Старик нахмурился.
– Мы здесь, внизу, всегда удивляемся, как они осмеливаются жить так близко от злого джина. Видимо, потому, что, как я только что сказал, богосцы поддерживают отношения с шайтаном. Они оседлали хребет и соединяют через перевал два горских союза: Дидо и наш Антль-Ратль. Но сами при этом держатся особняком и не входят ни в один союз. Вах, нехороший народ! Когда нам случается проходить мимо богосца, мы, анцухцы, плюём ему вслед и говорим: «Твои козни пусть ходят за тобой!». Это лучший способ защититься от их колдовства!
– Я понял и сделаю так же, когда увижу этих людей. Скажи, а слышал ты про шайку абреков, что обитает где-то за волшебной горой? Их главари – Малдай из Бахикли и старик в жёлтой чалме, называющий себя Языджи-Али. Но на самом деле он русский дезертир.
Старый мазум прикрыл глаза веками, на которых уже не осталось ресниц, и надолго замолчал. Потом словно проснулся, открыл глаза и, пристально глядя на подполковника, сказал по-русски:
– Да, эти люди скрываются за волшебной горой. Никто не укажет тебе, где именно их лагерь. Слишком опасно. Ищи сам.
Таубе встал, вежливо поклонился хозяину и сказал:
– Завтра после первого намаза проводники пусть будут здесь. И фураж на три дня.
Фейруддин-эффенди опять прикрыл глаза, чуть повёл бровью. Джигиты споро ухватились за концы ковра и вынесли аксакала из кунацкой.
Утром следующего дня, отдохнувшие и пополнившие запасы, люди Таубе выступили из аула. Два угрюмых анцухца указывали им путь. Сначала тропа вела вверх, и уже через три часа отряд вошёл в значительный аул Мекдатль. За своей стеной он объединял до двадцати тухумных кварталов. Немного переведя дух и сменив проводников, снова двинулись в гору. За время, что стояли в ауле, войсковой старшина успел напиться чернее государевой шляпы… Когда Таубе попробовал сделать ему внушение, Артилевский глупо икнул и сказал, глядя на барона дерзкими пьяными глазами:
– Извините-с, но не смог!
– Что не смогли, Эспер Кириллович?
– Пр… как его? Присутствие сохранить. Да! Этого… духа, вот! Тяжело, знаете ли. Казаки за спиной шепчутся, предателя угадывают. Тяжело… А я… я…
Тут Артилевский шмыгнул носом, словно обиженный ребёнок.
– А я пр… предчувствие имею. Что не вернуться мне с этой чертовой горы, как пить дать. Пить дать, вот.
– Почему же, Эспер Кириллович? Что ещё за ерунда? Вы же опытный, бывалый офицер; столько переделок прошли.
– Не знаю, – ответил вдруг войсковой старшина совершенно трезвым голосом. – Но не вернусь. Страшно, барон. Я ведь не трус. Дважды ранен. Гуниб брал, Карс штурмовал, и никогда так не переживал, как сейчас. Из-за дюжины поганых абреков…
Таубе велел привязать Артилевского покрепче к седлу и смотреть за ним повнимательнее. И ничего! Бывалый кавказец мотался, но не падал и строя не нарушал!
От аула Мекдатль тропа очень скоро свернула влево и пошла в полугоре над долиной. Дошли до небольшого аула Чарах, и подполковник снова объявил непродолжительный привал. Отсюда начинался самый сложный отрезок пути. Тропа круто подымалась вверх, пересекала огромную плоскую вершину Ободы и спускалась потом в аул Дагбаш, населённый богосцами. Весь переход считался в двадцать вёрст и был чрезвычайно утомителен. Уже на подъёме к Ободе Артилевский протрезвел и попросил отвязать его. Он ехал теперь серьёзный и молчаливый. Старше всех в отряде, войсковой старшина смотрел на товарищей так, словно прощался с ними… Лыкову приходилось видеть на войне такие взгляды, и часто они оказывались пророческими.
Даур-Гирей, наоборот, оживился. Близость развязки, видимо, возбуждала его. Ротмистр ехал впереди колонны, пытался сократить время привалов, часто отлучался в разведки.
Только капитан Ильин не сменил повадки. Постоянно настороже, очень сосредоточенный, он следил за проводниками, чертил кроки местности и что-то записывал в тетрадь.
На вершине Ободы лошади увязли по колено в снегу. Офицеры надели синие очки. Страшный ветер чуть не валил с ног и людей, и животных. Стало трудно дышать, голова шла кругом, но от красоты увиденного у Алексея захватило дух. Тонкая лента Койсу извивалась где-то далеко внизу, уходя за горизонт. Казалось, вся горная страна открылась, как на ладони. На северо-западе едва заметно маячили заснеженные пики Андии, на юге, словно огромный барьер, возвышался Главный хребет. Вот она, жизнь! Ты стоишь на высоте, куда большинство людей даже и не мечтают взобраться. И любуешься картиной, доступной только избранным путешественникам. Редко кому в обыденной жизни выпадают такие минуты… Гляди, столичная штучка, упивайся, ешь глазами роскошное блюдо! Расскажешь потом жене и детям, когда те подрастут. Но нет таких слов, чтобы описать красоту и величие дагестанских гор…
Таубе, заметив небольшую ложбинку, свёл туда отряд и приказал разжечь костёр. Все уже валились с ног от усталости, а в яме было тихо. Даже проводники повеселели, особенно после чашки водки. Лыков подкрепился, выпил винную порцию, намотал покрепче башлык и опять вылез наверх. Когда ещё увидишь такое зрелище! Алексей стоял и любовался панорамой, когда к нему подошёл Таубе. Он выглядел немного смущённым.
– Давно хочу тебя попросить… – начал барон как-то нерешительно.
– Ты желал бы, чтобы мы с Павлом Афанасьевичем сняли с Лидии Павловны полицейский надзор? И она снова могла бы вернуться в Петербург. Так?
– Чёрт возьми! – поразился Таубе. – Ты действительно хороший сыщик…
– Что сумеем – сделаем. Негласный надзор, вероятно, всё же останется, но из ссылки попробуем её вернуть.
– Спасибо!
Подполковник ткнул друга кулаком в плечо и пошёл обратно к отряду. Вскоре они продолжили путь. Через час с четвертью впереди открылся уже знакомый ручей Ратлубор, а за ним – аул Дагбаш, конечная цель перехода. До него оставалось всего пять вёрст по вполне сносной тропе. Анцухцы опять повеселели и развернули коней – дальше урусы дойдут сами. Лыков вручил им по серебряному рублю, и проводники удалились. Уже начинало смеркаться, когда партия входила в аул. Внезапно Таубе что-то заметил.
– Лыков за мной, остальным размещаться! – приказал он и пришпорил уставшего коня.
Если бы человек, которого разглядел вдалеке подполковник, тоже был верхом на коне, то ушёл бы от преследования. Но горец передвигался на медлительном осле, и они скоро догнали его. Низкий, вертлявый и какой-то пришибленный, туземец покорно слез с ишака и приготовился к худому.
– Как тебя зовут и куда ты едешь? – спросил его Таубе на «балмаце».
– Меня зовут Аль-Гани. Я еду в аул Цабадагара на ту сторону хребта.
– Для чего тебе туда?
– Я хочу продать там голубей.
Лыков обыскал тощий вьюк горца и действительно нашёл в нём только три голубиные тушки.
– Из-за этой малости ты едешь в такую даль? – усомнился коллежский асессор. – Поклянись, что не обманываешь нас!
– Клянусь Аллахом! – вскричал Аль-Гани.
– Нет, – ответил Лыков, – ты поклянись настоящей клятвой. Скажи: «Да не увижу я никогда могилы моих предков. Пусть кровь нечистых животных прольётся на могилы моих предков, если я обманываю вас!». Ну?
Аль-Гани молчал.
– Это самая страшная клятва для горца; её нельзя нарушать, – пояснил Алексей по-русски подполковнику. Потом оглянулся – до аула было более трёхсот саженей, а вокруг – ни души. Тогда он вынул из кобуры револьвер, взвёл курок и приставил ствол к голове горца. Того сразу же начало трясти…
– Мы сбросим твоё тело в пропасть, и его никогда не найдут, – зловещим голосом сказал сыщик. – А плоть съедят шакалы. Ты готов умереть за этого старого противного уруса?
– Нет, господин! – вскричал Аль-Гани в страхе. – Нет! Но… я боюсь его.
– Мы пришли за стариком из самой Темир-Хан-Шуры. Завтра тебе некого будет бояться. Говори, где он!
– Господин, я маленький человек! И очень беден. Моё имя – как насмешка![124]
– Ага! – догадался коллежский асессор. – Сколько ты рассчитывал выручить за голубей?
– По абасу[125] за каждую птицу.
– Вот тебе серебряный рубль, и не ходи сегодня к абрекам. Расскажи нам, как их сыскать, и получишь ещё три таких рубля.
– А… вот столько рублей можно? – Аль-Гани показал пять пальцев.
Лыков сделал вид, что задумался.
– Ты хочешь целых пять рублей? Ну, за такие деньги тогда расскажи нам всё, что знаешь об абреках. Сколько их? Где стоит их лагерь? Какие там выставлены караулы? Кто в вашем ауле служит им? Начинай.
– Дайте деньги вперёд!
Коллежский асессор выдал горцу пять серебряных рублей. Тот полюбовался ими, сунул в карман бешмета и сказал, воровато оглядываясь:
– Наконец-то я действительно Аль-Гани! Теперь об качагах. Ружей у них больше, чем у человека пальцев на руках и ногах…
Туземец рассказывал минут десять, после чего сел на осла и отправился обратно в свой аул. Таубе дал ему отъехать, а потом спросил:
