На процессе разбиралось дело о происшествии, которое случилось сразу после капитуляции Венеции в сентябре 1849 года Специальное подразделение хорватских егерей, прочесывавшее пригороды в поисках повстанцев, получило сведения о том, что многие из них прячутся по крестьянским подворьям поблизости от Гамбараре. Солдаты обыскали самое большое подворье, но никого не нашли. Они допросили арендатора, а потом расстреляли его вместе с женой. Это происшествие, увы, никого не заинтересовало бы не окажись там еще девушка.
Девушку, дочь арендатора, обнаружили после повторного обыска вечером того же дня в сарае, раздетую, со следами насилия и укусами на теле. Расследование этой истории началось после того как дал показания священник из Гамбараре падре Аббондио. Были получены показания одного сержанта, который обвинил в происшедшем офицера, командовавшего подразделением. Протокол показаний сержанта был настолько весомым, что против офицера было возбуждено судебное дело. Но поскольку офицер все обвинения отвергал, а, кроме сержанта, других свидетелей не нашлось, дело было решено в пользу офицера. Суд под председательством Пергена отклонил ходатайство обвинения о вызове других возможных свидетелей; некоторых из них к тому времени уже не было в подразделении – по разным причинам.
Целый год падре Аббондио боролся за то, чтобы процесс возобновили, но тщетно. Главная причина была в том, что сержант, основной свидетель обвинения, через шесть месяцев после окончания процесса был убит. Его нашли с перерезанным горлом у одной из тратторий в Падуе. На обложке дела, заведенного 16 июня 1852 года, была сделана пометка о том, что убийца сержанта не найден.
Во второй группе материалов, привезенных графом Кенигсэггом, были документы о дисциплинарном расследовании против того офицера, который в сентябре 1849 года командовал солдатами, обыскивавшими подворье. И хотя расследовался всего-навсего случай служебного несоответствия, материалов поднято было предостаточно. Тот, кто все эти документы собрал и подгнил, явно был не согласен с исходом дисциплинарного расследования.
В январе 1851 года в бельевой комнате одной из венских гостиниц был обнаружен труп проститутки. Полиция опросила всех проживавших в отеле гостей. Все они были лояльны по отношению к чинам полиции, кроме одного офицера, обозвавшего – при свидетелях – полицейского следователя «хреном собачьим». Было решено, что это крепкое выражение свидетельствует скорее в пользу офицера, возмущенного несправедливыми подозрениями. Однако суд счел, что выходка заслуживает наказания, отсюда и порицание в личном деле. Убийцу проститутки не нашли. На теле ее были следы укусов, на запястьях – кровоподтеки.
«По сути дела, – думала Елизавета, – тут все сходится, как дважды два кровоподтеки на запястьях, следы на шее, укусы на теле. В Гамбараре, в Вене и на «Эрцгерцоге Зигмунде». Словно повторяющийся узор в орнаменте… Похоже, убийца один и тот же. И всякий раз появляется Перген, чтобы как-то повлиять на ход расследования».
Елизавета позвонила в серебряный колокольчик. Появилась Вастль. Елизавета встретила ее улыбкой.
– Передай Кёнигсэггам, что я к десяти жду их для разговора в моем салоне. И принеси мне горячего кофе.
Елизавета знала, что предложение, которое она сделает Кёнигсэггам, особого восторга у них не вызовет – хотя бы из-за необходимых для этого приготовлений. Но именно эти приготовления заранее радовали ее.
Он увидел в зеркале, как кошка спрыгнула со стула, на котором спала, выгнула спинку, потянулась, зевнула.
Ей было не больше полугода. Белогрудая, с черной спинкой, она как будто носила фрак. Сейчас она принялась катать по террасе бильярдный шар, и всякий раз, когда шар ударялся о стену, кошка утыкалась в нее то головой, то боком, потому что не могла затормозить – коготки скользили по паркету.
Он приподнял маску, потому что не мог не рассмеяться при виде того, как кошка постоянно жалобно мяукает, безнадежно пытаясь схватить шар. Неделю назад она вбежала в его дом, когда он открыл дверь. Он заметил ее не сразу, а лишь переступив порог. Кошка потерлась боком о его ногу› подняла глаза и мяукнула. Он хотел отшвырнуть ее ногой, но почему-то удержался. В тот же миг зазвонили церковные колокола и напомнили ему, что кошка – тварь Божья.
Дважды в день он ставил на верхнюю ступеньку лестницы блюдце с остатками пищи и другое – со свежей водой. Он понятия не имел, чем занимается кошка, когда его нет дома. Но стоило ему прийти домой, как она оказывалась рядом и преданно сопровождала его до самой столовой.
