Что ни прочтешь, начиная с Пушкина, – так священник непременно пьяница, дурак или развратник. Без поборов отказывается крестить или отпевать. И что же в том удивительного, что уходит, тает уважение к Вере, к Отечеству, к Самодержавному монарху. Тут уже ни в чем нельзя быть уверенным. Если возникнет смертельная угроза для трона – не для Романовых, а для Царя вообще, который и есть Удерживающий Россию от сатанинского соблазна разрушительства, от желания склониться перед Антихристом, – то кого выбрал бы сегодня наш народ? Защитит ли он Святую Русь? Сохранит ли Третий Рим? Уже тот факт, что я задаю себе вопросы о том, что еще совсем недавно было бесспорным, доказывает, насколько далеко мы ушли. Только непонятно, куда – вперед к цивилизации или назад к дикому существованию, к доисторическому варварству. И это в начале ХХ века – века торжества прогресса, великих открытий в науке и промышленности, когда человек совершил величайший прорыв – сумел подняться в небо в аппарате, который тяжелее воздуха, может переговариваться на дальних расстояниях по беспроволочному телеграфу, опускаться в морские глубины в подводных аппаратах – величайшем изобретении инженерной мысли! Если бы мужик только разучился крестное знамение совершать – не беда, то есть беда, но не катастрофа. А не схватит ли он топор и не обрушит ли его на святые образа? Не начнет ли сбрасывать церковные колокола на землю, сбивать кресты с куполов? Исторический пример этого мы имеем: как это делается, нам показал сам Петр Великий. И тут совершенно не важны причины. Главное, что такое уже однажды стало возможным. Значит, можно и в другой раз. Оправдание найдется всегда. Вот что самое страшное – четвертому Риму не быти! А столыпинскими розгами и виселицами благочестия народу не прибавить – только умножишь ненависть».
Николай даже не подозревал тогда, девять лет назад, как он оказался сокрушающе близок к истине.
Когда родители приблизились, дети сразу поняли по их лицам: произошло что-то серьезное. Выслушали новость молча и с недетской тревогой.
– Хотелось бы надеяться, что наш курс – Романов-на-Мурмане, – по-военному деловито заявил Алексей.
Он и в самом деле был военным – сначала ефрейтором, потом младшим унтер-офицером. Унтера дал ему сам Верховный Главнокомандующий, когда Алексей вместе с отцом был в Ставке в Могилеве. По случаю повышения в чине Алексей заявил матери, что теперь он имеет право на 20 рублей ежемесячного содержания от государства; ефрейтором он получал десять рублей. Мать повздыхала – она оставалась по-немецки экономной, но закон есть закон. Назначила новому унтеру российской армии новое жалование (из своего кармана) и к нему выдала единовременно еще 20 рублей.
Алексей, как и отец, с самого начала войны ходил только в военном, повсюду сопровождал отца, и сердца самых хмурых офицеров таяли, когда перед ними вытягивался во фрунт десятилетний ефрейтор, четко отдавал честь и молодецки прищелкивал каблуками.
– Что за военный у нас появился? – с максимальной серьезностью спросил его начальник генштаба генерал Алексеев при первой встрече. – Новый призыв?
– Ефрейтор стрелковых войск его императорского величества Алексей Романов, ваше превосходительство! – Он, как и положено, старательно ел глазами начальство. – Прибыл на Ставку для несения общестроевой службы.
– Хорошо, хорошо, ефрейтор Романов! – кивнул одобрительно Алексеев. – Хвалю. Продолжайте служить.
Продолжая пожирать генерала глазами, Алексей выкрикнул, что было силы:
– Рад стараться, ваше высокопревосходительство! Разрешите идти?
– Разрешаю.
Алексей четко сделал поворот кругом и строевым шагом направился к царскому поезду.
На Ставке царь каждый день давал обеды. На них обязаны были присутствовать все высшие чины. В ресторан-салоне царского поезда рядом с обеденным столом был еще один, поменьше, круглый, на котором были выставлены бутылки и графины с четырьмя-пятью сортами водки и настоек и две-три бутылки хорошего вина крымских сортов. Поздоровавшись с каждым за руку, царь говорил:
– Не угодно ли закусить?
Выпивали не больше одной рюмки.
Покончив с первым блюдом, царь доставал из нагрудного кармана гимнастерки свой небольшой тонкий серебряный с чернью портсигар, извлекал оттуда папиросу, набитую душистым турецким табаком и предлагал портсигар гостям:
– Не угодно ли закурить?
