Вместо того, чтобы пройти Измайловский мост и войти на Вознесенский проспект, дворник свернул влево — и по набережной Фонтанки дошел до Египетского моста. Перешел его все так же не спеша и, постояв около Усачева переулка, подался левее. С этого момента, как показалось Губареву, Ахмет начал умышленно петлять по переулкам:-свернул в Могилевскую улицу, с нее налево, в Прядильную, тут же нырнул в Климов переулок. Снова привычным жестом поправил котомку, по Английскому проспекту прошел на Покровскую площадь и повернул направо, мимо Канонерской улицы к Екатерининскому каналу. Только Губарев подумал, что здесь, на открытом месте, дворник может его заметить — как Ахмет остановился у вывески: «Васильев и К°. Трактир. Горячие и холодные блюда». Постояв и наверняка снова проверив, нет ли слежки, дворник снял котомку с плеча и вошел в трактир. Кажется, Ахмет его обманул, причем обманул легко, играючи. Губарев никогда не был в этом трактире и не знал, есть ли там черный ход.
Но даже если есть, куда он выходит? Что делать, ждать на улице? А если дворник выйдет с черного хода? Зайти в трактир? Нет, нельзя — Ахмет сразу же его запомнит и заметит.
Из трактира Ахмет вышел через полчаса, опустил котомку на тротуар и надолго остановился. Он стоял, изредка поковыривая в зубах мизинцем, сыто и безразлично оглядывая прохожих. Губарев следил за ним сквозь щель в парадном — сейчас лицо дворника ничего не выражало. Лицо татарина как будто окаменело. Наконец Ахмет вытер рукавом зипуна губы, поправил шапку, взвалил котомку на плечи и двинулся дальше.
И снова, прикрываясь прохожими и изредка прячась в подъездах, Губарев шел следом. Теперь, неотступно следуя за дворником, он вдруг почувствовал сомнение: что, если он ошибся? Сейчас, на петербургских улицах, ему казалось — Ахметшин никакой не японский шпион, а самый обычный туркестанец, калмык или кайсак, прибывший в столицу на заработки. Находясь несколько часов в поле зрения Губарева, дворник вел себя естественно, его движения были лишены какого бы то ни было опасения, и, если судить только по поведению, все подозрения давно должны были рассеяться. Единственное, что сейчас смущало, — Зубин. Даже не сам Зубин, а то недоумение, которое стояло у него в глазах, когда он лежал на земле.
Остановившись к вечеру у ночлежного дома, в который зашел дворник, Губарев уже не понимал, почему продолжает слежку; может быть, теперь он делал это из чистого упрямства — всего лишь.
Ночлежный дом, в двери которого около девяти вошел Ахмет, находился в одном из тихих переулков около Сеииого рынка на Петроградской стороне. Ротмистр подошел к обшарпанной, покрытой коростой старой краски двери. Колотить в дверь пришлось долго; наконец одна из створок открылась, выглянуло неприветливое лицо.
— Что надо? Мест нет.
— К тебе татарин в синем зипуне заходил?
Внимательно изучив Губарева, хозяин почесал в затылке.
— В синем зипуне? С бородкой?
— С бородкой, с бородкой. Где он? Спит?
Хозяин ухмыльнулся. Губарев спросил строго:
— Что улыбаешься?
— А ничего. Нет. твоего татарина.
— Как нет?
— Так. Был да сплыл.
Губарев ласково взял хозяина за ворот; тот попробовал вырваться, но, почувствовав хватку, закрестился.
— Стой! Ты что, мил человек? Хрястом-богом клянусь, нет его, ушедши уже! — Глаза хозяина вертелись испуганно, но судя по виду — он не врал.
— Ушедши? А почему я его не видел?
— Ну вот, не видел… Он с того хода ушедши, дал двадцать копеек, а потом с того хода во двор, и не видать его больше. Я выглянул, смотрю — пусто. Позвал — не отвечает. Я уж и койку-то его отдал, на ней другой.
— Извозчика поблизости можно взять?
— А как же? Почему не взять? Стоянка вон она, на углу Каменноостровского. Да и трактир на углу, «Дибуны», возчики толкутся всю ночь.
На всякий случай он все-таки осмотрел ночлежку. Потом, зайдя в ночной трактир на Каменноостровском и перекусив, подсел к угловому столику, к компании распивающих чай извозчиков. Народ был тертый, бывалый, люди за столом то и дело менялись, кто-то, закончив чаепитие, выходил, кто-то входил с улицы. Губарев пил чай и, не гнушаясь, терпеливо расспрашивал каждого, не подсаживался ли к кому человек, похожий на Ахметшнна.
Примерно в середине ночи один из вошедших, высокий извозчик с гулким голосом и окладистой бородой, услышав вопрос Губарева о татарине, кивнул:
— А как же, было. Часа три примерно назад подвозил талого. На Васильевский. Чаевые, подлец, обещал, а дал всего ничего. Татарва, одно слово…
— Где сошел?
