– Черт знает, что творится в подлунном мире, – сердито сказал старший следователь, плюхаясь в кресло напротив генерала. – Не чиновники пошли, а какие-то рептилоиды. Извилины загнуты у них совершенно не по-людски, замаешься разгибать.
Старый историк, сидевший перед ним, заложив ногу на ногу, усмехнулся: не в чиновниках дело, товарищ майор, просто сейчас все поколение такое – рептилоидное.
– Сергей Сергеевич, так вы сами говорили, что нынешнее поколение – идиоты, – заметил Волин. – А этот развалился передо мной в кресле, и хоть ему из пушки в лоб шмаляй. То есть не боится вообще, и это при том, что я, между прочим, учреждение серьезное, карательное.
Генерал покачал головой: он не говорил, что нынешние – идиоты. Он говорил, что мозги у них устроены иначе, и многого из того, что понимали их родители, они понять не могут. Зато уж если что-то понимают, то понимают очень хорошо. Это во-первых. А во-вторых, на тысячу идиотов всегда найдется один гений. И не всегда он – законопослушный человек. Взять хоть профессора Мориарти: уж на что был сукин сын, а чуть не утопил Шерлока Холмса в Рейхенбахском водопаде. Как говорили в прежние годы – не забудем, не простим.
Волин внимательно поглядел на Воронцова, не понимая, шутит он так или, может, разыгралась у генерала старческая деменция? Но генерал смотрел совершенно невозмутимо, и лицо его было неподвижным, как у древнеримской статуи.
– Как говорили древние, эрра́рэ хума́нум эст, – продолжал Сергей Сергеевич, – человеку свойственно ошибаться. И твой чиновник, будь он даже криминальным гением вроде Мориарти, тоже наверняка где-то ошибался.
– Наверняка ошибался, – кивнул старший следователь, – вот только материальных свидетельств его ошибок, или, проще говоря, улик, которые свидетельствуют о преступлениях, у нас не имеется.
Генерал закряхтел: не ангел же он с крыльями, какие-никакие следы должны остаться. Например, недвижимость.
– В Смоленске он все продал, больше там ничего нет, – отвечал Волин. – В Москве на улице Зорге имеется неплохая квартира, как раз в ней я был. Но квартира эта служебная, в ней даже обстановка нашему Голочуеву не принадлежит.
– А жена? – спросил Сергей Сергеевич. – Жена у него есть?
– Жена есть, зовут Елизавета Петровна. Не поверите, бесприданница. Ничего за ней не числится: ни квартиры, ни машины, ни даже счета в банке нормального нет.
– Да уж, почти как у Карамзина выходит – бедная Лиза, – хмыкнул генерал. – Только что в пруду пока что не утопилась. С другой стороны, это понятно. Это в прежние времена всё имеющееся на жен записывали, да цацки им покупали за миллионы. Сейчас народ стал осторожнее. Ни брильянтов, ни квартир женам не покупает.
Волин посмотрел на генерала с интересом: и почему же такая дискриминация?
– Потому что в прежние времена люди ценили брак, – отвечал Воронцов со знанием дела. – Это было таинство, освященное парткомом и церковью. Теперь парткомов нет, церковь тоже прежний авторитет растеряла, так что люди расходятся гораздо чаще. Да и жены сделались совсем отмороженные. С ними разводятся, как с приличными людьми, а они средства бывшему мужу возвращать не хотят, все себе оставляют. Однако, Бог с ней, с бедной Елизаветой Петровной. Неужели же у самого Голочуева совсем ничего нет?
– Говорю вам: ничего! Ни дач, ни квартир, ни домов, ни машин, никакой недвижимости за рубежом – ничего. Только счет в банке – шесть миллионов рублей.
– Неплохой счет, – заметил генерал, пожевав губами.
– Сергей Сергеевич, я вас умоляю, для чиновника его уровня – говорить не о чем. Это же не советские шесть миллионов, а нынешние. Тем более, они чистые, получены за продажу квартиры в Смоленске. А в случае Голочуева речь должна идти о миллиардах – и тогда вопрос: куда он их подевал?
– Мог, например, скупать драгоценности, золото…
– И где их хранить? Дома?
– Ну, скажем, на съемной квартире.
– На съемной квартире хранить что-то, если ты там постоянно не живешь, опасно. В любой момент могут нагрянуть хозяева с проверкой. Не говоря уже о том, что квартиру, которая стоит пустой, могут просто вызвонить и ограбить домушники.
