Но самый радостный миг этого дня настал тогда, когда я услыхал гулкий смех у себя за спиной, который пробудил во мне воспоминания. Я отвлекся от поверхностного разговора и огляделся, но не мог в толпе определить источник смеха. Потом я услыхал этот смех ближе и увидел, как Метона схватил и обнял медвежьей хваткой широкоплечий человек с густой черно-белой, как мрамор с прожилками, бородой. За этим человеком стоял чрезвычайно красивый юноша в тоге, похожий на греческую статую в римских одеждах.
Наконец человек отпустил моего сына, который изумленно поправлял складки своей тоги. Метон увидел, что я смотрю на него.
— Папа, — сказал он немного дрогнувшим голосом, — смотри, кто пришел!
— Как и всегда, я сначала услыхал тебя и лишь затем увидел, — усмехнулся я, подходя к вновь прибывшему. И не смог избежать железной хватки своего старого друга Марка Муммия.
Именно Муммий, вопреки воле Красса, нашел Метона на Сицилии и спас его от рабства, в котором ему отводилась роль пугала для ворон. Муммий привез его в этот дом как раз в тот день, когда родилась Диана. В моем сердце ему отведено особое место.
Метон оказался не единственным рабом Красса, которого Муммий попытался спасти. За ним стоял Аполоний, которого Красс как-то продал египетскому гостю. Муммий пересек море, нашел раба, привез его в Рим и сделал свободным. Аполлоний остался при нем как свободный друг и компаньон. И как же Красс презирал своего лейтенанта за то, что тот принял такое участие в судьбе какого-то раба! Пропасть между ними становилась все больше и больше, пока Муммий не поклялся в верности Помпею — что было к лучшему, ведь только на службе у Помпея, очищая море от пиратов и завоевывая Восток, такой человек, как Муммий, мог проявить свой талант.
— Марк! — воскликнул я. — И Аполоний! Как я рад видеть вас, особенно в такой день! Что за неожиданность! Ведь я думал, что вы до сих пор на Востоке, с Помпеем.
— Когда уже не с кем сражаться? — сказал Муммий. — С Митридатом покончено, мелкие государства перешли под римское управление — осталось только решить несколько политических вопросов. Играть в Юпитера — так я это называю, управлять этими царьками, словно фигурками на доске. Помпею нравится такая работа, но у меня не хватает терпения. Я способен только на то, чтобы вести армию в сражение, хотя, кажется, становлюсь староват для этого. Вот, посмотри!
Без колебаний он приподнял тогу и обнажил свои ноги. Поскольку ношение тоги подразумевает отсутствие нижней одежды — ведь с замотанной левой рукой очень неудобно заботиться об естественных потребностях, — то Муммий мог очень легко переступить предел дозволенного обнажения. Я нервно посмотрел по сторонам и замахал руками, но с таким же успехом я мог сдержать медведя, вознамерившегося почесать живот. К счастью, единственной женщиной, обратившей на нас внимание, оказалась Вифания, которая шла на кухню горделивой походкой хозяйки. Когда Муммий принялся показывать свои раны, она остановилась, склонила голову и бросила на него холодный, оценивающий взгляд, как в лавке мясника.
— Вот, видишь это! — Муммий указал на длинный шрам, тянувшийся по всему бедру, вплоть до колена, где кожа потемнела, как у египтянина. Среди остальной поверхности, покрытой густыми волосами, шрам выделялся ровным розовым цветом. Муммий напряг мышцы нога, и шрам зашевелился, словно змея. Ему это показалось чрезвычайно забавным, и он хрипло засмеялся. Я оглянулся на Аполлония, который тяжело вздохнул, но и ему пришлось негромко рассмеяться, в угоду своему покровителю. Вне всякого сомнения, он не в первый раз присутствовал при подобной сцене.
— Сражение при реке Абаз! — заявил Муммий, опуская край тоги. — И случилось это из-за глупости. Я был на коне, а албанец стоял на ногах, ничем не защищенный; он вытаскивал свой меч и пронзительно кричал изо всех сил. Я видел, как он приближается, — у меня было достаточно времени, чтобы поразить его копьем, или вытащить меч и отразить его удары, или просто отвести своего коня в сторону. Я слишком долго думал, прежде чем что-то сделать, хотя должен был действовать машинально. Но в тот день мои рефлексы были разгромлены, словно Карфаген. Ох, как он заехал своим мечом и распорол мне кожу! Тогда уже я закричал.
— И что было дальше? — спросил Метон, всегда интересовавшийся военными историями.
— Ничего особенного, как всегда. Ударил его в голову тупым концом копья, другой рукой вынул меч и хватил прямо по горлу. А потом поскакал на неприятеля! Все это случилось в мгновение ока.
— Прямо на неприятеля, раненый?
