За завтраком я поздравил хозяина с обладанием такой роскошной резиденцией – ничего подобного я прежде не видел.
– К сожалению, – ответил он, – дом принадлежит не мне, а нашему общему другу магарадже. Его высочество, зная, что я ученый и затворник, был так любезен, что позволил занять часть дворца. Сколь велика его любезность, можете судить сами.
– То есть вы занимаетесь наукой? – спросил я, начиная постепенно понимать, что к чему.
– Довольно поверхностно, – ответил он. – Иными словами, я приобрел достаточно знаний, чтобы сознавать собственное невежество.
Я осведомился, чем он интересуется больше всего. Оказалось, что фарфором и индийским искусством. О том и о другом мы беседовали около получаса. Я убедился, что он настоящий знаток – и тем более это осознал, когда после завтрака хозяин отвел меня в смежную комнату, в которой держал шкафы с драгоценными образцами. Я никогда прежде не видел подобной коллекции. Ее объем и исчерпывающая полнота были поразительны.
– Но, разумеется, вы не сами собрали все это? – удивленно спросил я.
– За некоторыми исключениями – сам, – ответил он. – Я посвятил индийскому искусству много лет. Мое затворничество объясняется тем, что я занят написанием книги, которую надеюсь издать в Англии в будущем году.
– То есть вы намерены посетить Англию?
– Если я закончу книгу вовремя, – сказал он, – то приеду в Лондон в конце апреля или в начале мая. Кто же откажется побывать в столичном городе ее королевского величества в дни столь радостного и благоприятного события?
С этими словами он взял с полки маленькую вазу и, как будто желая переменить тему, рассказал мне ее историю и описал прелести. Трудно было представить более странную картину, нежели зрелище, которое представилось моим глазам в ту минуту. Его длинные пальцы держали вазу бережно, как бесценное сокровище, в глазах горел огонь настоящего коллекционера, каким можно лишь родиться, но нельзя стать. Когда он перешел к повествованию о долгой погоне за упомянутым образчиком и, наконец, о счастливом завершении трудов, его голос слегка задрожал от волнения. Я слушал с огромным интересом – после чего совершил самый безумный поступок в своей жизни. Покоренный обаянием хозяина, я сказал:
– Надеюсь, приехав в Лондон, вы позволите мне предложить вам мои услуги.
– Благодарю вас, – торжественно ответил он. – Ваша светлость очень добры, и, если подвернется такой случай – а я надеюсь, что подвернется, – я охотно воспользуюсь вашим предложением.
– Мы будем очень рады видеть вас, – продолжал я. – А теперь, если вы не сочтете меня чрезмерно любопытным, позвольте поинтересоваться – вы живете в этом огромном доме один?
– Не считая слуг, здесь больше никого нет.
– Неужели! Наверное, вам очень одиноко.
– Да, и именно поэтому я так доволен. Когда его высочество любезно предложил мне остановиться здесь, я поинтересовался, насколько велико здешнее общество. Магараджа ответил, что я могу провести здесь хоть двадцать лет и не увидеть ни единой живой души, если только не пожелаю. Услышав это, я немедленно принял предложение.
– То есть вы предпочитаете жить отшельником, вместо того чтобы вращаться в свете?
– О да. Но в следующем году я на несколько месяцев откажусь от монашеских привычек и посвящу некоторое время вращению в свете, как вы выражаетесь. В Лондоне.
– Вас будет ждать сердечный прием.
– Очень любезно с вашей стороны так говорить. Надеюсь, так и будет. Однако я позабыл о законах гостеприимства. Говорят, вы заядлый курильщик. Позвольте предложить вам сигару.
С этими словами он вытащил из кармана маленький серебряный свисток и извлек из него странный звук. Вошел слуга-англичанин. Он принес на подносе множество коробок с сигарами. Я выбрал одну, одновременно взглянув на слугу. Внешне он казался типичным камердинером – среднего роста, безупречно одетый, чисто выбритый, с лицом, лишенным всякого выражения, точь-в-точь кирпичная стена. Когда он вышел из комнаты, хозяин обернулся ко мне.
– Теперь, когда вы осмотрели мою коллекцию, – сказал он, – не хотите ли обойти дворец?
Я охотно принял предложение, и мы вместе отправились в путь. Через час, пресыщенный красотами дворца и с таким чувством, будто всю жизнь знал этого человека, я распрощался с хозяином на ступеньках, собираясь вернуться на берег, где ждал туземец с лошадью.
– Кто-нибудь из слуг отправится с вами, – сказал хозяин, – и проводит вас в город.
– Я вам весьма обязан, – ответил я. – Если мы не увидимся раньше, надеюсь, вы не забудете своего обещания навестить меня либо в Калькутте, прежде чем мы уедем, либо в следующем году в Лондоне.
Он улыбнулся странной улыбкой.
