Елена Хорватова - Сезон долгов

– Митя, что конспекты? Ты однажды дал мне трешку... Три рубля.

– Ну ты с ума сошел – говорить о такой ерунде!

– Ты не понимаешь... Для голодного человека, у которого совсем нет денег, это огромная сумма, а вовсе не ерунда! Боже, эта трешка меня просто спасла! Матушка всегда мечтала, чтобы я получил образование в столичном университете, но задавшись этой благородной целью, не рассчитала своих сил. У нее ведь ничего, кроме мизерной пенсии, не было. Она сама почти голодала и отсылала мне в Петербург каждую копейку, но столичная жизнь так дорога! Плата за обучение, за квартиру, за обмундирование, за книги и письменные принадлежности, за еду, пусть даже самую бедную... Мне катастрофически не хватало денег, как я ни старался ужиматься. У однокурсников много не выпросишь, гор золотых ни у кого из вас не было, а ходить по богатым родственникам и клянчить помощи я не мог, ты сам понимаешь... И однажды у меня даже медяка на хлеб не нашлось, а жить еще дней десять, пока поступит хоть что-то от матушки... Митя, это был ужас! Самая настоящая голодная смерть ломилась в дверь моей каморки... Я даже пытался сделать силки и поймать под окном голубя, мечтая, что смогу его зажарить и съесть – большой грех для православного человека, между прочим. И вот, когда от голода у меня уже звенело в ушах и мутилось в голове, ты вдруг сам, без всяких просьб с моей стороны, дал мне три рубля. Ты тогда, помню, получил в издательстве гонорар за перевод статьи – огромный по моим тогдашним представлениям, рублей двадцать, а то и двадцать пять... Мы сидели на лекции рядом. И вдруг ты, заглянув мне в лицо, сказал: «Рахманов, признайся, ты сегодня что-нибудь ел? Возьми деньги и сходи-ка в трактир, пока прямо в аудитории в обморок не грохнулся! Бери-бери, брат, я нынче при деньгах». И ведь кроме тебя никто, ни один человек не понял, что со мной, и не предложил мне помощь...

– Феликс, перестань, ради Бога, ты меня в краску вогнал!

– Нет уж, ты выслушай! Я тогда твою трешку растянул на все десять дней – утром чай с куском ситного хлеба, днем обед в трактире – щи, каша с мясной подливой, вечером снова чай и пара пирогов. Это ведь уже не голод! Я просто ожил... Митя, я так и не смог вернуть тебе тогда ту трешку, но это не значит, что я забыл про свой долг. Я теперь всю жизнь буду перед тобой в долгу.

После этой исповеди Феликс молча встал и, прихватив свечу, отправился в свою комнату.

А Колычев остался сидеть у окна, мучаясь поздним раскаянием. Как он мог так равнодушно относиться к окружающим его людям! Велика важность – раз в кои веки трешку от щедрот своих подкинул... Его приятель чуть ли не с голоду умирал рядом с ним, а Дмитрий ничего не сделал, чтобы помочь.

Правда, и сам он тоже не мог рассчитывать на большие деньги, присланные из дома – мать Дмитрия умерла, когда он учился на втором курсе. Но он к тому времени успел обзавестись связями в редакциях, издательствах, адвокатских конторах Петербурга и всегда ухитрялся подрабатывать какие-то деньги, небольшие, но вполне достаточные, чтобы вопрос о куске хлеба или рваных башмаках перед ним не вставал.

И для него не составило бы особого труда помочь Феликсу достать где-нибудь корректуру, переводы, переписку или еще что-нибудь из того, что охотно поручают студентам. И бедняге не пришлось бы голодать, скрывая это от всех по своей болезненной гордости...

– Нет, Феликс, оказывается, это я перед тобой в неоплатном долгу, – прошептал Колычев, глядя в темноту сада.

Может быть, он еще долго предавался бы горьким воспоминаниям и размышлениям, но его отвлек быстрый, нервный стук в дверь. В комнату снова ворвался Феликс.

– Митя, это какой-то кошмар! Слава Богу, что я взял с собой свечу!

– Что случилось? – удивился Колычев.

– Я пошел в свою спальню и только-только собрался раздеться и лечь, как увидел, что в моей постели кто-то лежит!

– Феликс, неужто тебе подкинули труп? – усмехнулся Дмитрий. – Ну что ж, это по моей части!

