Оказалось, все правда. Человек, с которым он провел сорок минут в пустой светской беседе, мог бы быть отличным начальником департамента, командиром полка, городским головой… И не более. Совсем не такой человек необходим был у кормила необозримой Российской империи, наберемся смелости сказать, переживающей сейчас не самые лучшие времена, кто-кто, а Охранное, владевшее точной, подробнейшей и богатой информацией, иллюзий не строило и розовых очков не носило никогда. Этот человек и в благополучные времена не смог бы управлять толково, а уж теперь…
Плакать хотелось от лютой тоски и разочарования.
— Господин подполковник!
Смешавшись — показалось, что кто-то способен прочитать его удручительные мысли — Бестужев поднял глаза. Перед ним стоял флигель адъютант в лейб-гвардии гусарском мундире, лощеный, фатоватый, безукоризненный, словно ювелирное изделие Фаберже.
— Его высокопревосходительство вас ждет.
Ни о чем подобном Бестужеву заранее не говорили, но он, разумеется, не стал высказывать удивления, двинулся за провожатым, не в силах отделаться от этой тягостной опустошенности.
Первым ему бросился в глаза вскочивший с кресла генерал Страхов, свитский байбак, все такой же румяненький и идиотски бодрый, кинувшийся к Бестужеву с таким видом, словно собирался распахнуть объятия, но в последний момент передумал. Средь его наград присутствовал и Белый Орел, коего во время их прошлой встречи не было, и крест Почетного Легиона (но командорский, выше степенью, чем присвоенный Бестужеву французами), и Орден Короны, но опять-таки рангом повыше бестужевского. Никаких эмоций: по этому поводу Бестужев не испытал — смотрел равнодушно.
— Алексей Воинович? — поднялся из-за стола хозяин кабинета, генерал-адъютант средних лет; высокий и представительный. Проходите, прошу вас, присаживайтесь. Позвольте представиться: генерал-адъютант Колмановский Сергей Петрович… можно без чинов, по имени-отчеству. Подозреваю, нам еще много придется с вам встречаться в обстановке не только казенной…
Бестужев уселся, положив парадную фуражку на колено. По его первым впечатлениям, хозяин кабинета был человеком в другом роде, нежели Страхов — тут и значительность чувствовалась, и ум, и сила воли…
— Прежде всего, я думаю, вам следуёт принять поздравления? — с тонкой улыбкой произнес Колмановский. Ордена, внеочередное производство, аудиенция у государя. Вы, дельный офицер, я вижу.
Бестужев молча склонил голову.
— Орел! — сияя глуповатой улыбкой, воскликнул Страхов. — Грудь в крестах, и голова в кустах! Полмира исколесил, живой вернулся, с результатами! Не оскудела еще Святая Русь верными людьми!
Колмановский поморщился, едва-едва но, самую чуточку приподнял бровь с хорошо скрытой насмешкой. Простодушный Страхов этого мимолетного, хорошо замаскированного выражения чувств не заметил вовсе, а вот Бестужев усмотрел, а как же…
— Возможно, мне следовало бы проявить должное казенное гостеприимство — спросить чаю, а то и рюмочку коньяка, поболтать о пустяках… — сказал Колмановский, улыбаясь. — Но так ли уж это необходимо? Дела, Алексей Воинович, одолели, поэтому позвольте к ним и перейти… Не возражаете?
— Никоим образом, ваше… Сергей Петрович.
— Прекрасно, — кивнул Колмановский. — Предмет беседы нашей один-единственный: ваше, если можно так выразиться, устройство. Как вы догадываетесь, быть может, после всех свершений и наград вы просто не можете оставаться в прежнем вашем положении. Толковых людей следует при первой возможности продвигать в соответствии с заслугами… Давайте посмотрим, что вам можно предложить. В настоящий момент свободны сразу две вакансии начальников губернских жандармских управлений… но это все же провинция. Есть интересные вакансии в Департаменте полиции, особом отделе. Можно, в конце концов, перевести вас в дворцовую охрану, дворцовую полицию Не то, не то… Я намерен предложить вам еще более увлекательную перспективу… В настоящий момент создается Специальный комитет по оборудованию военных судов новейшими электротехническими аппаратами — в первую очередь дальноглядом, чьи чертежи вам так блистательно удалось раздобыть и доставить в Россию. Руководить им будет лично высочайший шеф военно-морского флота, его императорское высочество великий князь Алексей Александрович. Учреждение это, как вы видите и понимаете, весьма солидное и важное. Там. найдется место самым разнообразны специалистам… как нетрудно понять по самому характеру будущего комитета, ему непременно понадобится толковый офицер, руководящий контрразведывательным обеспечением: военная тайна, новейшее изобретение, коего ни у одного из наших… конкурентов не имеётся… Есть мнение… — он мимолетно поднял глаза к потолку, — именно вас на эту должность назначить. Вы, с вашим опытом, великолепным послужным списком, выдающимися качествами, как нельзя более для нее подходите. Все мы люди, все рассуждаем не только о служебном долге, но и о вещах: вполне житейских… Служебную значимость проекта вы способны оценить и без моих разъяснений, думается. Поговорим о вещах житейских. Для любого офицера служба под непосредственным началом его императорского высочества, в столь значимом комитете представляет собою великолепное подспорье для самой блестящей карьеры. О чем следует говорить без ложного жеманства: любая служба, неважно, гражданская или военная, предполагает карьерный рост — как и многие, почти все, виды человеческой деятельности. И всякий это учитывает. Стремление делать карьеру, если оно находится в здоровых рамках, вполне естественно… Что скажете?