– Не думайте, что я настолько пренебрегаю собственными интересами, чтобы позабыть ваше любезное предложение. Вполне возможно, что я успею застать вас в Калькутте.
– Надеюсь, мы увидимся там, – сказал я и, пожав ему руку, шагнул в лодку, которая ждала, чтобы отвезти меня на берег.
Через час я вернулся во дворец, к большой радости магараджи и слуг, которых мое отсутствие заставило всерьез обеспокоиться. Лишь вечером я улучил удобную минуту и задал магарадже вопрос о его загадочном протеже. Его высочество немедленно рассказал все, что знал об обитателе белого дворца. Ученого отшельника звали Саймон Карн, он был англичанин – и великий путешественник. В одном достопамятном случае он спас жизнь магараджи, рискуя собственной, и с тех пор между ними завязалась тесная дружба. В течение трех лет он обитал во дворце на острове; он то исчезал на несколько месяцев, вероятно в поисках образцов для коллекции, то возвращался, устав от мирской суеты. Его высочество полагал, что Саймон Карн чрезвычайно богат, но никаких точных сведений на сей счет не имел.
И более ничего я не смог узнать о таинственном островитянине, которого повстречал утром.
Как бы мне того ни хотелось, я не успел нанести второй визит во дворец на озере. В связи с неотложными делами я срочно отбыл в Калькутту. Прошло почти восемь месяцев, прежде чем я вновь услышал о Саймоне Карне. Мы повстречались в самый разгар приготовлений к возвращению в Англию. Вернувшись с прогулки, я как раз сходил с коня, когда какой-то человек спустился с лестницы и неторопливо зашагал навстречу. Я немедленно узнал в нем того, кто вызывал у меня такой интерес в Малар-Кадире. Саймон Карн был одет в модный европейский костюм, но это лицо я бы узнал везде и всюду. Я протянул руку.
– Как поживаете, мистер Карн? – воскликнул я. – Вот неожиданная радость! Скажите на милость, давно ли вы в Калькутте?
– Я приехал вчера вечером, – ответил он, – и завтра утром уезжаю в Бирму. Вот видите, я поймал ваше превосходительство на слове.
– Очень рад вас видеть, – сказал я. – Я с неизменным удовольствием вспоминаю, как радушно вы приняли меня в тот день, когда я заблудился в джунглях. Раз уж вы уезжаете так скоро, то, к сожалению, мы будем лишены удовольствия пообщаться с вами подольше. Но, может быть, вы отужинаете с нами сегодня?
– Я был бы счастлив, – просто ответил Карн, глядя на меня своими прекрасными глазами, напоминавшими отчего-то взгляд колли.
– Моя супруга обожает индийскую керамику и латунь, – продолжал я, – и она ни за что не простит мне, если упустит возможность посоветоваться с вами касательно своей коллекции.
– Я буду рад оказать любую помощь, – сказал мистер Карн.
– В таком случае увидимся вечером. До свидания!
Вечером мы наслаждались его обществом за ужином, и должен признать, что никогда еще за столом вице-короля не сидел столь интересный гость. Мои дочери и жена подпали под обаяние мистера Карна так же быстро, как и я. И впрямь, жена признавалась впоследствии, что сочла его самым большим оригиналом из всех, кого знала на Востоке. Это был крайне нелестный отзыв в отношении бесчисленных служащих консульства, которые гордились своей оригинальностью. Прощаясь, мы добились от Карна обещания навестить нас в Лондоне; впоследствии я узнал, что моя жена вознамерилась немедленно сделать из него светскую знаменитость.
Как Саймон Карн прибыл в Лондон в начале мая, как он на весь сезон за огромные деньги снял Порчестер-хаус, который, как известно, стоит на углу Бельвертон-стрит и Парк-лейн, как он шикарно его обставил и привез целую армию слуг-индийцев, как приготовился ошеломлять общество своими приемами – все это хорошо известно. Я приветствовал Карна по приезде, и он отужинал с нами на следующий же вечер. Таким образом, мы, можно сказать, оказались его поручителями в обществе. Трудно представить всю меру нашего заблуждения, если вспомнить, с каким энтузиазмом, даже в разгар веселого сезона, свет принял Карна, какую поднял вокруг него шумиху и в каком восторженном тоне принялся запечатлевать его деяния в прессе. В июне и июле Карна можно было встретить в любом аристократическом доме. Даже члены королевской семьи снизошли до дружеских отношений с ним; пронесся слух, что не менее трех самых неприступных английских красавиц готовы в любую минуту принять от Карна предложение руки и сердца. Есть чем гордиться, если вы стали светским львом в столь блистательный сезон, сняли один из самых дорогих домов нашего прекрасного города и написали книгу, которую признанные авторитеты объявили шедевром. Саймон Карн проделал все вышеперечисленное.