— Не оставалось выбора. Из прежних битв я понял, что самое худшее при ранении — это остановиться. А этого делать не следует, ибо тогда на тебя обрушится боль и ты погибнешь. Я видел, как много людей умерло из-за ран просто потому, что они быстро сдавались и опускали руки. Нет, нужно так закричать, чтобы фурии вылетели из твоей глотки, и погрузиться в гущу сражения. Таким образом и раны не почувствуешь, и кровь не вытечет, поскольку устремится к голове и рукам, размахивающим оружием.
Метон смотрел на него взором, полным восхищения.
— Знаешь, говорили, что в тот день вместе с албанцами сражались амазонки, хотя я сам ни одной не видел, а среди убитых тоже не нашли женщин. Не уверен, что выступил бы в сражении против женщины… Но я опять увлекся и говорю о себе, тогда как это же день нашего Метона! Какой же у тебя вид во взрослой тоге! А я помню тебя еще совсем маленьким, когда ты бегал повсюду, путался под ногами других… других…
Последнее слово прозвучало неестественно. Он явно хотел сказать: «Других рабов».
Я снова заметил странную тень, пробежавшую по лицу Метона. Пока Муммий рассказывал о сражении, Метон просто слушал его, зачарованный рассказом, но когда разговор коснулся прошлого, в нем пробудились воспоминания о неприятном периоде его жизни. Щеки Метона покраснели, но еще более покраснел Муммий, который понял, что коснулся недозволенного. Он попытался отступить от неприятной темы, но еще более запутался.
— Ну, я хочу сказать, что ты был, как говорил мне Гордиан, глазами и ушами всего хозяйства. Ты везде проскальзывал, все замечал и запоминал. Он прозвал тебя рукой Немезиды за ту роль, которую ты играл в деле спасения других…
И снова, как полководец, заведший свои войска в болото, покруживший на месте и вышедший опять к засаде неприятеля, он споткнулся на том же самом слове. Я едва слышно заворчал.
— Других рабов, — сказал Метон довольно спокойно.
— Что? — переспросил Муммий, словно не расслышав его слов.
— Других рабов — как ты хотел сказать. Ты говорил о моей роли в деле спасенил других рабов — рабов Красса, каким был и я.
Муммий вытянул губы. Неужели он так же косноязычен, когда обращается к войскам?
— Да, как раз это я и собирался сказать.
«Или не собирался», — подумал я.
Метон опустил глаза.
— Все в порядке, Марк Муммий. Не стоит прятать очевидное, как учил меня отец. Если мы будем скрывать истину, то увидим вокруг себя одну ложь.
Он поднял глаза и посмотрел на нас уверенно и с достоинством.
— Все мы когда-то были не теми, кем являемся сейчас. Эта тога не скрывает того, кем я когда-то был, но это и не важно. Важно, что сейчас я сын Гордиана. И что сегодня я стал мужчиной и полноправным гражданином Рима.
Муммий отступил на шаг назад и поднял брови. Затем лицо его расплылось в улыбке.
— Превосходно! — крикнул он. — Как замечательно ты это выразил словами! Через несколько лет мы будем гордиться тобой, я уверен!
Напряжение разрядилось. Люди вокруг нас улыбались. Экон сжал плечо Метона. Зная, насколько скрытен мой старший сын в выражении своих чувств, я даже несколько удивился такому их проявлению.
— Ты, должно быть, очень горд, — сказал голос совсем рядом с моим ухом.
Я обернулся увидел улыбающееся лицо молодого человека с озорным огоньком в глазах, обрамленное узкой бородкой. Оно казалось не к месту на этом празднике, ведь обладателя бородки, определенно, сюда не приглашали. Какое-то время я думал, что глаза мои меня обманывают.
— Марк Целий! Что ты здесь делаешь? — спросил я, оглянувшись через плечо.
Метон и Экон перешептывались между собой, Муммий и Аполлоний отправились поприветствовать Вифанию. Я схватил Целия за локоть и отвел в сторону.
Он в удивлении поднял брови.
— Если бы я обладал чувствительной натурой, то подумал бы, что ты совсем не рад моему появлению.
— Сохрани свое остроумие для Форума, Целий.
— Действительно, Гордиан, неужели мое остроумие на политиков не действует? Мне кажется, оно в гораздо большей степени теперь забавляет поэтов и проституток.
— Мне кажется, что тебя сегодня не приглашали, — сказал я насколько возможно спокойным голосом.
— Меня нет, но Цицерона приглашали. Твой старший сын Экон заранее позаботился о приглашении для консула. Но Цицерон не смог сегодня прийти. Слишком занят — ведь сегодня последняя возможность выступить перед избирателями перед завтрашним голосованием. И конечно же, ему не следует появляться здесь, принимая во внимание ваш мнимый раздор. Я постарался, как мог, упрочить эти слухи — чтобы Катилина нам поверил, разумеется.