– Это верно, – кивнул Воронцов, – верно… И если нет у него сообщника, которому бы он доверил такие деньги, а такого сообщника у него, конечно, нет, слишком велик соблазн… Так вот, если нет сообщника, остается один вариант – вкладываться в произведения искусства.
– Какого еще искусства? – не понял Волин.
– Любого, – отвечал генерал. – Но в первую очередь, конечно, изобразительного. Так сейчас все делают. Это раньше золотые часы вагонами скупали, а сейчас искусство – лучший вариант. И все, от последнего чиновника и до первого олигарха именно в нем начали деньги прятать. Вот сам подумай. Висит, скажем, на стене непонятная каляка. То есть все думают, что это каляка, а это на самом деле какой-нибудь Малевич рисовал, и цена этой каляке – миллион евро. И за руку особенно не схватишь: в случае чего скажет, что купил в парке «Музеон» за десять тысяч рублей. Это если по картинам. Но и разновсякий антиквариат тоже неплохо идет. Бронза там, фарфор и прочее тому подобное. Какая-нибудь дворцовая ваза эпохи Мин в хорошей сохранности может стоить миллионы долларов.
– Не было у него в квартире ни фарфора, ни бронзы, – нетерпеливо заговорил Волин, – и ваз никаких тоже не было.
– А картины? – не отставал генерал.
– Что – картины?
– Картины на стенах висели?
Волин открыл было рот, но внезапно задумался.
– Картины были, – сказал он. – Точнее, одна картина.
– Ты ее, конечно, сфотографировал? – спросил Воронцов.
Старший следователь поморщился: да там вообще не о чем говорить, какой-то нонейм, не Рубенс с Рафаэлем точно.
Генерал сердито откашлялся:
– Где там Рубенс, а где не Рубенс, не тебе решать. Просто скажи: сфотографировал или нет?
Но Волин картину не фотографировал. Во-первых, он пришел не с обыском, а неофициально. А во-вторых, это не Голочуева картина, он сам сказал, что вся обстановка – казенная.
– А что на картине? – поинтересовался генерал.
Волин почесал висок, вспоминая. Картина, как уже говорилось, не бог весть какая интересная. Мальчик какой-то лет десяти в матроске и с игрушечным ружьем в руках…
– И все? – сурово спросил Воронцов.
– А чего вам еще? – развел руками Волин. – Таитянок и отрезанные уши Ван Гога?
Сергей Сергеевич хмыкнул. Ладно, сказал, что, кроме указанного, есть у него по Голочуеву? Да, собственно, ничего больше и не было, только покойный зам и вот еще…
Волин вытащил из кармана пиджака и положил перед генералом диск с записью программы «Частное расследование». Генерал повертел диск в руках.
– Ладно, – сказал, – ладно. Сейчас уже поздно, так что дуй домой. А я посмотрю это все, пошевелю извилинами, может, позвоню кое-кому. А как только станет что-то ясно, тут же тебя и наберу.
– Хорошо, – согласился Волин, – созвонимся, а вы отдыхайте пока.
И двинулся к двери.
– Погоди, – сказал ему в спину Воронцов. – Ты очередной мемуар Загорского расшифровал?
– Да, – кивнул старший следователь, притормаживая, – только что закончил.
– Отлично, – похвалил генерал. – Ты тогда вот что: как до дома доберешься, сразу мне его и пришли.
– Так точно, – пообещал старший следователь, выходя в коридор. – Как доберусь, сразу пришлю.
Спустя полминуты дверь генеральской квартиры сама закрылась за Волиным, и только английский замок мягко щелкнул за спиной майора, словно прощаясь напоследок.
Часть первая
Глава первая
Украденная прелесть
Непревзойденный мастер своего дела, виртуоз и маэстро, скромно звавший себя просто господин Декоратор, стоял в темном мрачном чулане и дрожал.
Вздрагивали тонкие длинные пальцы на руках, подкашивались ноги, трепетали натянутые, как струна, нервы, судорожно помаргивали глаза. В такт содроганиям маэстро дрожала вокруг вся вселенная, которая сузилась сейчас до небольшой пыльной кладовки, где в темных углах прятались жирные пауки размером с детский кулак, спускавшиеся пониже, когда чулан был пуст и взлетавшие под самый потолок, когда сюда вторгался кто-то крупнее навозной мухи, кто-то такой, кого нельзя было опутать сетями, погрузить в тяжкий предсмертный сон и медленно высосать, как сырое куриное яйцо.
