— Разумеется, никто не может воспрепятствовать Вольтеру жить в Париже, — произнес Ленуар, — но тем не менее Его Величество разрешения ему не давал.
— Именно об этом, — подал голос Сартин, — король и сообщил королеве, когда та пожелала, чтобы во Французском театре Вольтеру предоставили ложу рядом с королевской и украсили ее коврами; в свое время такой чести удостоились Корнель и Расин. Высказав свою просьбу, королева заметила, что, по ее мнению, Вольтера никогда официально не изгоняли из страны. «Вполне возможно, — решительным тоном и с превеликим неудовольствием ответил король, — но я не намерен обсуждать эту тему». Завершая сей неприятный для него разговор, он повернулся спиной к королеве и принялся насвистывать охотничий мотив, что у наших Бурбонов всегда является признаком крайне дурного настроения!
— Его так долго не было в Париже, что своих современников он вполне может считать своими потомками, — отозвался Ленуар; успев вкусить несколько ложек отменного супа, он даже закрыл глаза от удовольствия. — Воистину господин философ спустился из эмпирея![5]
Собеседники расхохотались.
— Ах, — вздохнул Николя, — парижане буквально летят впереди него, одурманивая его воскурениями своих восторгов. Вы только подумайте, даже Ноблекур, крайне редко выходящий из дома, велел своему кучеру ехать по той же улице, где должен проехать его однокашник по коллежу Луи-ле-Гран, дабы приветствовать его!
Сартин неодобрительно покачал головой.
— Да уж, просто эпидемия какая-то! Его возвращение является косвенным признаком слабости власти. Могущество известного клана столь велико, что никто не посмеет тронуть великого человека. Вольтера нельзя арестовать! Напрасно ярится духовенство — ему приходится молчать, равно как и Парламенту, ибо тон задает Париж, хотя тон этот и насквозь фальшив!
Николя вспомнил, что Сартин не всегда был настроен отрицательно по отношению к Вольтеру; отношение переменилось после того, как с Вольтером порвал Шуазель, обвинивший философа в неблагодарности.
— Если говорить обо мне, — произнес адмирал, — то меня по-прежнему возмущают его недостойные строки, осмеивающие наше горькое поражение при Росбахе.
— Я часто слышал, — вполголоса проговорил Николя, — как наш покойный король с грустью их цитировал.
Взволнованные, собеседники умолкли, обратив свои взоры на Николя и, без сомнения, вспоминая, насколько «наш дорогой Ранрей» был близок к покойному монарху.
Молчание нарушил Ленуар.
— Известна ли вам истинная причина приезда Вольтера в Париж?
— Держу пари, это нос Клеопатры! — воскликнул Сартин, положив себе на тарелку парочку пирожков с телятиной.
— Вы не далеки от истины, сударь, хотя речь идет не об этом органе чувств…
Так как все с любопытством ждали продолжения, он быстро осушил свой бокал.
— …полагаю, все знают господина де Ла Виллета? Так вот, маркиз, исповедующий любовь, строго запрещенную нашими мудрецами, но к которой весьма снисходительно относились в Древней Греции, шесть месяцев провел в Фернее, дабы все успели забыть об одном из его неудавшихся похождений. Прошлой осенью он ударил кнутом по щеке танцовщицу из Оперы мадемуазель Тевенен за то, что та отказалась от его приглашения на ужин, заявив, что ей не пристало принимать приглашение мужеложца. Ну и так далее, слово за слово… эта история побудила Виллета вести себя осмотрительней, и впоследствии он даже женился на воспитаннице мадемуазель Дени, очаровательной Варикур по прозвищу Красавица и Разумница.[6] А так как великий человек не может обходиться без Варикур, он примчался в Париж и остановился у Виллетта, в его доме на набережной Бон, где беспрепятственно упивается ее обществом. Получается, что удар хлыста послужил причиной не только обращения еретика от любви, но и прибытия Фернейского отшельника в Париж!
— Итак, — с чувством воскликнул Сартин, — наш восьмидесятичетырехлетний патриарх снова в Париже, вместе со своей мочекаменной болезнью, которая убьет его, если раньше этого не сделает кофе, и, стряхнув с себя презрение двора, наслаждается триумфом, почти апофеозом, устроенным ему парижанами. Бюст его, увенчанный лавровым венком, выносят на сцену. Надо было видеть, сколько вокруг лилось слез! А все потому, что господин де Ла Виллет решил образумиться! Выше только эмпирей…
— Однако, черт побери, вы-то что там делали? Тоже ходили смотреть на триумф Вольтера?