Курильщиков, кроме царя, было трое – генерал Рузский, генерал Иванов и, как ни странно, главный протопресвитер русской армии Георгий Шавельский. Впрочем, он не особенно себя травил: ограничивался одной-двумя папиросами в день. Царь же курил много – одну за другой – во время обеда и после него. Выкуривал папиросу до половины и отправлял в пепельницу, откуда, если дело было во дворце, окурки часто воровали дочери и тайком дымили на чердачной лестничной площадке. Иногда они таскали окурки и после матери, которая курила не меньше отца, но только египетские пахитоски через длинный янтарный мундштук[33].
После обеда тот, кто хотел, мог позволить себе еще рюмку мадеры или хереса, но лишь в том случае, если царь давал знак официанту налить и ему. Чаще гости оставались без вина.
Однажды на десерт подали арбуз. Для нижнего чина Романова арбуз разрезали пополам, он взял половинку и незаметно забрался под стол, где и расправился с ним. Потом также незаметно выбрался, тайком прокрался за спинами гостей к Великому князю Сергею Михайловичу и неожиданно нахлобучил полосатую зеленую полусферу ему на голову. Князь замер на несколько секунд в своей каске, истекающей соком. Гости застыли, в ужасе глядя на царя – что сейчас будет? Царь, внутренне помирал от смеха, но все же нашел в себе силы строго посмотреть на нижнего чина и приказать:
– Рядовой чин Романов! Как можно? Немедленно извинитесь!
– Не сердитесь, пожалуйста, – тут же попросил великого князя цесаревич. – Простите меня, я ведь только пошутил!..
– Ну что вы, Алексей Николаевич! – ответил Сергей Михайлович, снимая арбузную каску с мокрой головы. – Я ведь тоже шутить люблю!
У собравшихся отлегло от сердца, генералы заулыбались.
– А вы тоже сотворите какую-нибудь шутку со мной! – предложил Алексей.
– Непременно, непременно пошучу! – пообещал великий князь.
Алексей потянулся за второй половинкой арбуза, но его остановил отец.
– Ты, наверное, решил, что на том дело и кончилось? – спросил Николай. – Ошибаешься. Такой поступок не может остаться безнаказанным. Дисциплину и субординацию никто не имеет права нарушать, даже царь, не говоря уж о цесаревиче! Извольте получить трое суток гауптвахты, то есть домашнего ареста!
– Трое суток? – огорчился Алексей. – Пожалуйста, не надо… это много очень!..
– Как, изменить срок?
– Да, пожалуйста, папа, очень прошу…
– Если ты, когда станешь Главнокомандующим, будешь менять свои решения по нескольку раз в день, у тебя вся армия развалится, и ты останешься без войск, – назидательно произнес Николай. – Тут, правда, случай особый… Так уж и быть. Учитывая чистосердечное раскаяние, – сутки. Можешь отправляться к себе. Время ареста пошло. Кругом! Шагом марш!
– Так точно, ваше императорское величество! Рад стараться! – Алексей вытянулся во фрунт, щелкнул каблуками и направился к выходу. Но перед дверью остановился и снова обратился к отцу:
– Ваше высокопревосходительство! Господин Верховный Главнокомандующий! Разрешите обратиться?
– Разрешаю, – усмехнулся Николай. – Что еще?
– Прикажите отбывать гауптвахту не здесь.
– А где же?
– На посту. В охранении.
– Приказываю, – разрешил царь.
Через полчаса Алексей, в шинели, сапогах, в портупее, в солдатской бараньей шапке, со своей любимой игрушечной винтовкой – точной копией трехлинейки Мусина, стоял у входа в ресторан-салон, строго требуя от всех проходить мимо и не задерживаться. Так он простоял два часа, пока часового не снял с поста Верховный Главнокомандующий. За добросовестную службу ефрейтор Романов через неделю был пожалован младшим унтер-офицером и награжден Георгиевским крестом[34].
– Да, теперь я абсолютно уверен – повезут на север! – важно повторил Алексей. – Других вариантов просто нет и быть не может.
Ему нравилась роль бывалого: еще бы – за плечами служба в армии!
– Как бы нас там не оставили до конца наших дней, – мрачно отметила Татьяна.
– А что? – сказала Мария. – Ссылка на север – очень даже неплохо. Во всяком случае, лучше, чем здесь. Хорошо бы поселиться под чужими именами! Начать совершенно новую жизнь – такой шанс редко выпадает. Кому еще может так повезти?
– Ты полностью права, – поддержала сестру Ольга. – Ссылка – не беда. Господь милостив к гонимым. Разумеется, там будет лучше, чем в Царском. Не будем, по крайней мере, раздражать и без того раздраженную публику. И потом – север… там чистота, свет. Рядом святая Соловецкая обитель. Белые ночи летом, там они продолжаются дольше, чем у нас.