– Слушай, служба судебным следователем совершенно испортила твое воображение, и шутки такие я нахожу безвкусными. «Труп» тихонько сопел, разметав по подушке кудри. Эта мерзавка Ирэн прокралась в мою комнату! Уверен, что и матушка ее сидит где-нибудь в засаде поблизости. Рассчитывали, что я приду без свечи и наивно улягусь на свое огромное княжеское ложе, не заметив, что с другого края кто-то притаился. Надо сказать, что субтильную барышню почти не было заметно под одеялами, если бы не торчащие из под них пряди волос. Боже, как подумаю, чего я избежал – мне достаточно было приблизиться к постели в полуодетом виде, чтобы мерзкая гарпия мадам Старынкевич ворвалась ко мне в спальню с криками, что она застала нас в недвусмысленном положении, что ее дочь обесчещена и теперь я обязан жениться на бедняжке, иначе она погибнет! Начались бы слезы, истерики, моя маман со слугами явилась бы на место происшествия... Уверен, что дамы Старынкевич решились на громкий скандал, чтобы ускорить претворение своих планов в жизнь. Какое счастье, что мне удалось вовремя спастись бегством!

– Феликс, может быть, тебе проще капитулировать? Сдаться, так сказать, на милость победителя?

– Митя, ну что ты такое говоришь? Я все равно никак не могу жениться на Ирэн...

– Почему? Это не так уж и страшно. Или у тебя развивается комплекс старого холостяка? Подумай о продолжении своего княжеского рода! Как же родовитому князю без наследника?

– Тебе все бы только шуточки! Я не могу жениться на Ирэн! Не могу, потому что я уже женат...

– Что?!

– Я уже два года, как женат, Митя. Это тайна ото всех, даже от матушки. Но тебе я потом расскажу. А сейчас я с твоего позволения покину эту тихую обитель и вернусь через день-два, когда тут все успокоится и дамы Старынкевич, догадавшись о тщетности своих намерений, отбудут восвояси. Надеюсь, ты без меня не заскучаешь за пару дней? Матушке объясни что-нибудь, только без подробностей... А то, не обнаружив утром обожаемого сыночка, она вообразит, что меня выкрали разбойники. И еще, будь так добр, дай мне какую-нибудь куртку, или пиджак, или китель, по ночам уже бывает свежо, сентябрь все-таки, а я не могу теперь ничего взять из собственного шкафа, он в злосчастной спальне.

– Феликс, ты с ума сошел! Здесь, на юге, такие темные ночи. Куда ты собрался бежать из собственного дома в кромешной тьме? Неужели ты не найдешь в своем огромном замке другого угла? Хочешь, давай вдвоем разместимся в моей спальне.

– Нет, Митя, прости, но я думаю, мне сейчас необходимо уйти из дома, так будет лучше во всех смыслах. Во-первых, не будем давать повода для грязных сплетен, а во-вторых, пусть эти две змеи наконец поймут, как я отношусь к их посягательствам. Мне надо торопиться, а то мадам Старынкевич начнет скандал и без моего участия. Объявит, что обнаружила дочь в моей постели, и примется стенать. За меня не волнуйся, я прекрасно ориентируюсь в здешних местах, и во тьме, и на свету. По побережью дойду до города и устроюсь в любой гостинице или на постоялом дворе – ты же видел, меня тут все знают, все относятся с почтением, и каждый хозяин за честь посчитает найти для меня лучший номер. Все, до встречи! Вернусь завтра вечером или послезавтра утром.

– Постой, возьми хотя бы денег! Ты же уходишь без копейки!

– А, ерунда, у меня в нашей округе неограниченный кредит. Горячий привет дамам Старынкевич!

Наутро Дмитрий объяснил, что сумел, княгине Рахмановой и пообещал, что Феликс скоро вернется.

Обиженные дамы Старынкевич после неприятного разговора с княгиней покинули княжеское имение. Дом погрузился в ожидание...

Но ни к вечеру, ни на следующее утро Феликс не вернулся. Оставив рыдающую княгиню на попечение слуг, Колычев отправился в город и, обойдя все, не столь уж и многочисленные гостиницы и рестораны, обнаружил, что ни в одном из этих заведений молодой князь Рахманов не появлялся и вообще в городе его никто не видел.

Пришлось возвращаться в имение Рахмановых ни с чем. Княгиня, бывшая уже с утра не в себе, впала в полное отчаяние. К вечеру Феликс так и не появился. Дмитрий распорядился вызвать к убитой горем матери врача и решил наутро, на свой страх и риск, обратиться в полицию за помощью.

Но ночью какой-то оборванец, на которого поначалу сторож едва не спустил собак, принес записку от Феликса, небрежно написанную крупными и чрезвычайно кривыми буквами. Хотя подлинность почерка не вызывала сомнений, казалось, что автору послания было трудно держать перо в руке.

«Не тревожьтесь, завтра буду дома. Ваш Феликс».

Вот, собственно, и все, что молодой князь счел нужным сообщить. Однако княгиня сразу приободрилась и даже как-то помолодела.

Но когда Феликс наконец вернулся домой, оказалось, что не все обстоит так уж благополучно – у него было огнестрельное ранение правого предплечья. Княгиня потеряла сознание, взглянув на пропитанные кровью куски старой простыни, которыми кто-то обмотал руку ее сына.