не я. Это одноглазый… Э-э-э… «Аптекаря найди».
— Вот и ищите. Ты собери всех городовых, а ты, — палец уткнулся в грудь унтер-офицера, — всех жандармов. Проверьте каждую аптеку в городе и найдите мерзавца, который связан с бомбистами. Это единственная ниточка, что у нас осталась. Не оборвите ее, дуботрясы!
XXIII
В конторе почтмейстера приятели выпили чаю, наскоро и без аппетита. Митя остался принимать жалобщиков, которые нагрянули как всегда не вовремя. Сыщик вышел на улицу, вдохнул бодрящий морозный воздух и пошел к набережной. Во время прогулок у реки ему лучше думалось, а мыслей было столько, что казалось еще чуть-чуть и его голова взорвется, как жестянка с гремучим студнем…
Незаметно для себя Мармеладов пришел на Солянку. Заглянул в сберегательную кассу, надеясь застать г-на Шубина. Но финансисту все еще нездоровилось. Сыщик побрел к полицейскому участку в Большом Ивановском, который Порох избрал своим штабом.
В переулке бурлило море синих, черных и зеленых мундиров, серых шинелей и бурых клеенчатых плащей. Больше сотни полицейских и жандармов курили, сбившись в группы, или топтались в одиночестве, ожидая своей очереди. Несколько поручиков и унтер-офицеров опрашивали их, письмоводители, семенившие рядом, ставили отметки в записных книжках и тут же убегали к начальству с докладом.
— Па-аберегись! — раздался зычный окрик.
Мармеладов прижался к стене дома. Мимо промчался конный разъезд. Всадники спешились и расталкивая толпу, прошли в участок. Один задержался у входа.
— Вычеркивайте дрогиста [24] Филимонова, — сказал он поручику. — У него свидетельство о благонадежности с печатью из канцелярии обер-полицмейстера.
— Проверили?
— Подлинная. И дворники с соседних улиц за ним никакой крамолы не замечали.
— А чего прискакали? Ехали бы по следующим адресам.
— Отдохнуть чуток.
— На том свете отдохнешь! — рявкнул поручик.
Мармеладов приметил Кашкина, снующего в этом шумливом море как рыбацкий баркас.
— Что тут за суета?
— Да вот…
Городовой коротко рассказал про гибель Рауфа на Красных воротах и вздохнул.
— Порох собрал пол тыщи служивых. Приказал проверить всех аптекарей в городе. А их знаете сколько? Полковник даже полицейский резерв на улицы вывел.
— У него такие широкие полномочия? — присвистнул сыщик.
— Целый ворох писем! От Тимашева, от Потапова, от всех влиятельных шишек из столицы. «Оказывать полное содействие!» Ему дано право самолично казнить и миловать!
— Миловать? Зная Илью Петровича, очень в том сомневаюсь.
— Вот я тоже, — поежился Кашкин. — Этот ваш Порох такой заедчивый. Обещал мне башку оторвать. Правда, уже давненько, глядишь, и забудет. На что ему моя голова, если поинтереснее нашлась.
Полицейский наклонился к уху Мармеладова и зашептал:
— Он бомбиста допрашивает.
— Ого! Взяли? Которого из них?
— Да хрен знает. Амбал какой-то. Здоровущий, как пожарная каланча. Вшестером волокли, чуть не надорвались.
— Это Хруст, — сыщик мысленно пролистал протокол с описанием бомбистов. — Его упоминал артист Столетов, помнишь?
— Как не помнить, — кивнул Кашкин. — Только по описанию артиста тот был лысым, а этот — кудлатый. Если бы наоборот вышло: сперва бандит был кудлатым, да побрился, чтобы не признали, тогда, может, и Хруст. Но как волосья нарастить?
— Парик? — предположил Мармеладов.
— Не, не то. Я видал, как Порох арестованного за волосы тягает. Парик бы враз оторвался.
— А где допрос проходит?
— Во втором этаже. Пойдемте, я провожу.
— Заодно поведай, как вам удалось изловить бомбиста, да еще и в короткий срок, — похвалил сыщик. — Сколько тут прошло? Часа два?
— Нам, честно говоря, свезло, — признался Кашкин. — У аптекаря с Поварской улицы есть брат — выпивоха, который на все готов ради лишнего стаканчика. Подсел к нему в кабаке какой-то верзила. Подговорил украсть мешок с каким-то там веществом. Я названия не запомнил, но удивился: у аптекарей же такие малюсенькие весы, чтоб пилюли да порошки отмерять. А тут — мешок!
— И что пьянчуга?
— Пьянчуга рад стараться. Уволок мешок, а деньгу пропил. Аптекарь пропажу заметил, прижал братца: «Кому продал, ухлёстыш?» И сам к жандармам пошел. Испужался шибко, ибо дело подсудное. Сдал братца, а тот как раз протрезвел и показал на амбала косматого. Тут уж мы и накинулись.
Городовой распахнул дверь, пропуская Мармеладова в тесную каморку для допросов. Сам же остался снаружи, опасаясь гнева Пороха. Полковник рявкнул «ну кто там еще», но увидев вошедшего, оскалился почти дружелюбно.
— А, г-н бывший студент! Проходите, проходите. Желаете увидеть живого бомбиста?
У стола, согнувшись в три погибели, сидел детина в просторной блузе. Несмотря на огромный рост и широкие плечи, в нем не чувствовалось силы. Бледная кожа, пухлые щеки и подбородок — ничто не выдавало в нем бандита и убийцу. Слишком изнеженным он казался, а разбитый нос, из которого капала кровь, делал его вид совсем жалким. Но все же по обе стороны от арестанта стояли жандармы с саблями наголо, мало ли что учудит этот увалень.
— Вот, полюбуйтесь. Дионисий… Фамилию скрывает, назвался прозвищем — Ярило. Чистой воды анархист!
— Не надо клеймить меня этим словом, — арестант помотал большущей, давно не стриженной головой. — Анархисты все скучные. Мне не по пути с ними. Ни с одряхлевшим Бакуниным, ни с молодым Кропоткиным.
— Погодите, вы же сами говорили…
Порох кивнул писарю и тот подал протокол допроса.
— Я же запомнил… А, вот. «Хочу избавить народ от тяжелого ярма государства, чтобы все жили как захотят». Разве же это не анархия? С твоих слов записано.
— Неправильно у вас записано, — шмыгнул великан, утираясь рукавом. — Я говорил не «народ», а «людей». Вот не станет государства, тут все и опомнятся. Мы не какой-то безликий народ, а люди. Каждый со своей башкой на плечах и с рожей, непохожей на остальных. Каждый должен сам решать, как хочет жить,
