Однако, как только Ричард Кромвель пересек Канал и вновь оказался на родине, все изменилось. Теперь его фигуру нельзя сбрасывать со счетов. Как магнит притягивает гвозди, так и сын великого Оливера Кромвеля может, помимо своей воли, притягивать всех недовольных положением дел в королевстве и объединять их вокруг себя.
Будучи секретарем господина Уильямсона, я был в курсе многих сведений, каковые он черпал из разных источников: как из донесений состоявших у него на службе шпионов и осведомителей, так и из частных писем, которые он еженедельно получал из провинций, дабы знать новости. Король и его правительство неуклонно теряли популярность. Восемь лет назад реставрацию монархии встретили с радостью, которая постепенно рассеялась. И теперь голоса недовольных звучали все громче.
Прибавьте сюда еще позорное поражение, которое мы потерпели в войне с голландцами год назад, и постоянную нехватку денег у правительства. Парламент распоряжался финансами, но, несмотря на обещания Бекингема, члены палаты лордов и палаты общин никак не могли договориться друг с другом, а также с королем и его министрами. Министры тоже постоянно ссорились между собой, что мне было известно не понаслышке: достаточно вспомнить козни лорда Арлингтона против герцога Бекингема. Распутство и расточительность Уайтхолла вызывали недовольство в Сити и по всей стране.
Если Ричард Кромвель и впрямь вернулся в Англию и находился под защитой Бекингема, последствия могли оказаться самыми непредсказуемыми. Он мог стать единственной козырной картой в колоде глупцов и жуликов. Да, его прозвали Разбитым Диком и потешались над его слабостью. Но этого человека никогда не обвиняли в казнокрадстве и продажности, и даже в его слабости были повинны обстоятельства, а не он сам.
Кроме всего прочего, он был сыном великого Оливера Кромвеля, благочестивого человека, главнокомандующего республиканской армией, заставившего Европу бояться Англию и уважать ее. Находились люди, которые помнили только это, забыв, что Оливер был еще и тираном, более беспощадным и самовластным в своем правлении, чем король, которого он заменил.
У Бекингема имелись деньги, репутация и жажда власти. Амбициозный герцог пользовался немалым влиянием, и не только при дворе. У него было много сторонников в Сити и среди протестантов, ненавидящих папистов, которые процветали в Уайтхолле. Заполучив в союзники Ричарда Кромвеля, пусть даже в качестве всего лишь номинального лидера, и обладая безудержным честолюбием, Бекингем мог пообещать английскому народу обновленную Республику. Кучка беспринципных авантюристов, полный карман золота и парочка подходящих лозунгов – этого вполне достаточно, чтобы уничтожить монархию.
И разжечь еще одну гражданскую войну.
В понедельник в нашей конторе царила какая-то странная атмосфера. Люди перешептывались по углам и отлынивали от работы.
Господин Уильямсон выглядел чрезвычайно занятым. Утром он в очередной раз послал меня в Арундел-хаус справиться о здоровье лорда Шрусбери. Я подозревал, что исключительно для проформы. Всем было известно, что графу стало лучше, но дальновидный Уильямсон явно считал, что не помешает лишний раз проявить заботу о союзнике лорда Арлингтона.
Было сухо, изредка выглядывало солнце, обещая скорую весну. Если люди Бекингема по-прежнему следили за Арундел-хаусом, то я никого из них поблизости не обнаружил. Меня впустил привратник. Я пересек двор, направляясь ко входу в апартаменты милорда, где назвал свое имя и передал пожелания скорейшего выздоровления его светлости от господина Уильямсона.
Обычно после этого спускался слуга с запиской. Однако сегодня появился господин Велд, джентльмен, с которым я прежде встречался пару раз. Как и граф Шрусбери, он был папистом. Тем не менее я испытывал симпатию к этому человеку, обладавшему изощренным умом и манерой говорить смешные вещи с невозмутимым лицом.
– Да хранит вас Бог, господин Марвуд, – приветствовал меня он, кланяясь. – Пришли проведать болящего?
– Милорд продолжает выздоравливать, я надеюсь?
– Можете посмотреть сами, сэр.
Он подвел меня к ближайшему окну, выходящему в сад между домом и рекой. Трое мужчин медленно шли рядом по посыпанной гравием дорожке. Они остановились, рассматривая одну из римских статуй лорда Арундела, которые украшали сад. Я узнал худого сутулого человека посередине.
