С самого начала поездки Куизля не покидало чувство, что за ним наблюдают.
Ничего определенного палач сказать не мог. Он полагался лишь на свое чутье и многолетний опыт, который приобрел в бытность свою солдатом на Большой войне: между лопатками начинало вдруг едва ощутимо покалывать. Куизль понятия не имел, кто за ним следил и с какой целью, но зуд не проходил.
Якоб огляделся. Помимо двух монахов-францисканцев и монашки, в число пассажиров входили странствующие ремесленники и подмастерья, а также несколько небогатых купцов. Вместе с Куизлем набиралось чуть больше двадцати человек; все они разместились на пяти плотах, следовавших колонной один за другим. Отсюда по Дунаю всего за неделю можно было добраться до Вены, а за три недели – и до Черного моря. По ночам плоты привязывали у берегов, люди собирались вокруг костра, обменивались новостями или рассказывали о прошлых путешествиях и поездках. Один только Куизль никого не знал и поэтому сидел в стороне от всех, что шло ему лишь на пользу – все равно многих собравшихся он считал болтливыми дуралеями. Со своего места в отдалении от остальных палач каждый вечер наблюдал за мужчинами и женщинами, как они грелись возле костра, пили дешевое вино и поедали баранину. И каждый раз чувствовал на себе чей-то взгляд, неотрывно за ним следивший. Вот и теперь между лопаток у него чесалось так, словно под рубаху ему забрался особенно назойливый жук.
Сидя на бочке, Куизль болтал ногами и всем видом показывал, как ему скучно. Он заново набил трубку и посмотрел на берег, словно его заинтересовала стайка ребятишек, махавших с косогора.
А потом вдруг повернул голову в сторону кормы.
Он успел перехватить устремленный на себя взгляд. Взгляд рулевого, управлявшего веслом в кормовой части плота. Насколько помнил Куизль, этот человек присоединился к ним еще в Шонгау. Толстый и широкоплечий плотогон размерами ничуть не уступал палачу. Огромный живот его едва помещался в синюю куртку, подпоясанную ремнем с медной пряжкой, а штаны для удобства были заправлены в голенища высоких сапог. На поясе висел охотничий нож в локоть длиной, голову венчала столь любимая плотогонами шляпа с короткими полями. Но сильнее всего бросалось в глаза лицо незнакомца. Правая половина его представляла собой изрытое мелкими шрамами и язвами месиво – видимо, память об ужасных ожогах. Глазницу закрывала повязка, и под ней ото лба и до самого подбородка тянулся красноватый рубец, похожий на подвижного жирного червяка.
В первое мгновение у Куизля возникло чувство, что перед ним не лицо вовсе, а звериная морда.
Морда, перекошенная ненавистью.
Но мгновение миновало, и рулевой снова склонился над своим веслом. Он отвернулся от палача, словно их мимолетного зрительного контакта никогда и не было.
В памяти у Куизля мелькнул образ из прошлого, но ухватиться за него не удалось. Дунай лениво нес мимо Якоба свои воды, и вместе с ними уносилось воспоминание. Осталось лишь смутное предположение.
Где, черт возьми?..
Куизль знал этого человека. Понятия не имел откуда, но чутье забило тревогу. Будучи солдатом на войне, палач повидал немало людей. Трусов и храбрецов, героев и предателей, убийц и их жертв – многих из них война лишила рассудка. Единственное, что Куизль мог сказать с уверенностью: человек, лениво ухватившийся за весло всего в паре шагов от него, был опасен. Хитер и опасен.
Куизль украдкой поправил дубинку, висевшую на поясе. В любом случае, пока нет повода для беспокойства. Было немало людей, которые и про палача говорили то же самое.
Куизль сошел на берег в маленькой деревушке Прюфенинг, откуда до Регенсбурга было всего несколько миль. Ухмыляясь, палач закинул на плечо мешок с лекарствами и помахал на прощание плотогонам, купцам и ремесленникам. Если этот незнакомец с обожженным лицом и в самом деле за ним следил, то теперь у него возникнут некоторые сложности. Он рулевой, а значит, пока они не причалят в Регенсбурге, сойти с плота он просто не сможет. Плотогон действительно таращил на него свой здоровый глаз и, казалось, готов был уже соскочить следом на маленький причал – но потом, видимо, передумал. Он бросил на Куизля последний, исполненный ненависти взгляд, которого никто даже и не заметил, и снова принялся за работу – обмотал толстым скользким канатом столбик на пристани.
Плот простоял некоторое время, пришвартованный, принял на борт нескольких путников, державших путь в Регенсбург, после чего отчалил и лениво заскользил к имперскому городу, башни которого уже показались на горизонте.
Палач в последний раз посмотрел вслед удалявшемуся плоту и, насвистывая пехотный марш, зашагал по узкой дороге на север. В скором времени деревушка осталась позади, справа и слева потянулись поля колышущейся на ветру пшеницы. Куизль миновал межевой камень и перешагнул границу, где заканчивалась территория Баварии и начинались владения имперского города Регенсбурга. До сих пор Якоб знал прославленный город лишь по рассказам. Регенсбург относился к числу самых больших городов Германии и подчинялся напрямую императору. Если верить рассказам, там собирался так называемый Рейхстаг, на который съезжались князья, герцоги и епископы – и вершили судьбу империи.
Завидев теперь вдали высоченные стены и башни, Куизль вдруг страшно затосковал по родным местам. Палач Шонгау в большом мире чувствовал себя неуютно: ему достаточно было трактира «Зонненброй» сразу за церковью, зеленоватого Леха и густых баварских лесов.
Стоял жаркий августовский полдень, солнце припекало прямо над головой, и пшеница отливала золотом под его лучами. Далеко на горизонте чернели первые грозовые тучи. Справа над полями высился висельный холм, где из стороны в сторону покачивались несколько повешенных. Поросшие окопы еще хранили память о Большой войне. Палач давно уже был не один на дороге. Мимо него громыхали повозки, проносились всадники, и волы неторопливо тянули крестьянские телеги из окрестных деревень. Плотный людской поток с шумом и криками тянулся к городу и в конце концов толпой собирался под высокими воротами у западной стены. Среди бедных крестьян в шерстяных рубахах и платках, извозчиков, паломников и нищих Куизль то и дело подмечал роскошно одетых вельмож, верхом на жеребцах прокладывавших путь сквозь толпу.
Якоб хмуро взирал на толчею. Похоже, в обозримом будущем снова намечался какой-нибудь из этих Рейхстагов. Куизль пристроился к длинной очереди, выстроившейся перед воротами, и стал дожидаться, когда его пропустят в город. Судя по крикам и ругани, дело двигалось дольше, чем обычно.
– Эй, каланча! Как там дышится наверху?
Куизль понял, что слова эти адресованы ему, и склонился над низкорослым крестьянином. Взглянув в хмурое лицо палача, коротышка невольно сглотнул, но все же продолжил.
– Можешь посмотреть, чего там впереди? – спросил он, робко улыбнувшись. – Я дважды в неделю вожу свеклу на рынок: по четвергам и по субботам. Но ни разу не видел такой толкучки.
Палач поднялся на носках: таким образом он возвышался над окружающими на добрых две головы. Перед воротами Куизль разглядел не меньше шести стражников. С каждого въезжающего в город они взимали пошлину и складывали монеты в жестяную коробку. Под громкие протесты крестьян солдаты то и дело вонзали мечи в телеги с зерном, соломой или свеклой, словно кого-то разыскивали.
– Проверяют каждую телегу, – пробормотал палач и насмешливо взглянул на крестьянина. – Неужто император в город пожаловал или у вас тут всегда такой бедлам?
Коротышка вздохнул.
– Видать, снова какой-нибудь важный посол прибыл. И это при том, что Рейхстаг соберут только на будущий год! Если и дальше так пойдет, на рынке все места займут, а я и до площади не доберусь… А, черт! – крестьянин выругался и принялся грызть одну из свекл, которые вез в тележке перед собой. – Послы, чтоб их! Бедствие почище мусульман. Одни заботы от них. Сами и пальцем не шевельнут, а нам стой тут…
– Ну, и зачем они здесь? – спросил Куизль.