Он смотрел словно бы простодушно и открыто — но взгляд стал цепок, пронзителен. «Ах, вот в чем дело, — подумал Бестужев. — Вы меня покупаете, господа. Резонно предполагая, что я могу уже догадываться об истинной подоплеке создания комитета, спешите на всякий случай взять в долю, как выражаются мазурики…»
— Сергей Петрович, — сказал Бестужев решительно, но без всякого вызова. — Премьер министр Столыпин перед самой моей командировкой подписал распоряжение о назначении меня начальником Шантарского охранного отделения.
— Ну, это пустяки, которыми вам и озабочиваться не стоит, усмехнулся Колмановский. — Я телефонирую Петру Аркадьевичу и дело ваше моментально будет устроено. Вам и думать об этом не след, положитесь на меня.
— Простите… — сказал Бестужев упрямо но опять без вызова. — Вы, сдается мне, не вполне поняли. Я прошу дозволения отбыть к месту службы согласно имеющемуся распоряжению.
Страхов вскочил так бурно, что едва не свалил кресло:
— Голубчик, золотце, вы что, с ума спрыгнули?. Какой может быть Шантарск, когда вам такое…. такое… Пьяны вы, что ли?
— Виктор Сергеевич, — небрежно бросил Колмановский. — Позвольте, уж мне… Алексей Воинович, вы это серьезно?
— Абсолютно, — сказал Бестужев.
Некоторое время они молча смотрели друг другу в глаза — без всякого противоборства. У Колмановского был умный, усталый взгляд циника, вовсе не находившего удовольствия в цинизме, просто-напросто по долгу службы обязанного все понимать. Бестужеву показалось, что его читают, как раскрытую книгу на хорошо знакомом языке.
— Ну что же… — после недолгого молчания заключил Колмановский. — Насильно мил не будешь… Вы взрослый, неглупый человек, Алексей Воинович, у вас наверняка есть жизненная позиция, и вы не склонны к опрометчивым решениям в переломные моменты… Я понимаю. Всякий выбирает для себя тот жизненный путь, который считает необходимым. Что ж, была бы честь предложена, а от убытка бог избавил. Не смею задерживать. Хотя, конечно, жаль, очень жаль….
…Тихие коридоры, тихие живописные аллеи, чугунные ворота, тихие чистые удочки Царского Села… Бестужев шел все в том же состоянии печальной отрешенности, он не думал ни о чем, ничему не давал более оценок, он всего-навсего сожалел, что оказался внезапно отягощен этим знанием. И знал, что иначе поступить не мог — нужно было спасать что-то в себе, и не виделось иной возможности.
— Алексей Воинович!
Он обернулся. На перронной площадке стоял профессор Бахметов в парадном вицмундире, и среди его орденов красовался Белый Орел на шее. «Ну вот, — печально усмехнулся про себя Бестужев, — а говорят, будто орлы не летают стаями. Весьма даже летают, если они — Белые…»
Интересно, как сочетается записной либерализм и вольнодумство сего ученого мужа с его парадным мундиром и многочисленными орденами «прогнившей монархии»? А ведь сочетаются, и гадать нечего, он радехонек, весел, в приподнятом настроении, это сразу видно…
— Я слышал, вас удостоили высочайшей аудиенции? И как вам наш обожаемый самодержец? Не правда ли, светоч государственного ума?
Явная насмешка сквозила в его улыбке, в лукавых глазах. Бестужеву и без него было тошно. Он ответил крайне сухо:
