Она небрежно бросила пудреницу в ящик, оперлась локтями на туалетный столик и вгляделась в свое отражение. В сумрачном свете ламп лицо без макияжа казалось безжизненно-серым, ясно проступили морщины и темные круги под глазами. Она выглядела усталой. И к тому же стареющей. Ей приходилось покупать все больше кремов и пудры, а платья с высоким воротом, скрывающие немолодую шею, прочно вошли в гардероб актрисы. А ей всего сорок два. Но ее тревожили не только изменения во внешности – Марго все хуже себя чувствовала. Сегодня во время финальных поклонов она чуть не потеряла сознание от утомления, и слабость до сих пор не оставляла ее. Голову обручем сжимала ноющая боль, спину неприятно тянуло, ноги болели после трехчасового спектакля, в котором она изображала цветущую юную девушку.
Рене не нравилось, когда она приходила в подобное расположение духа. Другое дело та веселая молоденькая девушка, какой она когда-то была – с задорными ямочками на щеках и соблазнительными формами. Конечно, ее главной ценностью был талант, а не внешность, но все же… Когда он последний раз говорил с ней? Это случалось все реже и реже, а когда-то он восхищался ею и приходил в гримерную после каждого спектакля, чтобы похвалить или обсудить ту или иную сцену. Приносил ей цветы – они стояли неделями и не увядали, как будто были заколдованы. Но теперь…
Марго вздохнула. Нельзя долго оставаться на вершине славы. Ничто не вечно, разве что сам Рене. Она усмехнулась, вспоминая слова, которые не раз слышала от него еще девчонкой, когда вся жизнь и роли были у нее впереди. Тогда она легкомысленно относилась к ним: слава преходяща, вечен только театр. Теперь она ощутила это в полной мере. Но кто же, если не Рене, может понять ее и поддержать? Он вложил в нее столько сил, и не напрасно – она принесла Театру Семи Муз больше славы, чем любая другая актриса за всю историю.
С сожалением втиснув отекшие ноги в туфли, она решительно встала и гордо вскинула подбородок. Пусть она и начала увядать, Марго д'Эрбемон все еще признанная примадонна. Разве море цветов вокруг не свидетельствует об этом? Нет, она не собирается рано сходить со сцены.
В ответ на свои мысли она вдруг ясно услышала громкое и отчетливое тиканье. Часы в пустой гримерной отмеряли оставшееся время. Может быть, зря она не поехала с молодежью в кабаре – выпила бы немного вина, вспомнила бы, как приятно веселиться, ведь когда-то она все это любила. И по крайней мере сейчас была бы вместе со своим Этьеном.
Но раз его нет рядом, значит, она поговорит с Рене. Если бы еще эти дурацкие часы не тикали так громко!
Темные панели из полированного бука тускло отражали свет нескольких бра под матовыми абажурами: директор предпочитал рассеянное освещение. На чайном столике слева стояла массивная шахматная доска. Сколько себя помнила Марго, положение резных фигур на ней всякий раз было разным, хотя она сама ровным счетом ничего не понимала в шахматах. Над столиком висела пустая клетка, в каких обычно держат домашних птиц. Но клетка в кабинете директора пустовала, а сам Тиссеран на вопросы актрисы отшучивался, что его певчая птичка еще не прилетела. Как же давно это было! Камин справа от двери уютно потрескивал, и Марго привычно опустилась в черное кожаное кресло возле огня. Не говоря ни слова, Рене с улыбкой протянул ей бокал ее любимого ламбруско. Он всегда предугадывал ее приход.
Актриса взглянула на его приветливое лицо, которое чаще казалось замкнутым, и на сердце сразу стало легче.
– Меня беспокоит Этьен, – сказала она. – В последнее время он кажется мне каким-то отстраненным. Может, это глупо, но я волнуюсь за него.
– Моя дорогая Марго, – мягко произнес Рене, возвращаясь за письменный стол, где что-то писал до ее прихода, – ты же знаешь, как все тебя ценят. И как я ценю тебя. Вот здесь, – он приложил ладонь к груди, улыбнулся своей немного ироничной улыбкой, за которую она готова была пойти за ним хоть на край света. – Этьен вырос, причем значительно, и глупо делать вид, что он все тот же парень из глубинки. Ты сама знаешь, что он давно превратился во взрослого мужчину, а что до спектаклей, то я хочу рискнуть и дать ему главную роль в следующем сезоне.
– Не сомневаюсь, что он справится, – с толикой горечи вставила Марго, – но он сильно изменился.