Он стоял перед зеркалом в тонкой изящной раме из позолоченных цветов. Зеркало было старое, и отражение в нем выходило немного тусклым, размытым. Человека, который привык к четким деталям и подробностям, это наверняка вывело бы из себя. С другой стороны, он не ожидал, что у Тронов ему предстоит попасть в ярко освещенные светлые комнаты. Он не сомневался, что современных керосиновых ламп там не будет, а будут гореть свечи – в бальном зале и соседних с ним салонах, а также в вестибюле. Иное освещение хозяева сочли бы безвкусицей. «Да, у Тронов денег сейчас нет, – подумал он, – но в чувстве стиля им не откажешь».
Он отступил на шаг и отразился в зеркале во весь рост: стройный мужчина высокого роста в костюме XVIII века, с маской, скрывавшей все лицо. Он снял с головы свою треуголку, несколько раз поклонился, не сгибая колен, и улыбнулся, но маска скрыла улыбку.
Сегодня днем он пообедал рано, затем наведался в магазин, где давали напрокат верхнее платье. На площади Бартоломео он наконец нашел что искал: серо-зеленый шелковый наряд, состоявший из трех предметов – жилета, сюртука и панталон по колено. Наряд был далеко не нов, цвета успели поблекнуть но именно такой он и искал. Пару башмаков с пряжками и шелковые чулки он купил на улице Фреццерия. Башмаки чуть-чуть жали, но их серый цвет прекрасно сочетался с тонами сюртука и панталон. Теперь в его туалете не было ничего бросавшегося в глаза.
То, что он задумал, было предприятием рискованным. Он должен быть уверен в том, что с технической стороны все пройдет четко – попросту говоря, в том, что он не запачкается в крови. Чем быстрее все произойдет, тем лучше. Приходилось учитывать и то, что кто-нибудь может появиться совершенно неожиданно. Но выбора у него не было.
Сегодня он встретил полковника Брука (удивительно все же, что после стольких лет еще довольно часто встречаешь старых однополчан), и тот рассказал, что кто-то затребовал из Вероны его личное дело. Из Центрального архива. Брук терялся в догадках, кому и зачем потребовалось его личное дело. Но для него самого все более или менее ясно.
«По сути дела, – размышлял он, – нет ничего удивительного в том, что комиссарио вышел на верный след; все это было лишь вопросом времени. Так что придется сегодня вечером вывести его из игры: увы, но ничего не попишешь».
К сожалению, угроза исходила не только от Трона. С тех пор как Перген стал гоняться за документами надворного советника, он тоже мог принести немало вреда.
То, что он не слишком хорошо ориентируется в палаццо Тронов, невелика беда. У него достаточно времени, чтобы в течение вечера во всем разобраться.
Он отошел от зеркала, пересек комнату по диагонали и сел за стол перед самым окном.
На столе, завернутый в зеленую плотную ткань, лежал нож с рукояткой из слоновой кости. Рядом футляр, тоже из слоновой кости. Для такого острого ножа нужен был только такой футляр.
А рядом с ножом лежал точильный камень, красный оселок с металлической сердцевиной, тончайший порошок пемзы и мохнатая тряпка, вроде тех, какими пользуются геологи, натирая до блеска свои образцы; и, наконец, кусок конской шкуры, чтобы окончательно выправить лезвие, не затупив его при этом.
Он надел коричневые перчатки из оленьей кожи. Когда-то она была тонкой и удивительно мягкой, но при этом на редкость прочной: типичный продукт мозгового красителя. Кожевенники из маленькой мастерской в Бриксене были совершенно уверены в том, что каждое животное имеет ровно столько мозговой субстанции, сколько ее нужно для дубления собственной кожи. Он не мог судить с уверенностью о справедливости этого суждения, но ему доставляла удовольствие сама мысль о том, что в результате такого интенсивного воздействия мозговой массы на кожу в перчатках возникает некий отпечаток разума Он наденет перчатки сегодня вечером, прежде чем выхватить нож из ножен. Этот нож станет продолжением его руки, и она передаст его движению всю силу и точность. Само ощущение того как оленья кожа плотно облегает лезвие, было ни с чем не сравнимо.
Сначала он провел грубую правку лезвия, короткими движениями проводя им по точильному камню и тщательно следя за тем, чтобы угол наклона лезвия к оселку не превышал десяти градусов; потом направил его еще на правильной стали, как это делают мясники. Потом окунул влажный палец в порошок пемзы и провел несколько раз вдоль острия, а затем долго протирал его ворсистой тряпкой. Последний этап обработки состоял в том, чтобы несколько раз кряду провести лезвием по конской шкуре.
