Ознакомительная версия.
— Присаживайтесь и подождите минутку, князь, — Нащокин указал Сергею на столик, на котором были сервированы два кофейных прибора, стояла бутылка «Шартреза» и коробка с сигарами. Затем граф Александр Николаевич вышел из кабинета.
Ждать поручику пришлось недолго. В кабинет вошел высокий старик в генеральской форме с императорскими вензелями на погонах. Голицын с первого взгляда узнал в нем министра Двора, члена Государственного совета, графа Владимира Борисовича Фредерикса.
— Ваше высокопревосходительство! — вытянулся поручик.
Фредерикс слабо улыбнулся:
— Рад видеть вас, князь! Как ваше здоровье? Поправились после ранения?
— Так точно, ваше высокопревосходительство! Подал рапорт и вскоре отбываю на турецкий фронт.
— Кхе-кхе… — прокряхтел Фредерикс. — Вот то-то и оно, что на турецкий. Поэтому вы, князь, мне необходимы. И не только мне!
«Загадками говорить изволите?» — подумал поручик.
О Фредериксе, а также его роли при императорском дворе князь Голицын был наслышан и к престарелому сановнику относился с почтением и уважением. Придворная лестница имеет скользкие перила и ступени, чем выше по ней взбираешься, тем больнее падать. Да и взбираются по ней по-всякому, используя порой не слишком чистоплотные приемы. Фредерикс, начавший службу еще при Александре Освободителе, деде нынешнего императора, поднялся на самый верх, ничем не замарав свою безупречную репутацию. Он славился своей абсолютной преданностью царствующему дому Романовых и был, несмотря на семидесятисемилетний возраст, человеком, которому Николай Второй всецело доверял и на которого полагался. А таким отношением императора к себе немногие могли похвастаться, излишней доверчивостью Николай не страдал! Граф Фредерикс был к тому же одним из пяти особо доверенных лиц, имевших право в любое время суток рассчитывать на аудиенцию у императора. При дворе не сомневались, что, случись надобность, Владимир Борисович не постоял бы перед тем, чтобы разбудить его величество.
— Вот что, князь, — продолжал министр Двора, — разговор у нас будет… э-э… особенный. Такой деликатный и неофициальный, что прямо не знаю… Можете считать, что графа Фредерикса, министра и камергера, тут нет, а есть так… тень бесплотная. И вообще — наш разговор только снится. Нам обоим. Поэтому давайте без чинов, не до них сейчас. Обращайтесь ко мне просто Владимир Борисович. Я же вас хорошо помню, Сергей Михайлович! Еще по параду довоенному, в Царском Селе, в тринадцатом году. Ах, какие чудеса вольтижировки вы там показывали! Да-а, и отца вашего я помню, и деда знавать доводилось.
Следующие пять минут говорил только Фредерикс, а Голицын, не перебивая, внимательно слушал престарелого сановника. И все лучше понимал, отчего их встреча обставлена с такими предосторожностями.
— Николенька очень хороший мальчик, честный и чистый, — грустно говорил министр, — но в реальной жизни он ни бельмеса не смыслит! Ведь удрал не куда-нибудь, а на фронт, бить супостата и Отечество спасать. Понятное дело, никто бы его добром туда не отпустил. В сообщники взял своего дядьку, Бестемьянова Петра. Машину нашли брошенной у Николаевского вокзала. Там — записка, мол, не волнуйтесь и не ищите, победим врага — вернусь. Или грудь в крестах, или голова в кустах! Эх, молодо-зелено… Я, князь, сам таким в его возрасте был. Мы допросили, кого можно… Никто ничего не знает. Наверное, Николенька тщательно готовился. И что теперь прикажете делать? Ну, дам я по шапке дворцовому коменданту, пропесочу за ротозейство дворцовую стражу, а толку с того? Приметы разосланы абсолютно по всем полицейским участкам, хоть мы, конечно же, не указываем, кого именно нужно поймать. Однако надежды мало. Наверняка он выправил себе документы. И притом — не один комплект. Кроме того, еще раз: не можем же мы открытым текстом сообщать, что беглец — юный великий князь. Это — удар по репутации правящей династии! Представляете, поручик, какое оружие могут получить в свои руки враги России, как внешние, так и внутренние?
— Куда же именно он мог бежать, Владимир Борисович?
— Скорее всего — на турецкий фронт.
— Почему не на прусский? Не на австрийский? — недоумевающе спросил Голицын.
Фредерикс посмотрел на дверь, смущенно кашлянул. Мощный с залысинами лоб графа прорезала вертикальная складка.
— Несколько недель назад штабс-капитан Андрей Левченко попал в плен к туркам, — печально произнес он.