– И это только на пользу и ему, и театру, – кивнул Рене, проницательно взглянув в ее глаза, и Марго ясно почувствовала ободряющее прикосновение его руки, хотя он сидел в нескольких метрах от нее. – Я думал, тебя взбодрит присутствие в театре свежей крови. И Этьен, и Мадлен – чудесные находки для нас, и я сделаю все, чтобы их способности раскрылись, и как можно скорее. Более того, я считаю, что ты должна помочь Мадлен, ведь у тебя есть опыт, которого пока ей не хватает.
Он снова улыбнулся, а Марго оставалось только согласно кивнуть. Если Рене угодно, она сделает все для новенькой. Все, лишь бы он был доволен.
– Я буду только рада. Я заметила, какая она талантливая. Все-таки не представляю, как она смогла отказаться от своей богатой семьи и будущего. Конечно, она может стать блестящей актрисой. Со временем ее талант…
– У нее не просто талант. Я называю это призванием. – Тиссеран посмотрел на нее в упор. – Семья и богатство не имеют ровным счетом никакого значения. Подобных ей… и Этьену, и тебе – театр обязательно призывает, рано или поздно.
– И ты ее призвал, – тихо, на грани шепота, добавила Марго.
– Да, призвал. Что же до Этьена… – Пауза после этих слов была такой осязаемой, что Марго вскинула голову, готовая внимать всему, что бы он ни сказал. – У него свой путь, и с твоим путем он не пересекается.
– Но ведь пересекся…
– Однажды, – вкрадчиво уточнил Тиссеран. – И путь привел его сюда, но твоя роль в его жизни завершена. – Он потер пальцами переносицу и по-дружески улыбнулся ей. – И если уж речь зашла о ролях, то у меня есть для тебя новость. Элизу Дулитл ты играешь только до Рождества, и я хотел, чтобы ты первая об этом узнала.
– Что? Последний сезон? Но не может быть, чтобы «Пигмалиона» так быстро сняли, – взволнованная Марго хотела было встать, но директор жестом показал ей оставаться в кресле.
– Конечно, не может, – согласился он, – я и не собирался его снимать. Я вынужден снять с роли тебя.
– Но кто же?..
– С января Элизу станет играть Мадлен Ланжерар, я сам буду с ней репетировать. А ты поможешь ей советами. Разве ты сама не сказала, что будешь рада? – Он опустился в кресло и придвинул к себе потертый кожаный бювар. – Ты должна понимать, что эта роль и без того была твоей уж слишком долго. Дольше оставить тебя в этой роли я не могу.
Вот оно что. На горизонте появились новые звезды, и ее хотят вышвырнуть прочь, как старый, ненужный реквизит. Мало того что Этьен, который стал ей необыкновенно дорог, вот-вот ускользнет от нее, теперь она начала терять еще и роли. Ее охватила паника. Вот почему она испытывала тревогу рядом с этой Мадлен. Но ведь Рене не выгонит ее так просто?
Она порывисто вскочила, забыв про бокал с недопитым вином у себя в руке, и остатки выплеснулись на ковер.
– Оставь, Марго. – Он быстро взглянул на нее всезнающим взглядом, и на миг она увидела в его зрачках отблески пламени. – Ты же знаешь, я не терплю истерик.
Марго проглотила горькие слова, готовые сорваться с губ. Она снова опустилась в кресло и поставила пустой бокал на пол.
– Не стоит переживать – это жизнь. В конце концов, у тебя пока остаются «Дама с камелиями» и «Дикие утки»…
Пока остаются. Пока.
– …Ты и сама знаешь, что это твой закат. – Рене говорил мягко и тихо, и она скорее угадывала слова, нежели слышала их. – Блестящий, пламенеющий – но все же закат. Ты знала, что однажды это произойдет.
Он взглянул Марго прямо в глаза, и та кивнула – да, всегда знала. Но не думала, что это случится так скоро. Она повернулась к двери, чувствуя, как земля уходит из-под ног. В этом театре был смысл ее существования…
– Я позабочусь о том, чтобы ты всегда смогла приходить сюда в любое время, – молвил Тиссеран, – хоть живи здесь. Кроме того, у меня есть на тебя и другие планы.
* * *
В напряженной тишине на сцене шел первый акт «Короля Лира». Жером Дежарден сидел, сцепив руки, и с лихорадочным блеском в глазах наблюдал за игрой из третьего ряда. Время от времени режиссер исподтишка бросал косые взгляды на Тиссерана и пытался угадать его реакцию, но по точеному профилю директора ничего нельзя было прочитать. Тот сидел, небрежно положив ногу на ногу, и только постукивал пальцами по набалдашнику трости.
В зале царила тишина: немногочисленные зрители притихли, и лишь со сцены доносились голоса актеров да звуки их шагов. Такой магический эффект был под силу только Рене Тиссерану, и именно для него Дежарден проводил сегодняшний прогон. Даже на генеральной репетиции ни актеры, ни режиссер не выкладывались до такой степени.