– Это же его светлость, не так ли? – уточнил я, удивленный.
– Вы абсолютно правы.
Шрусбери опирался на руку слуги. На нем был халат на меху, а на голове без парика – бобровая шапка. Третий мужчина был одет как врач. Шрусбери повернулся к нему, чтобы что-то сказать, и я увидел его чисто выбритое лицо с острыми чертами. Он выглядел почти как прежде, до дуэли в Барн-Элмсе.
– Судя по всему, милорду намного лучше.
– Его светлость с каждым днем становится крепче. Наперекор всем ожиданиям, это удивительное средство, видимо, сработало.
Я сначала не понял, о чем он говорит, но потом до меня дошло.
– А-а-а, вы имеете в виду голубей?
– Точно. – Лицо Велда было серьезным, как всегда, но, судя по тому, как изменился его голос, мой собеседник с трудом сдерживал улыбку. – Только что убитых птиц с разрезанными грудками прикладывали к ногам милорда, а также, на всякий случай, непосредственно к его ране в боку.
– Хвала умению наших докторов, сэр! И возможно, конституции милорда.
Велд кивнул:
– Сначала дела обстояли не слишком радужно. Его светлость и врачи убеждены, что выздоровление началось, после того как приложили голубей. Мне известно, что медики собираются даже написать статью для Лондонского королевского общества.
– Да, было бы интересно узнать, какие физиологические механизмы в данном случае сработали.
– Как я понимаю, их точная природа еще не определена.
– Являются ли голуби существенной частью искусства исцеления? – спросил я, едва сдерживая смех. – Или любая другая птица будет столь же полезной? Ласточка, например.
– Не сомневаюсь, натурфилософы скоро просветят нас на сей счет. – Велд пожал плечами и добавил: – По правде сказать, сэр, я думал, что мы потеряем милорда в тот день, когда вы в первый раз приезжали его навестить. Рана была такая глубокая, а лихорадка очень сильная.
Его слова напомнили мне о первом визите в Арундел-хаус.
– Да, то был единственный раз, когда мне удалось лично побеседовать с графом. – Велд с интересом взглянул на меня, чуть прищурившись, а я продолжил: – Он, помнится, говорил тогда о кобеле и суке. Все повторял: «Кобель и сука».
– Нетрудно догадаться, что это означает. – Велд поджал губы. – Он имел в виду миледи и ее галантного любовника.
– Не уверен.
На ум мне пришла реплика Бекингема сразу после дуэли, а также слова короля, обращенные к герцогу, в тот вечер в Уайтхолле: «А-а-а! Кобель и сука. Как же, хорошо помню, черт возьми!»
Велд дернул плечами:
– А что еще сие может значить? Двор «Кобеля и суки»? Сомневаюсь.
– А что это за двор такой и где он находится?
– Где-то возле Друри-лейн, полагаю. Бордель.
– Ах да, знаю, – сказал я и поспешно добавил: – Исключительно по слухам.
– Сам я, разумеется, никогда в этом заведении не бывал, – заверил меня Велд, и я почувствовал, что тема ему неприятна; некоторые из этих папистов были строги, как пуританин в воскресный день. – И, бьюсь об заклад, милорд Шрусбери тоже. – Велд посмотрел на меня сверху вниз, опустив свой длинный породистый нос. – Но такой человек, как Бекингем, вероятно, знает там каждый угол, все до последней дыры.
Двор «Кобеля и суки», стало быть. Зная повадки Бекингема, я и сам должен был давно уже сообразить. Полагаю, то, что я до сих пор не догадался, свидетельствует о моей непорочности.
Попрощавшись с господином Велдом и покинув Арундел-хаус, я перешел на другую сторону Стрэнда и свернул на Друри-лейн. Близился полдень, и в воздухе витали ароматы еды. Люди спешили в Беар-Ярд, мечтая об обеде. Я гадал, почему в такой драматический момент Бекингем сказал Вилу: «Кобель и сука»? Имел ли он в виду двор «Кобеля и суки»? Сразу после дуэли, в ходе которой один человек был убит, а другой тяжело, возможно смертельно, ранен, даже сластолюбивый герцог вряд ли помышлял об услугах проститутки.