— Позвольте полюбопытствовать, Владимир Борисович… А кто такой этот Левченко? Не имею чести знать…
— То-то и оно! Старший брат Веры Холодной… Э-хе-хе, любезный Сергей Михайлович! Я же говорил вам, положение деликатное. Николеньке шестнадцать лет, вы себя в шестнадцать вспомните! Сплошная, поручик, романтика и ветер в голове. Юнец, со свойственной его возрасту пылкостью, влюбился. Да, в королеву синематографа Веру Холодную. Ту самую, которая сейчас в гостиной графа изволит пребывать. Вы обратите на нее внимание, князь: чертовски хороша! Она его отвергла: член императорской фамилии как-никак, зачем актрисе такой рискованный роман? Да и молод он для нее! А этот дурачок надумал: мол, я рыцарственно спасу ее брата, и уж тогда… Для его лет такое поведение вполне объяснимо, но нам с того не легче. Откуда, спросите, мне известны его мотивы? Я же старый караульный пес, Сергей Михайлович, я на дворцовой службе все зубы съел. Мне ли не догадаться! О его влюбленности в актрису половина Царского Села знала, такое не скроешь. Да и проболтался Николенька парой слов своим ровесникам, что, дескать, попал в плен к супостату братец его любимой и как бы замечательно было его спасти. Ах, если бы эти оболтусы обмолвились мне об его словах! Но — увы! Видите, князь, тут у Николеньки и патриотизм, и влюбленность пылкая, и юношеский задор, и бог знает что еще перемешано. Каждый в юности уверен, что способен в одиночку горы своротить да мир перевернуть. С годами это проходит. Но… Представьте, какую кашу он с таким месивом в голове может заварить и в какое болото влипнуть!
— Да-а, ну и дела! — поручик покачал головой. — И вы, ваше высокопревосходительство, хотите, чтобы я…
— Не только я хочу! — воскликнул Фредерикс. — Речь идет о просьбе от лица всей императорской фамилии и лично государя. Вы, поручик, отбываете на турецкий фронт, в распоряжение генерала Юденича. Так вот, не могли бы вы аккуратно и деликатно прозондировать всех вольноопределяющихся и прапорщиков запаса? Особенно поступивших совсем недавно. Очевидно, Николенька не только изменил внешность, но и имеет несколько комплектов безукоризненных документов!..
— Но почему именно я? Я же не в сыскной полиции работаю!
— Агенты сыскной полиции им тоже занимаются! Естественно, им невдомек, кого ищут. Знают лишь словесный портрет и о главной примете: шрам от ожога на правом запястье. Но государь хочет, чтобы поисками молодого шалопая занялся еще и честный боевой офицер!
— Ведь в нашей армии есть немало честных офицеров, Владимир Борисович! И повыше меня чином…
— Но вы, князь, — один из самых честных! Кроме того, вы храбры и умны. Ваши подвиги в Восточной Пруссии говорят сами за себя. Вы с блеском выполнили два очень непростых задания. А что чин у вас невелик, так это пустое: иной поручик двух полковников стоит. И знайте, князь, если вы отыщете Николеньку, милость государя будет безграничной. Вот рекомендательное письмо к генералу Николаю Николаевичу Юденичу. Его, в случае необходимости, можете посвятить в детали своей деликатной миссии. Но лучше было бы избежать этого.
…Когда Голицын, пообещав Фредериксу сделать все возможное, чтобы отыскать беглеца, вернулся в гостиную графа Нащокина, поручика представили Вере Холодной. Она посмотрела на князя своими глубокими томными глазами и печально сказала:
— А вы чем-то похожи на моего несчастного брата!
— Надеюсь, с ним все будет хорошо, вы встретитесь с ним и даже познакомите нас, — вежливо ответил Сергей.
— Ах, как бы я этого хотела! Я слышала, вы отправляетесь на турецкий фронт?
— Да, сударыня. Послезавтра.
Вера была права: чувствовалось в поручике Голицыне и штабс-капитане Левченко глубокое внутреннее сходство. Равно как и во многих других молодых русских офицерах. Ах, как вспоминалось им порой счастливое довоенное время! Они были молоды, хороши собой, веселы и беспечны. Чудили! Так чудили, что порой самим не верилось: неужели может человек такое — мало что выдумать, так еще и сотворить… Они были сумасбродами, озорничали буйно, талантливо и совсем не зло.
Молодости, энергии, внутреннего жара им на все хватало: на дружбу и любовь, на стихи и веселое хвастовство, на охоту и кутежи, на ссоры и примирения. Но настало суровое военное время, и эта блестящая молодежь отправилась на фронт, чтобы защищать Отечество.
В самом конце званого вечера, когда гости уже начали расходиться, актриса подошла к князю Голицыну и незаметно отвела его чуть в сторонку.
Ознакомительная версия.
