету.
Радости Муромцева не было предела, когда оказалось, что пристав – бодрый молодцеватый ветеран. Выслушав рассказ петербургского гостя, он сказал, что в курсе о поимке командой Муромцева энского маниака-глазника и не только согласен всеми силами помочь в поимке опасного лютеранина-душегуба, оказавшегося