— Как и все!
До Николя долетали слухи о связи министра с одной из актрис Французского театра; тогда понятно, что его занесло в театр.
— Итак, Виллетт привез в Париж, оэ-оэ, — принялся напевать Ленуар, — Вольтерье, Вольтерье, оэ-оэ…
— А еще говорят, — произнес Николя, — что Вольтер приехал специально, чтобы увидеть на сцене трагика Лекена, однако, когда он прибыл из Фернея, ему сразу сообщили и о болезни актера, и о его смерти.
— Да, да-а, вы пра-а-вы! — вполголоса пропел начальник полиции; он пребывал в отменном расположении духа, а вкусная еда и тонкие вина лишь усугубили его превосходное настроение.
Ах! Какое горе у меня случилось,
Говорит Харону Мельпомена.
Перебрался через Ахерон Лекен,
Не оставив ни таланта для Ларива.
— Надо ли понимать, что муза трагедии избрала себе нового любимца? — спросил адмирал.
— Все возможно. После смерти Лекена его роли поделили между собой его товарищи-актеры: Моле, Монвель и Ларив.
Николя понимал, что шутливый разговор, какие ведутся во всех парижских салонах, является веселой прелюдией к обсуждению неких серьезных вопросов, ставших поводом сегодняшнего собрания. Зная Сартина много лет, Николя не питал иллюзий относительно своего бывшего начальника; однако он по-прежнему испытывал к нему ностальгическую привязанность, нисколько не уменьшившуюся из-за их недавних серьезных разногласий. Взглянув на бывшего начальника полиции, Николя почувствовал, что сейчас тот затронет неизвестную пока ему, но очень важную тему.
Окинув подозрительным взором подступавший со всех сторон темный сад, министр понизил голос:
— Господа, раз уж сегодняшний вечер собрал вместе добрых и верных слуг короля, надобно поговорить о делах, тем более что мы находимся накануне войны, избежать которой нам не удастся. Во-первых, следует отметить факт, установленный и ставший достоянием общества: королева беременна. Слишком много слухов ходило о неспособности короля. Наиболее хорошо осведомленные…
С довольным видом он поправил сдвинувшийся парик:
— …знали, что никакой операции не требуется. Врачи, с которыми проводились консультации, всегда утверждали, что он в состоянии выполнять супружеский долг. Никаких препятствий. Природа одарила Его Величество гораздо более щедро, нежели его коронованные предки.
— Хорошо сказано… — вздохнул Ленуар.
— Разумеется! Медики Сорбонны весьма изысканны в выражениях.
— Ну, и? — продолжал генерал-лейтенант. — В чем же была закавыка?
— Молодость и неопытность. Два неопытных супруга. Он слишком застенчив, а добродетель удерживала его от приобретения необходимого опыта, и потому ее естественное желание не получало удовлетворения и заглушалось бесплодными и слишком редкими попытками. Наконец благодаря Богу и советам императора[7] великий труд увенчался успехом! Но на смену опасностям преодоленным явились иные опасности, не менее грозные.
— Известие о беременности королевы, — подхватил Ленуар, — породило целый поток грязных пасквилей, направленных против Ее Величества. У нас не хватает агентов, чтобы выслеживать авторов памфлетов. Сколько помоев выливается к подножию трона! Увы, этому потоку во многом способствуют англичане, и не только они!
— Слухи действительно ходят весьма странные. У продажных писак поистине железные задницы! Говорят, некий принц, любитель интриг и жадный до сплетен, приложил к этим памфлетам не только свою руку, но и перо. Если признаться, переписка его наполнила меня ужасом.
На кого намекал Сартин? Для Николя только Артуа, Прованс и герцог Шартрский соответствовали этому портрету. В случае рождении дофина больше всех терял герцог Шартрский.
— Легкомыслие Ее Величества, небрежение этикетом, ее выходящие за рамки приличий игры и развлечения сами по себе питают всевозможные слухи. Называют придворных из ее окружения, которым приписывают… Ее кружок…
— Обуявшая королеву страсть к игре, — снова подхватил Ленуар, — позволяет любому приблизиться к ней как в Версале, так и в Марли, где ее салон открыт для всех, без различия званий и титулов, лишь бы человек был прилично одет. Беременность вряд ли повлияет на это увлечение, ибо многие другие забавы ей вскоре запретят. А тем, кто во время игры держит банк, придется принимать меры, дабы оградить ее от мошенников.