— На Первой линии. Магазин Кималайнена знаешь? Прямо у него. Деньги дал и во двор, больше я его не видел, — возница покосился. — С тебя, мил человек, за рассказ.
— Будет, только на то же место отвези, прямо сейчас.
— Отвезем, такое наше дело.
На Васильевский остров, к галантерейному магазину «Братья Кималайнен» возчик отвез Губарева быстро. Остановил мерина, кивнул:
— Вот здесь он и сошел, в точности. Прямо у магазина.
Записав номер возчика и дождавшись, пока стихнет стук копыт, Губарев внимательно изучил место. Сразу же за галантерейным магазином шли проходные дворы, выводящие на соседнюю Вторую линию. Дойдя до конца, Губарев увидел: последний двор примыкает точно к задней части большого трехэтажного дома в стиле «петербургского барокко». Он хорошо знал этот дом, сине-белый, с затейливыми, окаймляющими окна и карнизы украшениями, — в этом здании уже давно снимали квартиры японские дипломаты.
Поздним июньским утром 1911 года полковник корпуса жандармов Курново, только что назначенный начальником Петербургского контрразведывательного бюро, вошел в свой кабинет. Оглядев стол и найдя, что на нем все в порядке, от чернильницы в виде бронзового оленя до аккуратно сложенной стопки чистой бумаги, Курново сел, закурил сигару и подтянул к себе папку с делами. Начальнику ПКРБ исполнилось сорок лет, он любил хорошо поесть, в меру выпить — но не слишком, гак как во всем ценил умеренность. Даже дым сигары касался сейчас только его нёба — не больше. У полковника была образцовая семья, он умел одеваться, интересовался искусством, держал собственных скаковых лошадей. Вообще же Владимир Алексеевич старался быть честным человеком. Естественно, этого своего стремления он не скрывал ни от знакомых, ни от начальства. Вот почему, после того как по приказу Военного министра Сухомлинова было разработано и утверждено «Положение о контрразведывательных отделениях военных округов» и учреждены «Контрразведывательные бюро», как-то само собой всеми было решено, что начальником Петербургского бюро лучше всего назначить именно графа Курново.
Не вынимая изо рта сигары, Курново раскрыл папку и стал лениво перебирать бумаги. Он знал по опыту, что ни одна из этих бумаг, даже теоретически, не может представлять интереса хотя бы для поверхностного изучения. В основном это были приготовленные на подпись приказы о назначениях, перемещениях и отпусках. Среди них лежал и листок с пометкой: «бар. Вендорф — рот. Губарев». Пометка означала, что в штат ПКРБ следует ввести барона Вендорфа, уволив соответственно из этого штата ротмистра Губарева. Лично полковник ничего не имел против Губарева, судя по досье, проявившего себя до этой поры весьма добросовестно. Но поскольку отказать графине Вендорф он не мог, то воспринимал это увольнение как неизбежное зло.
Черкнув на листке адъютанту: «В приказ», Курново хотел было уже закрыть папку, но тут его внимание задержалось на слове «Донесение». Это слово стояло рядом с грифом «Совершенно секретно». Курново вынул листок и пробежал текст. В нем значилось:
«Его высокоблагородию начальнику ПКРБ полковнику Курново. Совершенно секретно. Сообщаю: много замечено, что работающий вторую неделю на Е. И. В. Гатчинском военном аэродроме дворник татарин Ахметшин уже несколько раз, отдавая дань уважения вышестоящим лицам, делал движения, напоминающие японский ритуальный поклон «рэй-го». По опыту работы во время войны я хорошо изучил движения этого поклона. По своей последовательности они неповторимы и вырабатываются у японцев автоматически, так что нарочно подделать их невозможно. Посему прошу принять эти факты к сведению, а также прошу Вашего разрешения на особое наблюдение за вышеозначенным Ахметшиным. К сему — агент по особым поручениям ротмистр Губарев».
Курново повертел листок. Первое, что пришло ему в голову — ротмистр узнал об увольнении и «проявил бдительность», чтобы отвести угрозу. Однако, поразмыслив, полковник все-таки решил: вряд ли, такими вещами не шутят. Полковник знал, что внедрение Губарева в командный состав Гатчинского военного аэродрома произведено еще до образования ПКРБ, но инициативе штаба округа. Впрочем, в строгом смысле слова это нельзя было даже назвать внедрением. В воздухоплавательные части, которые на 1911 год состояли из двух батальонов и одиннадцати рот, откомандировывали, оставляя чин предыдущего состояния, и ротмистр Губарев был зачислен в состав Гатчинского аэродрома как спец по вооружению, которым он и являлся до перевода в жандармерию. Единственным прикрытием агента по особым поручениям было то, что в состав Гатчинского воздухоплавательного формирования он был записан офицером кавалерии.
